Королева викингов

Отец, Ингвар, Один и его валькирии, где вы, когда вы появитесь?

Коль занял пост у двери. Мёрд подошел к кувшину и несколько раз хлебнул. Потом поставил наземь и указал согнутым пальцем на Гуннхильд.

— Ну ты, ступай.

Весь страх и нерешительность сразу покинули девочку. Вместо них внезапно, как огни северного сияния, вспыхнули гнев и ненависть, холодные, как ветер, налетающий с зимнего моря. Она не знала, визжала она или выла. Не глядя, но безошибочно она схватила одну из мисок, молниеносно разбила ее оземь и подобрала длинный острый черепок. Если ей повезет, она сможет по крайней мере выколоть ему глаз. Она заставит его убить ее. — Он сможет осквернить только ее мертвое тело. А потом ее призрак будет терзать негодяя, не давая ему никакого покоя, насмехаясь и вопя, лишит его сна и будет насылать на него несчастье за несчастьем. Он шагнул к ней, и она присела, зажав черепок в кулаке, готовая броситься на насильника.

В этот момент Коль, стоявший в двери, попятился и шагнул и каморку. В животе у него торчала, дрожа, стрела. Он упал, громко закричал и принялся размахивать руками. Мёрд взвыл и кинулся к копью, которое только что прислонил к стене. Гуннхильд, мысли которой мгновенно прояснились, ногой отбросила копье в сторону. Когда разбойник наклонился, нашаривая его на полу, в хижине вновь потемнело. Но это был Ингвар, вбежавший в хижину с мечом в руке.

Меч глухо чавкнул, и у Коля осталось только полголовы. Кровь брызнула несколькими струйками, а потом хлынула потоком. Вслед за Ингваром вбежало еще несколько воинов. Гуннхильд не могла разглядеть в тесноте, что случилось с Мёрдом, но с ним разделались так же быстро, выпустив кишки наружу. На пол хлынуло еще больше крови, и еще сильнее запахло смертью.

Люди Эзура расступились, и вперед вышла Сейя. В руках у нее было копье Мёрда. Она ткнула им в мертвое тело Коля, потом еще раз и еще.

Ингвар прижал Гуннхильд к груди.

— Мы… Мы не знали, что ты здесь. — Он запнулся. — Мы не знали, я клянусь. О, но Храпп понесет наказание за то, что оставил свой пост, пусть даже совсем ненадолго!

Именно в это время она и прошла сюда, мелькнуло в голове у Гуннхильд. Неужели это сотворили норны?

Но она не должна плакать. Ни в коем случае не должна.

— Почему вы не пришли раньше? — дрожащим голосом спросила она.

— Госпожа, о, госпожа, мы и понятия не имели, что ты здесь. Если бы мы знали об этом, то обогнали бы ветер. Это придумал твой отец. Если что и могло привлечь их, так эта стоящая на отшибе хижина. Когда нас предупредили, мы осторожно прокрались через лес, чтобы окружить их и наверняка поймать.

— Я… Я понимаю. — Гуннхильд отошла от него. Мысли у нее путались. Она могла понять, думала она, она могла простить, тем более что во многом была сама виновата. Что скажут отец и мать… Но потом, потом… Со всем этим она разберется позже.

Тут она оказалась в объятиях Сейи.

— О, дорогое дитя, как же я рада за тебя! — услышала она.

— Т-т-ты… ты не предвидела этого?

— Я никак не ожидала ничего подобного… И, з-з-знаешь, м-м-мое умение так мало…

— Но ты… то, что случилось…

Гуннхильд почувствовала, что женщина пожала плечами.

— Я постараюсь позабыть об этом. Не хуже, чем… — Сейя не договорила. — Но если ты, Гуннхильд, не сможешь выбросить это из памяти, если будешь видеть дурные сны, то позови меня. Я знаю несколько исцеляющих заклинаний. Я смогу освободить тебя от этого. Было бы неправильно, несправедливо, если бы у тебя на всю жизнь остался в душе шрам и ты потеряла бы желание любить мужчину.

— Я принесу тебе другого котенка, — только и смогла проговорить в ответ Гуннхильд.

Ее язык выбирал слова сам, почти без помощи ее разума. В это время в голове девочки росло новое знание: отец использовал Сейю не только как наложницу, но и как приманку в западне. Сильные всегда используют слабых.

Она сама, Гуннхильд, сегодня оказалась в числе слабых. Но она никогда больше не позволит себе оказаться в таком положении.

Какому еще колдовству она могла выучиться, чтобы получить силу — собственную силу, которую она смогла бы, если бы того захотела, прибавить к силе какого-нибудь достойного мужчины. И она не ограничится колдовством; она будет искать силу везде и всюду, где она только может оказаться, и научится плести сети, которые удержат эту силу при ней.

V

Крака Рёгнвальдсдоттир умерла осенью следующего года. Старые служанки омыли ее тело. Муж закрыл ей глаза. Их дети стояли рядом с ним. Какой странной она стала; боль оставила ее, но вместе с ней ушли также и ее царственный облик, и ее смех, и ее теплота — не осталось ничего, кроме восковой маски, туго натянутой на выступившие на лице кости.

Дыхание больше не приподнимало ее иссохшие груди. Если убрать платок, поддерживающий ее челюсть, она все равно не сможет заговорить.

И это к лучшему. Гуннхильд сдержала дрожь. Смелый Ольв и нахальный Эйвинд притихли. Отец сидел, ссутулившись, всю ночь, которую они провели возле умершей. При мерцающем свете жировых ламп Гуннхильд, не очень удивившись, рассмотрела, как сильно он поседел.

О том, что Крака умрет, знали уже давно. Костер был заранее заготовлен, могила вырыта. Ульв Старый приказал захоронить себя в корабле со всем оружием и насыпать курган, с которого он мог бы смотреть на море. Так до сих пор хоронили покойников на юге, но северяне чаще сжигали своих умерших. Тем не менее Краку тоже решили похоронить в земле, ее одели в лучшие одежды, а за похоронными носилками мужчины несли золотые, серебряные и янтарные украшения, а также все, что нужно было для женского рукоделия, и разную утварь вплоть до заморского стеклянного кубка, который будет лежать в земле подле ее костей. Мальчишек разослали по округе созывать соседей на трехдневный погребальный пир. Во время пира Эзур убьет лошадь. Так высоко он ценил свою Краку.

А Гуннхильд тем временем ускользнула из Ульвгарда и ушла за милю от дома, туда, где погребли ее мать.

Облака низко проносились по бледному небу, их тени то и дело преграждали путь негреющим солнечным лучам. Высоко-высоко кругами парил ястреб, над самыми верхушками деревьев металась стая грачей. Ветер бушевал, взметал с земли и кружил опавшие листья, раскачивал и дергал верхушки сосен, отчего они издавали жалобные скрипучие звуки. Над кустами, еще сохранившими пожухлые листья, возвышались похожие на скелеты почти голые березы. Трава вокруг обугленных остатков костра пожелтела и высохла.

Гуннхильд остановилась на сырой земле свежезасыпанной ямы посреди поляны. Она была одета лишь в шерстяное платье, по почти не чувствовала холода. Ветер трепал юбку и распущенные волосы девушки. Она сама не знала, долго ли простояла неподвижно, прежде чем прошептала только одно слово:

— Мать…

Она совершенно не знала, зачем пришла сюда. Искать понимания? Или даже примирения? В последние два года жизни Крака из-за болезни стала очень раздражительной. Она не соглашалась ни с чьими словами, не одобряла ни одного поступка, если только он не был сделан по ее приказу, она осыпала всех домашних проклятиями и награждала их оскорбительными прозвищами. Никто, кроме Эзура, не мог утихомирить ее, но и он предпочитал держаться подальше от жены. Сыновья выдумывали поводы, чтобы почаще и надолго уходить из дома. Дочери найти такую возможность было куда труднее, так что ей пришлось научиться молча сносить все капризы и придирки матери.

— Я не должна была ненавидеть тебя, мать, — в конце концов произнесла она в пространство. — Но это было нечасто, о нет. Если бы я знала траву или заклинание, которые могли бы исцелить тебя, то тут же сделала бы тебя такой, какой ты некогда была. Если я узнаю, кто, какая ведьма или… или бог наслал на тебя эту хворь, и если у меня достанет сил, то отомщу за тебя. Моя месть за тебя будет ужасной.

Впрочем, эти речи были пустыми, они не вызвали у Гуннхильд ощущения опасности. Скорее они воодушевляли, как будто с их помощью она пыталась пробудить в себе женское высокомерие.