Колумб

Севильцы не могли поверить своим ушам, спрашивая себя, что же это за мир открыл Колон, если там могут говорить даже птицы. За индейцами двигались моряки Колона, а уж за ними он сам, первооткрыватель Индий, на белом арабском скакуне, в компании алькальда. Величественно, как принц крови, сидел он в седле, в алом, расшитом золотом камзоле и белоснежной рубашке, с обнажённой головой, и горожане видели, что седина уже тронула его рыжеватые волосы.

Восторженные крики толпы вызывали улыбку на его губах, серые глаза сияли.

Когда Колон проезжал мимо монастыря Санта-Паулы, он поднял глаза, привлечённый возгласами приветствующих его монашек. А Беатрис мгновением раньше в страхе укрылась за спиной своей соседки, так что его взгляд увидел лишь сияющие под белыми чепцами лица монахинь.

Когда же, помахав рукой, Колон миновал монастырь, Беатрис выступила вперёд, чтобы ещё раз увидеть его голову и спину.

Так уж вышло, что Пабло де Арана наблюдал за процессией с противоположной стороны улицы, как раз напротив монастыря Санта-Паулы. И едва прошли альгасилы, замыкающие процессию, горожане устремились следом к Алькасару, где в честь вице-короля Индий городские власти давали банкет.

Пабло, однако, не пошёл вместе с толпой. Человеческий поток обтекал его, а он застыл, как столб, намертво вкопанный в землю. На улице он уже остался один, но изумление всё ещё не отпускало его, не давая двинуться с места. Наконец, приняв решение, он скорым шагом пересёк мостовую и вдоль монастырской стены — монашки уже давно покинули помост — направился к зелёной деревянной двери. Дёрнул за цепь колокольчика с такой силой, будто хотел разорвать её, прислушался к далёкому звяканью.

Ставень на забранном решёткой оконце в двери приоткрылся, и на Пабло глянуло морщинистое лицо старого монастырского садовника. Глаза старика неприязненно оглядели гостя.

— Что тебе нужно? — сварливым голосом осведомился садовник.

— Прежде всего вежливости, — осадил его Пабло. — А потом передайте госпоже Беатрис Энрикес де Арана, что из Италии приехал её брат и хочет её видеть.

Взгляд старика стал подозрительным.

— Это ты её брат?

— Я самый. А зовут меня Пабло де Арана.

— Подожди здесь.

Ставень захлопнулся. Пабло с нетерпением ждал и уже вновь взялся за цепь колокольчика, когда заскрипели засовы и распахнулась дверь.

— Можешь заходить.

Он оказался в ухоженном саду, с аллеями, обсаженными миртом. Вдали, за шеренгой кипарисов, апельсиновыми и гранатовыми деревьями, белели стены монастыря.

Беатрис стояла у гранитного фонтана среди серебрянолистых алоэ. В чёрной накидке до пят, в простом сером платье безо всяких украшений. Капюшон она откинула, и в солнечном свете её густые каштановые волосы отливали бронзой. Бледная, с напряжённым лицом, испугом в глазах, наблюдала она за приближением Пабло.

— Слава Богу, ты на свободе, Пабло, — приветствовала она его.

— Свободой я обязан только себе, — отрезал он.

— Я рада… так рада… что они отпустили тебя.

— Отпустили? — Он рассмеялся. — Отпустили на галеры. Вот куда отпустили они меня. Они и ты.

Тем самым он ясно дал понять, что пришёл не как любящий брат. Упрёка она, правда, не приняла.

— Как ты нашёл меня?

— Благодаря случаю. Надеюсь, счастливому. Бог знает, я имею право на удачу. За всю жизнь она редко улыбалась мне.

Беатрис указала ему на гранитную скамью.

— Расскажи мне о побеге.

Пабло сел.

— Галера попала в шторм неподалёку от Малаги. Перед тем как она затонула, я успел прыгнуть в воду. Провёл в море ночь и день, и уже полумёртвого меня подобрали рыбаки. Они же высадили меня в Малаге. Я сказал, что бежал с турецкой галеры, благодаря чему получил приют в монастыре. Потом оказался в Севилье. Дьявол меня забери, если я знал зачем, пока сегодня утром не увидел тебя на монастырской стене. Да и сейчас не уверен, стоило ли мне приходить сюда. Не чувствую, что ты рада меня видеть.

Пока он говорил, Беатрис пристально разглядывала брата. Не остались незамеченными ни его вульгарный наряд вкупе с мечом и плюмажем на шляпе, ни голодный блеск глаз, ни желание предстать в её глазах мучеником. Когда-то из жалости она только и думала, как защитить его от тягот повседневной жизни. Считала себя обязанной оберегать его, потому что они вышли из одного чрева. Убежала с ним из Испании. Пожертвовала бы ради него своей жизнью. Но всё это ушло в далёкое прошлое. Теперь же она находила Пабло отвратительным, зная, что отвращение это возникло в то мгновение, когда в венецианском подземелье он умолял её продать своё тело, чтобы спасти его от заслуженного наказания. И слава Богу, что не до конца она сделала то, о чём он просил, загубив жизнь, отказавшись от счастья. И Беатрис и не подумала скрыть своё отношение к брату.

Возможно, Пабло выбрал неудачный момент для визита. Возможно, что при виде Кристобаля вновь открылись начавшие затягиваться раны. Она села на другой конец скамьи.

— Ты появился столь внезапно, столь неожиданно. И застал меня врасплох.

— Сюрприз, и не из приятных, так надо тебя понимать?

— Какая уж тут радость, если я знаю, что пребывание в Испании грозит тебе опасностью? — В словах её, конечно, была и доля правды.

— Ш-ш-ш! Какого дьявола! — Он торопливо оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. И облегчённо вздохнул, не заметив ничего подозрительного. — Едва ли мне что-то грозит, если я буду держаться подальше от Кордовы. Да и сомнительно, чтобы там кто-либо помнил о случившемся. С другой стороны, ты, конечно, права, и мне лучше уехать из этой проклятой страны. В этом ты можешь мне помочь, Беатрис.

— Помочь?

— Человек не может путешествовать с пустыми карманами. А я, как назло, без гроша, когда деньги нужны мне более всего.

— Я не помню, чтобы они у тебя когда-нибудь были.

— И ты ещё насмехаешься надо мной. — Он вновь изобразил из себя мученика. — Видит Бог, мне никогда не везло в жизни.

— А ты хоть чем-то заслужил это везение?

Кровь бросилась в лицо Пабло.

— Во всём виновата только ты. Ты сломала мне жизнь. А теперь ещё и упрекаешь меня. Думаешь, я не знаю, чем обязан тебе? Думаешь, мне не сказали в Венеции, за что отправляют меня на галеры?

— К галерам тебя приговорили за кражу, — холодно напомнила Беатрис.

— Чтобы тебе проглотить твой бессовестный язык. Если б ты согласилась, я бы давно обрёл свободу. О, они всё мне рассказали. Тебе дали шанс послужить Венеции, и наградой было моё освобождение. Но разве заботила тебя судьба брата? Нет, ты обманула их, забыв обо мне. Обо мне, своём брате. Брате! Наша святая мать, упокой Господь её душу, — он перекрестился, — должно быть, перевернулась в гробу от твоего предательства. И ты, однако, смеешь упрекать меня. Это… это невероятно.

В изумлении смотрела она на Пабло. Он… не притворялся, не играл. Говорил искренне. Верил в то, что именно она виновата во всех его бедах. И в Беатрис медленно закипела злость.

— А они сказали тебе, что от меня требовалось? Сказали, на какую мерзость толкали? Так знай, они хотели, чтобы я поехала в Испанию и обворожила Кристобаля Колона.

— Колона! Кристобаля Колона! — В изумлении у него отвисла челюсть. Ещё не веря услышанному, он повторил: Колона!

В волнении Беатрис сказала ему чуть больше, чем следовало.

— Да, Колона. Они хотели, чтобы я выкрала у него карту и, таким образом, помешала бы ему открыть Новый Свет и навеки прославить Испанию. Вот что от меня требовалось, ради чего я отправилась в Кордову. — Её глаза яростно блеснули. — Теперь ты всё знаешь.

Но, если она пылала яростью, то Пабло совсем уже успокоился.

— Действительно, я этого не знал. Значит, ты приехала в Кордову за картой. А что потом? Что помешало выкрасть её?

Беатрис презрительно усмехнулась.

— Слава Богу, мне открылась та низость, на которую меня толкали. Но из-за тебя, Пабло, я натворила такого, что зачтётся мне и на том свете.

Под «таким» Пабло понимал только одно. Но поверил не сразу.