Собрание сочинений в 10 томах. Том 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев

А там, как знать, может, и повернется судьба в благоприятную сторону, станет он смиренно ждать исцеления от болезней и приумножения стад. Если не выпадет ему благоприятной перемены, значит, так вышло в предшествующем рождении, что суждено ему ныне искупать прошлые грехи.

Конечно, трудно думать об ужасе перерождений и сладко верить в иную, легкую и свободную жизнь, которую принесет грядущий Будда-Майтрея, которую обещает Будда-Амитаба в своем раю, которая настанет когда-нибудь в прекрасной стране великого Рищен-Джапо, стране по имени Шамбала. Но ведь и теперь, сейчас, в этом воплощении на этой земле, поросшей сочной, хрустящей, в теплой душистой росе травой, хочется хоть немного пожить без болезни и горя. Потому все чаще смиренный монгольский кочевник свертывает свою юрту и отправляется куда-нибудь подальше, на другие земли и пастбища, где можно легче прожить именно эту теперешнюю жизнь. Находит ли он такие места? Кто знает. Но все больше людей покидают алашанский хошун.

Видно, притеснения вана преодолевают даже буддийский фатализм смиренного и кроткого кочевника. И то правда! Монголы, у которых паломники купили скот, рассказали, что недавно князь продал сто женщин. Поступок для относительно свободных и независимых кочевников неслыханный! Весть об этом вызвала настоящее смятение в стойбищах! Решились даже отправить жалобщиков в Пекин. Вана срочно затребовали для отчета. Но на вызов из имперской столицы он ответил по примеру шестого далай-ламы. Послал весть о своей внезапной смерти вместе с завещанием, в котором вся власть передавалась старшему сыну. И все продолжалось по-прежнему. Может быть, шестой далай-лама и вправду сумел провести тогдашнего богдыхана, но вану вряд ли удалась бы его проделка, не внеси он крупную взятку в инородческий приказ. Он отлично знал, что делал. Любой, даже самый безумный поступок его покроют пекинские чиновники за соответствующую мзду. А теперь берегитесь, жалобщики, дойдут и до вас руки!

Путь каравана пролегал уже через обитаемые районы, и паломники разбивали лагерь вблизи кочевий. Здесь всегда можно купить сухой навоз на растопку, пиво и верблюжье молоко.

Цыбиков не упускал случая поговорить с кочевниками. Расспрашивал их о быте, местных обычаях, памятных исторических эпизодах. Гостеприимство — святой закон для монгола. Без чая и цзамбы из юрты не выпустят. Благодаря этому прекрасному обычаю Цыбиков узнал много важных подробностей, которые могли пригодиться в дальнейшем и облегчить путь тем, которые пойдут вслед.

В одной юрте ему, между прочим, рассказали об оросе (так монголы зовут европейцев), который собирал здесь шкуры диких животных, камни, растения. Цыбиков сразу понял, что речь идет о H. М. Пржевальском, но, конечно, не подал и виду. А в другой раз он встретился с остановившимся на ночлег бурятским ламой. Лама вез в Лабран списки новорожденных мальчиков. По этим спискам предстояло указать «перерожденца» ширетуя [62] цугольского дацана Забайкальской области Иванова. Цыбиков знал Иванова и искренне пожалел о его смерти. Этот ширетуй был человеком поистине безгрешной жизни и кроткой святой души. Все, что у него было, роздал он неимущим и жил, как самый настоящий аскет. Встреча с соотечественником да еще с ламой, явилась для Цыбикова первым настоящим экзаменом. Кажется, он его выдержал блестяще. Лама ни на секунду не заподозрил, что молодой бурят-буддист не тот, за кого себя выдает. Собеседник видел в Цыбикове такого же бурятского ламу, как и он сам, может быть, только немного более ученого. И лишь посетовал, что дела не позволяют отправиться в святое паломничество.

На том и расстались.

Первого января нового года караван достиг Тенгриэлису, что по-русски означает «Небесные пески». Этот участок самой настоящей пустыни считается священным, Тем, кто проходит пески пешком, прибавляется столько же блаженства, сколько дает его чтение 8 тысячи стихов «Праджняпарамиты». Для неграмотных паломников это совершенно исключительный шанс обрести святость. Но и ученый лама не пренебрегает случаем пополнить запас блаженства. Святость не деньги, карманов не оттянет. Поэтому все спешились и зашагали рядом с верблюдами. Серо-желтый песок тихо урчал под ногами. По обычаю каждый бросил в кусты саксаула и верблюжьей колючки по горстке чохов. У паломников было по нескольку связок этих китайских медяков с квадратной дыркой посередине. Кусты у Небесных песков обычно полны чохов. Считается большим грехом взять тут хотя бы одну монетку. Только нищие монахи могут подбирать эти валяющиеся в песке чохи, чтобы немного облегчить себе часть бесконечного пути. Даже разбойники гологи не рискнут прикоснуться к жертвенным деньгам. Таков Тибет, где грозные невидимые боги стерегут перевалы и носятся над пустыней в причудливых, крутого замеса облаках.

Паломники приближались к границе земель алашанского вана и собственно Китая. Уже недалеко до Цагансонджа («Белая пирамида»), где они могли встретить летучие пограничные отряды. У колодца Чулан-онгоца (каменная колода) остановились напоить животных. А потом решили устроить здесь ночлег, так как уже стало смеркаться. Хозяин не любил, чтобы ночь заставала его в пути.

Застава Саян-чжин пользуется у паломников особенно дурной славой. Необузданный произвол китайских стражников пришлось испытать и в этот раз. Они назначают плату за переход границы в зависимости от погоды, настроения и других не поддающихся учету факторов. Стражники берут от 100 до 200 чохов с человека. Сегодня они определили 140. Но, боже мой, как они считали! Каждая третья монета исчезала в широких рукавах их халатов. Они вспарывали тюки, ожесточенно рылись в мешках с провизией. Видимо, искали водку.

А тут подоспел еще один караван, верблюдов в сорок. Цыбиков знал, что с ним едет тайный друг его Цэрен — ученый монгол.

Сразу же за военным постом лежала нищая деревенька Сунчан, населенная тангутами и китайцами. Она славилась тайными притонами курильщиков опиума. Власти давно собирались прикрыть эти ужасные курильни, но местные пограничники — основные клиенты опийных ночлежек — вовремя предупреждали хозяев о готовящейся облаве. Сейчас в деревне жили ламы разоренного мусульманами монастыря Даг-лун (Тигровая падь). По улицам слонялись толпы голодных нищих. Они окружили караван, протягивая худые, грязные руки.

— Не надо денег! — заплакал старый, болезненного вида китаец, когда Цыбиков достал связку чохов. — Дайте мне хоть что-нибудь поесть!

Разбив лагерь, паломники наварили для несчастных людей котел с похлебкой из цзамбы, заправленной бараньим жиром. Больше они ничего не могли для них сделать. Опасаясь, что голодные нищие растащут все припасы, хозяин велел собираться в дорогу. Выступили после полудня, не досчитавшись трех баранов…

— Жаль, не успели достать ружье! — с жаром сказал Цыбиков ехавшему рядом одноглазому монголу, указав на стадо чернохвостых антилоп-харасульт у застывшего ручья. Прекрасные животные копытами разбивали смерзшийся снег и слизывали с засоленной земли белые шарики соли.

— Разве бурятские ламы охотятся? — с нескрываемым удивлением спросил монгол, вперив в него карий, в желтых крапинках глаз.

— Конечно, нет, — сказал Цыбиков, мысленно проклиная себя за оплошность. — Но ведь среди нас далеко не все ламы. Разве не так? А двух-трех антилоп хватило бы, чтобы хоть немного откормить нищих в той страшной деревне.

— Все равно, — угрюмо сказал одноглазый, — ни один паломник не осквернит себя убийством антилопы.

Цыбиков промолчал, решив держаться подальше от этого человека и вести себя впредь осторожней.

Перейдя по льду реки Чжон-лун, а потом и Дайтун, караван стал медленно взбираться вверх по узкому ущелью к «Небесному перевалу» — Тешри-даб.

На этот подъем потратили почти четыре дня. Только к 19 января караван вышел на широкое горное плато. Ветры сдули отсюда почти весь снег. Черно-коричневые пластинки окаменевших сланцев гулко постукивали под ногами верблюдов. Они прошли узкой тропой мимо замерзшего озера. Черная остановившаяся вода и каменистое дно тускло просвечивали сквозь удивительно чистый лед. У разрушенных непогодой скал можно было укрыться от ветра, и все решили немного передохнуть. Тем более что шел первый день китайского нового года, или «цагалгана» по-монгольски. В цагалган люди обмениваются добрыми пожеланиями и табакерками. «Отведайте новогоднего табаку», — говорят они друг другу, искренне веря, что это поможет дожить до следующего цагалгана.