Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже

– Д'Артаньян, д'Артаньян! – сказал Атос, кладя руку на плечо мушкетера. – Вы несправедливы.

– Я имею право на это.

– Нет, вы не знаете будущего.

Д'Артаньян пристально посмотрел на друга и расхохотался.

– Признаюсь, любезный Атос, – заметил он, – у вас попадаются великолепные выражения. Я слыхал такие только от вас и от кардинала Мазарини.

Атос сделал протестующий жест.

– Извините, друг мой, если я оскорбил вас, – продолжал д'Артаньян с улыбкой. – Будущее! Как хороши снова, которые много обещают! Как приятно жевать их, когда нечего есть! Черт возьми! Я слышал пропасть многообещающих слов. Когда же я услышу хоть одно слово, которое исполняет обещание! Но оставим это, – молвил д'Артаньян. – Что вы делаете здесь, любезный Атос? Вы казначей короля?

– Как! Казначей? Почему?

– А как же? У короля есть миллион, стало быть, ему нужен казначей. У французского короля ровно ничего нет; однако у него есть суперинтендант финансов, господин Фуке. Впрочем, надо признать, что зато у господина Фуке есть несколько миллиончиков.

– О, наш миллион давно уже истрачен, – сказал Атос и рассмеялся, в свою очередь.

– Понимаю: он пошел на бархат, атлас, брильянты, на перья всяких сортов и цветов. Все это семейство очень нуждалось в портных и белошвейках.

Помните, Атос, сколько мы тратили на одежду во времена сражений под Ла-Рошелью, перед тем как вступить на конях в город, Две или три тысячи ливров. Но ведь на королевское платье нужно ткани больше, тут истратишь миллион… Скажите, по крайней мере, Атос, если вы и не казначей, то все-таки вы имеете вес при дворе?

– Клянусь честью, сам не знаю, – отвечал Атос просто.

– Неужели не знаете?

– Нет, я после Дувра не видал короля.

– А, он забыл и вас! Черт возьми! Недурно!

– У его величества столько дел!

– О! – вскричал д'Артаньян, со свойственной ему одному тонкой усмешкой, – Клянусь честью, я начинаю снова любить монсеньера Джулио Мазарини. Как! Король не видал вас, Атос?

– Нет.

– И вы не сердитесь?

– За что? Вы, кажется, думаете, любезный д'Артаньян, что я поступил таким образом ради короля? Да я совсем не знаю его. Я защищал отца, который олицетворял для меня священное начало, и я склонился в сторону сына опять-таки из приверженности тому же принципу. Я сделал все это ради его отца, который был достойный рыцарь, благороднейший человек, вы помните?

– Правда, человек прекрасный и добрый. Жил скверно, но умер хорошо.

– Так поймите же, любезный д'Артаньян, покойному королю я поклялся в последнюю минуту его жизни честно сохранить тайну о сокровище, которое я должен был передать его сыну, чтобы помочь ему в случае надобности. Молодой принц приехал ко мне. Он рассказал мне про свою бедность, видя во мне только живое воспоминание о своем отце. Я исполнил для Карла Второго только то, что обещал Карлу Первому, не больше. Стало быть, какое мне дело, благодарен он или нет! Не ему, а себе оказал я услугу, сняв с себя ответственность.

– Я всегда говорил, – произнес д'Артаньян со вздохом, – что бескорыстие – бесподобная вещь.

– Ну так что же, дорогой друг, – заметил Атос, – вы точно в таком же положении, как я. Если я правильно понял ваши слова, вас тронуло несчастье молодого принца. Вы поступили во много раз благороднее, чем я: вы ничем не были обязаны сыну погибшего короля, а я должен был исполнить свой долг. Вы-то не должны были платить ему цену той драгоценной капли крови, какую он уронил на мое чело с помоста своего эшафота. Вас побуждало только сердце, благородное доброе сердце, которое таится под вашим наружным скептицизмом, под вашими язвительными насмешками. Вы употребили на это деньги вашего преданного слуги, может быть, ваши собственные, – я даже в этом уверен, – и в довершение всего ваши жертвы не признаются!

Что за беда? Вы хотите возвратить деньги Планше?.. Понимаю ваше желание, друг мой: неприлично дворянину, заняв деньги у своего подчиненного, не отдать ему капитала вместе с процентами. Знаете что, я продам замок Ла Фер или, ради этого много, какую-нибудь маленькую ферму. Вы расплатитесь с Планше, и, будьте уверены, в моих амбарах останется довольно хлеба для нас обоих и для Рауля. Таким образом, любезный друг, вы будете обязаны только самому себе, и – я знаю вас хорошо – вам очень приятно будет думать: «Я возвратил корону королю Англии». Не так ли, друг мой?

– Атос, Атос, – протянул д'Артаньян в раздумье, – я уже говорил вам, что, когда вы станете аббатом, я буду слушать ваши проповеди. Если вы скажете мне, что есть ад, черт возьми, я стану бояться огня и сковородки. Вы лучше меня, вернее сказать, вы лучший из людей. А за собой я признаю только одно достоинство: я не завистлив. Все остальные пороки найдутся во мне с избытком.

– А я не знаю никого, кто бы мог сравниться с д'Артаньяном, – возразил Атос. – Но мы незаметно пришли К дому, где я живу. Не хотите ли вы зайти ко мне, дорогой друг?

– О, да это, кажется, гостиница «Олений рог»! – вскричал д'Артаньян.

– Признаюсь, мой друг, я нарочно выбрал ее. Люблю старых знакомых; мне приятно сидеть на том самом месте, на которое я опустился, истомленный усталостью, убитый отчаянием, когда вы воротились вечером тридцать первого января.

– Открыв убежище замаскированного палача? Да, то был страшный день!

– Так войдем же, – предложил Атос.

Они вошли в зал, который прежде был общим. И в гостинице, и в этом общем зале произошли большие перемены. Прежний хозяин разбогател, закрыл гостиницу и превратил зал в бакалейный склад. Остальные комнаты он сдавал внаймы приезжим.

С невыразимым волнением д'Артаньян узнал всю мебель комнаты, расположенной в первом этаже; узнал обивку стен, занавески, даже географическую карту, которую Портос так любовно изучал на досуге.

– Прошло одиннадцать лет! – воскликнул д'Артаньян. – Черт возьми! А мне кажется, что целое столетие!

– А мне – один день, – сказал Атос. – Понимаете ли, друг мой, какую я испытываю радость при мысли, что вы здесь со мною, что я жму вату руку, что могу далеко отбросить шпагу и кинжал и без опасения приняться за эту бутылку хереса. Моя радость была бы еще полнее, если б наши два друга сидели с нами у стола, а Рауль, милый мой Рауль, стоял на пороге и смотрел на нас своими большими, блестящими, ласковыми глазами.