Морская дорога (ЛП)

В детстве я обожала солнце. Халльдис рассказывала мне сказку как Солнце и Луне суждено гнать свои колесницы по небу, спасаясь от преследующих волков. Моё солнце не знало волков. Я представляла его как храброго, богоподобного красавца, а когда он являл нам свой лик, наша жизнь в Арнастапи преображалась. Я помню один денёк, должно быть, мне было лет семь-восемь, когда солнце яростно палило над пастбищами, а ветра не было вовсе. Я лежала на спине, вытянув руки и ноги, распластавшись, словно морская звезда. Я чувствовала, как солнечные лучи тянутся ко мне, прикасаясь к моей коже, волосам и закрытым глазам. Мне казалось, тепло солнца пробирало до самых костей. Я прищурилась, глядя в голубое небо, и почувствовала, что падаю и падаю, тону в его сиянии и тепле. Я была невинна, но всё же знала, что такое страсть. Это чувство редко посещало меня. Брак подразумевал хорошую компанию, но такая страсть пылала лишь в самом начале. До сих пор я люблю солнце, хотя, в этой стране его милости ничего не стоят, а его магия — обыденность.

После моих первых голодных лет, в Арнастапи запасали достаточно еды. Несколько зим у нас даже было зерно, которое Орм обычно получал от родственника, владевшего фермой в Рейкьянесе. Я помню, как зерно измельчали в ручной мельнице, а затем Халльдис показывала мне, как замесить из муки тесто, как раскатать его на хлеба, и печь их на плитах из мыльного камня на огне. Это занимало много времени, и я до сих пор считаю, что нет ничего более аппетитного, чем запах пекущегося хлеба. Хлеба получались белыми в чёрных пятнах, словно камни и снеговые лоскуты на леднике. Хлеб был плоским, у нас никогда не было дрожжей, которые используют здесь, в Италии. Мы разрезали круглые хлеба на четвертинки и намазывали на них масло. Я помню, как обжигала пальцы, а масло стекало по подбородку и по пальцам. Я облизывала ладони, словно кошка, что умывается, сидя на пороге римского дома. К весне зерно закончится, и мы как обычно, снова будем есть масло и рыбу. Но хлеб был моим любимым лакомством, я никогда его не забывала.

Конец лета — самая сытая пора. Мне нравилось работать на сенокосе и доить скотину прекрасными тихими вечерами, а ещё иногда днём мы разводили огонь прямо на улице, чтобы окрашивать шерсть или варить мясо. Может быть из-за того, что сначала познала голод, я радовалась, видя бочки, наполняемые запасами на зиму: снизу укладывали слоями мясо и рыбу, и всё это томилось в кислой сыворотке. Другие бочки наполняли маслом и скиром, вяленой рыбой и кусками сушёной говядины, свинины или тюленины. Было две, или это всё же была одна удачная зима? Мы добыли кита, и китовое мясо висело и сушилось повсюду. Мне нравилось наблюдать, как сгребают сено и наваливают его в сарай, я знала, что у нас будет внушительный запас сена, чтобы прокормить достаточное количество коров в течение восьми месяцев, когда животные нуждались в корме. Может даже удастся подкармливать дойную корову, чтобы у нас до самой весны было свежее молоко. Полагаю, эти ранние годы привили мне интерес ко всему, что связано с едой. Думаю, я хорошо готовлю, пусть и нахваливаю себя, но мне нравится принимать гостей. Я люблю выставлять на стол кушанья, и наблюдать, как гости кушают, пока не наедятся до отвала. Мои сыновья часто по-доброму посмеивались надо мной, ну и ладно, потому что, к счастью, они никогда не растолстеют. Снорри всегда был худым, и, хотя, Торбьёрн поначалу был пухлым ребёнком, он скоро вырос, и стал таким же худым и жилистым, как его брат.

Самой моей любимой домашней работой была готовка. Зимой мы в основном занимались ткацким делом, и всё бы ничего, но я ненавидела шитьё. Халльдис не ругалась и не пыталась наказывать меня, а старалась помочь мне полюбить то, чему я должна научиться. Когда мне исполнилось девять, она подарила мне резную костяную игольницу с шестью иглами разных размеров. Игольницу я носила на шнурке на шее, она мне нравилось, потому что была красивая, но шитьё я так и не полюбила. Потребовались годы, чтобы я поняла, почему шитьё давалось мне тяжелее, чем другим девочкам. Раньше я думала, что слишком глупая, и поэтому не способна научиться владеть иглой в тусклом свете лампы, хотя, иногда мне давалось шитьё, но при дневном свете. Как это ни странно, но именно Фрейдис первая спросила меня:

— Так ты что же, не видишь?

Это было в первую зиму в Братталиде, когда я ещё пыталась произвести на всех впечатление.

— Вот, — продолжала она, и положила мне на колено белую тряпицу. — Попробуй вот так. А теперь видишь нить?

И я увидела. Очень странно, что Фрейдис сразу поняла, в чём дело, в то время как Халльдис, которая любила меня, не понимала, что мои глаза отличалось от её. Но и по сей день я так и не приноровилась шить. Раньше я награждала своих рабынь, за то, что они вышивали рубахи, и мои, и Карлсефни. Я оставила попытки выполнять эту тонкую работу сама, после того, как вышла за него замуж. С тех пор я ни разу не пробовала шить. Удивительно, разве может женщина из хорошей семьи, такая как я, быть такой неумехой?

Возможно, из-за зрения, я всегда предпочитала проводить время на улице. Я всегда любила свет, и боялась зимнего мрака. Я вспоминаю Арнастапи, залитый солнечным светом: свет на снегу; белые горы Снайфельснеса на фоне сланцево-синего моря, снег в послеполуденном лунном свете зимнего дня. Или зелёный и золотистый летний свет, льющийся на землю, пахнущую цветами, на травы, наливающиеся соком. Или влажный серый свет, когда моросит дождь. Я помню утоптанные тропинки в траве между постройками. Мне нравилось заглядывать в хижины рабов, пастухов и скотников. В детстве мне были рады всюду, и несмотря ни на что, меня всегда, в любом доме угощали чем-нибудь, обычно, это был кусочек сушёной рыбы, или чашка скира, которую я выскребала ракушкой до дна.

Не думайте, что мы жили отшельниками, хотя и обитали в стороне от основных поселений на северном побережье Снайфельснеса. Когда я была маленькой, на ближайшей к нам ферме в Брейдавике вели хозяйство арендаторы, но затем Бьёрн из Брейдавика вернулся домой и стал жить в Камбе. Я рассказывала вам о зимних играх, но в промежутках между ними Бьёрн часто навещал моего отца, и по пути в Лаугабрекку заезжал к Орму. Иногда приезжал и его брат Арнбьёрн, у него была ферма Граунхавн, дальше по берегу Брейдавика. Мне нравился Бьёрн. Думаю, он любил детей, но так не женился из-за Турид и Кьяртана, — я скоро расскажу об этом, и я радовалась вниманию, которое он мне оказывал. Я часто думаю о его странной судьбе, и каждый день молюсь о его душе. Должно быть, он давным-давно умер в далёкой стране, на краю земли, среди чужаков. Мы и сами могли разделить его судьбу. Он покинул Исландию одновременно с нами, хотя, мой отец так и не признал, что на его решение частично повлияло изгнание Бьёрна из Исландии.

Как только Бьёрн и Арнбьёрн вернулись, мы стали чаще слышать о междоусобицах на северном берегу, — или возможно, потому, что я немного повзрослела и стала прислушиваться к таким вещам. Вы тогда ещё не родились, но, должно быть, слышали истории об этом. То, как я вижу те события сейчас — мы пытались устроить жизнь в своей новой стране. У нас не было короля, поэтому мы сами должны были вершить правосудие для себя на земле, где ещё не существовало законов и судебных традиций. Мы не могли жить по-старому, как наши предки в Норвегии, здесь всё было по-другому. В моей голове всплывают слова, которые я часто слышала у очага, когда была маленькой, их повторяли снова и снова: "Конечно же, это его долг". Долг мужчины перед своими родственниками — добиваться справедливости, покуда они живы, и отомстить, если их убьют. Вот так я познавала мир взрослых: судьба правила этим миром, а человеку оставалось исполнять свой долг, даже если он знал, что ему суждено погибнуть. Мой отец пришёл из Вифилсдалура, и они оба — он сам и его отец были друзьями Стира Торгримсона из Хравна, и все вместе они поддерживали Эрика Рыжего. Из-за чего мы сначала стали враждовать со Снорри Годи и людьми из Торснеса, а затем, когда мой отец объединился со своим соседом Бьёрном, вернувшимся из Норвегии, напряжённость возросла ещё больше. Я помню, как Снорри Годи разговаривал с моим отцом на ярмарке в Фродривер, будто они лучшие друзья. Но скрытая вражда, словно подводное течение, никогда не прекращалась. Теперь я думаю, что Халльдис была права, когда сказала, что лишь новый Бог сможет помочь нам выбраться из западни, в которую нас загнали норны.