Цареградский оборотень

Только сам седой князь Переславич продолжал вести под уздцы своего коня, что был теперь оседлан вместо него призванным на княжение северцем.

Переславич вел коня по прямой дороге на вершину холма, а Стимар уже видел внутренним взором, как на той вершине растут-поднимаются белокаменные стены будущего храма.

Седой Переславич, между тем, покрикивал на самых рьяных в деле разрушения, чтобы они ненароком не раздавили бревном добытого в походе, в бою и в лесной ловле нового князя.

Дворца, какого захотел Стимар, на холме еще не было, храма -- и подавно, но зато на самой вершине холма виднелся еще отдельный -- круглый и маленький --холм, опаханный вокруг дюжиной новых борозд.

Конь двинулся поперек борозд, и Стимар сошел с него прямо к тому малому холму. Тут же обступили малый холм вятичи с лопатами и топорами. А один из них, одетый богаче прочих и оказавшийся старшим сыном князя, держал в руках обнаженный меч.

Северскому княжичу при виде того меча стало дурно. Он едва устоял на ногах. Ему почудилось, будто его подвели к непростому месту и в том месте сама земля не праздна и вот-вот должна родить. Потому поверх одного холма и выпирает другой. Должна земля родить, да без ножа не сможет, как и его, княжича, умершая от родов мать.

Стимар вытер пот со лба и, не выдержав веса тайны, уже давившей его к земле, спросил князя, что у Переславичей там, под ногами, кроется.

-- Сам узришь, князь,-- непросто отвечал седой Переславич.-- Здесь начало наше К началу мы тебя привели. От сего начала ты и станешь властвовать нашей обильной землею.

И он махнул рукой, пуская своего сына на верхний холм, совсем недавно защищенный кремником и скрытый княжьими хоромами, словно тяжелой крышкой сундука, а теперь обнаженный до самых небес.

Княжий сын поднялся на невысокую, не выше плеч, вершинку и, примеряясь, провел мечом едва приметную межу, рассекшую тот таинственный, верхний холмик от полудня до полночи.

Княжич содрогнулся, и у него перехватило дыхание.

Вятичи подхватили его с двух сторон на руки, не дав упасть, а он, так и обвиснув, стал давиться, не в силах вздохнуть.

-- Верно чуешь, князь,-- обрадовался Переславич, уразумев беду северца по-своему.-- Сюда сойдет твоя сила -- отсюда же на волю и выйдет.

И лишь узрев, что приемный князь уже синеет лицом и закатывает глаза, прозрел и крикнул сыну:

-- Живо разверзай! А то вовсе задохнется!

Стимару сделалось зябко, как тому, кто начинает обсыхать а ветру после теплой воды или материнской утробы, а еще почудилось, что его бережно держат огромные теплые руки. Он открыл глаза и увидел перед собой лицо старого Богита.

Жрец-великан держал его в своих руках высоко над землей, густо затянутой внизу тучами и потому совсем не видную с такой великой вышины.

-- Не страшись, княжич,-- ласково проговорил Богит и принялся баюкать Стимара над тучей.-- Не страшись. Скоро заберет тебя отец твой, князь Хорог, от чужой утробы.

Снова потемнело у Стимара в глазах, и почудилось ему еще, будто руки Богита бессильно опускаются и вновь начинает смыкаться над ним та страшная чужая утроба.

Он вздрогнул, вздохнул до боли глубоко, словно в последний раз, вскочил на ладони Богита и почувствовал под ногами твердую землю.

Он увидел, что вятичи уже расекли землю на малом холме, сняли дерн с потайной кровли, скатили слеги и стали разводить в стороны “быки” [86], словно то были настоящие ребра.

Малый холм оказался жилищем.

Как только вытекла из него через края вся застоявшимся кислым дымом  темнота, так показались на его дне накрытый к трапезе стол, скамья и глинобитная печка.

Никакой тьмы в том жилище не осталось -- только две тени-борозды, пересекавшие его теперь от края до края. Одна тень -- князя Переславича, другая -- Турова.

Не оглядываясь на Солнце, княжич Туров видел, что стоит уже на краю самого дня так же, как и на краю того развершегося в Переславской земле жилища. Он подумал, что этот день прежде, чем пойти на дно неотвратимо разверзающейся ночи, еще успеет зачерпнуть своим краем много неизвестных событий и, возможно, -- всю его оставшуюся судьбу. По такой причине ничего доброго ждать не приходилось и от вятского подземного жилища, в каких северцы Туровы уже третий век жить брезговали и давно отдали их кротам да крапиве. И еще княжич подумал, что этот особый день, верно, начался очень давно -- тогда, когда он сам родился на свет,-- и хорошо бы узнать, не идет ли и этот день на исход вместе с обкновенным. Потому что если идет, то уйти за межи вятичей он, последыш Туров,  уже никак не сможет, даже очень того захотев. Ведь на исходе такого большого дня, именуемого жизнью, кончаются и все дороги.

-- Вот дом нашего праотца Переслава. Он основал наш род,-- указал вятский князь на яму, укрепленную изнутри срубом.

Переславич поведал Стимару, что основатель их рода вышел-поднялся последний раз из своего дома на другой день после того, как онемел и по своей воле, и от руки старшего брата его младший сын.

Как и предрекал, прощаясь с вятичами чужеземный мудрец, половодье на реке случилось тогда осенью, не дожидаясь весны. Вода поднималась так быстро, что даже зайцы не успевали отбегать от берегов и тонули. Утонул тогда и князь Переслав, надумавший спасать вятских зайцев для будущей охоты. С того дня жилище князя пустовало, хотя на столе не остывали приготовленные к его возвращению блины. А все окрестные зайцы, обитавшие за межами, на землях соседних родов, с тех пор сбегались на Переславскую землю плодиться.

Слушая быль про князя Переслава, Туров княжич глядел, как внизу, посреди столешницы неторопливо плавает широкое блюдо, груженое блинами высотою в локоть.

-- Князь ушел. Ныне князь возвращается,-- важно рек Переславич, завершив свой сказ.-- Угощайся, молодой князь. Дождались тебя блины.

И не успел Стимар опомниться, как его схватило великое множество вятских рук и опустило в древнее жилище, прямо на скамью перед столом. Так много было тех рук и так они были сильны, что княжичу показалось, будто его разорвали на мелкие кусочки и с одного общего размаха бросили вниз.

Оказавшись на скамье, Стимар не вытерпел и оглянулся наверх. Плотно сомкнулись наверху, над древним жилищем, гостеприимые вятичи, и Солнце уже зашло за них, как за темный лес. День и впрямь кончался.

-- Благодарю за угощение, князь...-- подал княжич снизу свой голос, уже предчувствуя недоброе, хотя блины пахли так вкусно, что, не договорив до конца свою благодарность, княжич проглотил сладкую слюну.

-- Ныне уже князь не я,-- отвечал сверху седой вятич, глядя на Стимара сквозь свою тень белыми, как творог глазами,-- а ты, князь. Съешь блин Переславов и будешь славно править нами и многими землями отныне и до века.

-- Солнце закатилось, а я клялся уйти с закатом,-- попытался Стимар словами проложить себе новую дорогу.-- В иной раз, когда вернусь, отведаю ваш Переславов блин.

Седой вятич поднял руку, и видно было, что она еще по локоть освещена уходящим днем.

-- На нашей земле пока не закатилось,-- перекрыл он дорогу северца своей хитростью.-- Испробуй блин. Стань истинным князем. Или ты уже мертвым явился на наши земли, раз брезгуешь нашей пищей?

Стимар разгадал уловку вятича: проверял старый, действительно ли живым взяли они приемного князя или же вслед за старой молвой об увезенном в Царьград княжиче пришел мертвец найти себе место и дом получше, чем имел он в отрекшемся от него роду. А мертвецу одно место и один дом -- под землей или на столпе, в домовине.

Тогда Стимар поддался словам седого вятича, потянулся за верхним блином, испробовал тот блин и похолодел, как настоящий мертвец, потому что, испробовав княжье угощение, разгадал и вторую вятскую уловку, которую надо было разгадать раньше первой.