Черные Мантии

Из магазина послышался негромкий шум. Оба приумолкли, но не двинулись с места. Хотя был уже поздний вечер, на площади еще раздавались голоса гуляющих.

– Он действительно может схватить грабителя? – продолжала разговор Жюли.

– Думаю, что да! Это же волчий капкан! Господин Банселль показал мне детали механизма. Когда система включена, специальный захват, находящийся под замком, выходит из паза при первом повороте ключа и зажимает руку грабителя. Пружины замечательно прочны, так что машина действует превосходно. Настолько, что если однажды господин Банселль второпях забудет отключить механизм…

– И в ларце много денег? – с любопытством перебила его молодая женщина.

– Все его платежи до тридцать первого и деньги за замок на побережье! Более четырехсот тысяч франков!

Жюли вздохнула, а Андре продолжал:

– Господин Банселль расхваливает его направо и налево. Можно подумать, что ему даже нужен вор, чтобы испытать свой ящик в действии. Мы были у него втроем сегодня вечером; он показал нам денежные банкноты и сказал: «Сохранность гарантирована; мой служащий при кассе уволился, и я даже не думаю его заменять. Здесь никто не ночует, никто». Он повторил это два раза.

– Более четырехсот тысяч франков! – прошептала красавица Мэйнотт. – Вот чьи дети будут богаты!

Лицо Андре омрачилось.

– Тихо! – воскликнул он, внезапно вскочив. – В магазине кто-то есть!

Тишину лавки нарушил какой-то металлический звук. Андре бросился в магазин, жена – вслед за ним, с лампой в руке. Но лавка была пуста.

– Что-то железное звякнуло… – начала было Жюли, – или… Погляди! Комиссаров кот!

Мимо Андре прошмыгнула кошка, и Андре со смехом гнался за нею, будто бы преследуя, до самой площади.

Гуляющих уже не было. Андре заметил лишь одного прохожего, который скрылся среди деревьев. Это был мужчина в синих бумажных штанах, серой куртке и рыжей шерстяной шапке.

– Укладывай спать малыша! – велел Андре жене. – Я должен тебе что-то сказать.

Жюли, которую разбирало любопытство, заторопилась. Поцеловав ребенка в колыбели, она вернулась, и Андре накинул шаль на ее плечи и сказал:

– Лучше выйдем, здесь жарко.

В его тоне было что-то серьезное, и это заинтриговало молодую женщину.

В то время как Андре запирал дверь лавки, к дому подошел комиссар полиции, вернувшийся из цирка Франкони. После встречи с Ж.-Б. Шварцем он был в отвратительном настроении. И он сказал своей жене, укладываясь спать:

– У этих, внизу, странные привычки. Я их сейчас встретил – пошли шататься на ночь глядя.

На что комиссарша позволила себе заметить:

– Шутовская жизнь! Еще неизвестно, чем это кончится. На твоем месте я бы за ними приглядывала получше.

А Андре и Жюли, взявшись за руки, вышли на улицу, довольные тем, что им никто не мешает, не ведая страха и подозрительности; они шли медленно, обмениваясь взволнованными словами; они говорили о будущем, забыв о том, что человек предполагает, а Бог располагает.

IV

КУВШИН МОЛОКА

Молчание прервала любопытная Жюли. Даже ничтожная мелочь способна вывести из равновесия эти милые честолюбивые создания: только за порог, едва успеют накинуть шаль – и вот уж они витают в облаках и воздвигают воздушные замки.

– Что же ты хотел мне сказать, Андре? – спросила она.

– Так, ничего особенного, дорогая, – ответил молодой гравер, – но только вот уже несколько дней я что-то странно себя чувствую. За работой и то все думаю, а по ночам спать не могу.

– И я тоже, – прошептала Жюли.

– Да, и ты тоже, и, может быть, с тебя-то это и началось.

Жюли ничего не ответила.

– Наши сердца настолько близки, – продолжал Андре, – что даже бьются одновременно. Стоит тебе только что-то задумать, как я уже готов все для тебя сделать.

– А вот это уже опасно, – промолвила Жюли, пытаясь рассмеяться. – Может, я в чем-то перестаралась? Тогда скорее отругай меня.

Они подошли к той части площади Акаций, где стояла деревянная скамья, а над нею висел фонарь. Андре остановился и, усевшись на скамью вместе с Жюли, обнял ее за талию.

– Я не сержусь, – продолжал он еще более нежно, понизив голос. – Ты ли? Я ли? Какая разница! Возможно, наши мысли даже родятся одновременно. И мы оба взволнованы чем-то таким, отчего наше положение может измениться…

– На все воля Божья! – рассеянно отвечала молодая женщина.

Наступило молчание, и полная раскаяния Жюли добавила:

– Мой милый Андре, ты знаешь, как я счастлива с тобой.

– Я знаю, дорогая; по крайней мере я так думаю, и не думай я так, что бы со мной стало? Но в твоих жилах течет кровь благородной дамы, и за это я люблю тебя еще больше… Эти туалеты, которыми так Любуешься, тебе бы так пошли! И мне кажется, милая моя женушка, что они – твои, а те, другие, их у тебя похитили.

Жюли сказала: «Ты сумасшедший!», но позволила себя поцеловать.

Вечерний ветерок покачивал висевший позади фонарь, который освещал густые волосы и легкий пушок, обрамлявшие профиль Жюли. Андре Мэйнотт переживал одно из тех мгновений, когда чувства переполняют сердце и рвутся наружу, а Жюли – то состояние, когда сама красота, расцветающая с новой силой, излучает волшебное сияние. Андре посмотрел ей в глаза, в их таинственный свет; ему казалось, что ее губы благоухали хмелем; теплое дыхание летней ночи вводило его в дрожь, и сладкое томление в груди соперничало с невыразимой страстью. Жюли с ласкающей бархатистостью в мелодичном и нежном голосе снова спросила:

– Андре, что же ты хотел мне сказать?

– Ты счастлива, – ответил он, – и любишь меня, но твое место – в другом обществе. Когда я об этом думаю, то вижу тебя так, словно здесь ты – в изгнании. Женщины в нашем краю часто гадают о будущем…

Жюли отодвинулась в тень, чтобы не было видно, как она покраснела.

– Милое дитя, – продолжал Андре, – если бы твоя нынешняя жизнь тебе нравилась, разве бы ты мечтала приблизить будущее?

– Но ведь мы можем желать не только богатства, – прошептала молодая женщина.

– Чего же?

– Когда я впервые увидела тебя там, в Сартэне, то решила погадать на ромашке и стала обрывать лепестки: «Любит – не любит?»

Андре закрыл ей рот поцелуем.

– Люблю всем сердцем, – добавил он почти сурово. – И чтобы в этом увериться, вам, Жюли, не нужны ни карты, ни цветы.

– Это правда, – воскликнула она, обняв его обеими руками, – и я лукавила. Но ты сказал мне «вы» и наказал меня. Нет, я гадала не для того, чтобы узнать, как сильно ты меня любишь. Случаются дни, когда мне бывает страшно. Хорошо ли мы здесь спрятались от тех, кто тебя ненавидит, Андре?

Затем, тряхнув своей очаровательной головкой и с той решимостью, с какой говорят только правду, она продолжала:

– Нет, и не для этого, Андре… или, по крайней мере, еще и по другой причине: я гадала, чтобы узнать, займешь ли ты когда-нибудь то место, какое тебе надлежит занять в обществе. Ведь твое положение много ниже твоих способностей?..

– И что же ответили карты?

Жюли заколебалась, но затем, решившись, заговорила – и в голосе ее звенела радость:

– Сегодня вечером остались четыре туза.

– И это значит?..

– Коляска на четырех колесах, сударь. У нас будет карета!

– И в этой карете ты будешь сказочно хороша, дорогая, – заключил Андре с юношеским восторгом.

– Послушай, – продолжал он, – кто не рискует, тот и не бывает в выигрыше. У меня гораздо больше честолюбивых замыслов в отношении тебя, чем у тебя самой. Пришло время начинать битву. Если хочешь, мы отправимся в Париж.

Жюли издала радостный крик и с изяществом всплеснула руками. Затем, опомнившись, не без страха отозвалась:

– В Париж!

Для Жюли с ее пылким воображением в этом названии таилось почти столько же угроз, сколько и надежд.

– Но чтобы добиться успеха в Париже, нужны деньги, – заметила она.

– Сейчас попробуем сообразить! – сказал Андре, привлекая ее к себе.