Черный ростовщик

— И сразу офицером? — поинтересовалась Диана.

— Нет, рядовым.

— О, так мой кабальеро заслужил звание в бою, — восхитилась девушка.

— Ну, можно сказать и так, — кивнул Эспада и усмехнулся забавным воспоминаниям. — Хотя, право, не берусь сказать, чего там было больше — доблести или недоразумения. Но это долгая история.

— Так мы никуда не торопимся, — улыбнулась Диана. — И нас, слава Господу, никто не торопит.

История действительно получилась долгая. Началась она, пожалуй, в пятьдесят шестом, при осаде одной береговой крепости, где дон Себастьян спас жизнь офицеру. Да не просто офицеру, а какому-то светилу фортификации. Тому самому, который спустя несколько дней убедил командование превратить испанских пехотинцев в землекопов. Отблагодарил, короче говоря. Но командование его очень ценило, очень обеспокоилось, когда того бес понес лично инспектировать позиции, и дона Себастьяна, принесшего великого фортификатора обратно на плече, произвели сразу в сержанты. Как правильно сказал тогда капитан де ла Сьерпе: хочешь сделать карьеру в армии, будь почаще на глазах у начальства и пореже у неприятеля. С неприятелем как-то все то так, то эдак выходило, а вот начальству после этого случая дон Себастьян примелькался.

Направляясь в очередной раз выбивать из начальства жалованье для своей роты — а эти баталии были подчас жарче тех, что давали французы, — капитан всегда брал с собой кого-нибудь из сержантов. Во-первых, для солидности визита, а во-вторых, при всем своем воинском мастерстве был он совершенно неграмотен. А дон Себастьян мало того что грамотен, так еще и почерк имел четкий и красивый. К тому же Эспада довольно быстро заметил, что эти штабные крючкотворцы знают законы еще хуже недоучившегося студента, и без малейших угрызений совести пользовался этим в интересах роты. Писари, не смея сознаться в своем невежестве, принимали за чистую монету любую дичь. Эспада этим не слишком увлекался, но весь пятьдесят седьмой год рота капитана де ла Сьерпе получала жалованье точно в срок и в полном объеме. А в пятьдесят восьмом была битва при Дюнкерке.

Англичане и их подлизы-союзники потом назвали ее битвой в дюнах. Англичане, потому что их отряды наступали вверх по песчаным дюнам, а французы — чтобы понравиться англичанам. Испанцы же именовали ее так, как при даме лучше не называть вовсе. Рота капитана де ла Сьерпе была выстроена на левом фланге, там, где испанский строй упирался в берег моря. На волнах покачивались корабли английской эскадры. Вытянувшись в линию, они били из пушек по испанцам, а вверх по дюнам, зарабатывая будущее название для битвы, ряд за рядом маршировали английские пехотинцы. У испанцев тоже был отряд англичан, но он в бой идти отказался. Мол, нехорошо англичанам убивать соотечественников на чужой земле. И вот рота капитана де ла Сьерпе должна была в привычном уже стиле «а вот как хотите» закрыть предназначавшуюся тем позицию.

И ведь закрыли. Англичане упорно лезли в атаку, умывшись кровью, отползали, но только для того, чтобы снова собраться и пойти в новую атаку. Не броситься, а именно пойти — вверх по песку не особенно-то побегаешь. Упорство противостояло упорству, сила — силе, мужество-мужеству. Все было равным, но не им предстояло решить исход сражения.

Обеими армиями командовали французы. Да, такова была презабавнейшая политика того времени. Испанскую армию в бой вел прославленный победами над ней же принц Конде Великий. Французско-английской армией командовал не менее славный маршал де Тюренн. Что еще забавнее, эти два француза были старыми боевыми друзьями и после битвы имели обыкновение обмениваться комментариями по поводу состоявшегося боя. Для них битва при Дюнкерке была просто очередной шахматной партией, в которой, как заметила одна из пешек, пока испанцы насмерть бились с англичанами, один француз побил другого. Начавшийся отлив обнажил левый фланг испанской армии, и в образовавшуюся брешь лавиной хлынула французская кавалерия.

Рота капитана де ла Сьерпе — теперь уже покойного — численностью едва ли во взвод, медленно отступала по песку. Оторвавшись от своих и потеряв почти всех командиров, отряд солдат каким-то чудом добрался до старого рыбацкого сарая, где и нашел укрытие от пуль. В стенах зияли такие щели, что через них можно было стрелять из мушкета. Чем испанцы и занимались. Сил идти дальше уже не оставалось, но и сдаваться врагу было не в их привычках. Англичане не спешили — куда уж теперь спешить-то — и методично расстреливали сарай. Мушкетные пули прошивали гнилые бревна насквозь, выбивая его защитников один за другим. Позади строя стрелков уже катили пушку. И тут, говорят, сам великий Конде (по другой версии, это был Хуан Австрийский), озирая безрадостную панораму, задержал свой взор на том самом сарае.

— Кто это там еще сражается? — бросил он.

Кто-то из его окружения, кто видел весь отход, возьми да и доложи тотчас же:

— Солдаты капитана де ла Сьерпе. Капитан убит, и там командует его лейтенант Эспада.

Другой испанец — как опять же донесли слухи, сам он недавно был произведен в лейтенанты и очень ревностно относился к своему чину — со всей поспешностью уточнил, что Эспада на самом деле всего лишь сержант. А лейтенантом он лишь временно бывает по должности. Так уж получилось, что должность помощника капитана и новое воинское звание с той же сутью в названиях совпадали. Но принцу Конде — человеку, скажем честно, с тяжелым характером — эта игра слов на поле его окончательного поражения не пришлась по сердцу. Не вдаваясь в детали, отметим, что свите мало не показалось. Очень уж принц хотел знать, как можно победить с идиотами, которые даже в собственных офицерах путаются!

И, своего спасения ради, штабные спешно произвели сержанта Эспаду в лейтенанты по званию. Непорядок, конечно, вначале надлежало сделать его прапорщиком, но тогда до того ли было? В конце концов, жить означенному сержанту оставалось считаные минуты — пока французы пушку не закатят на дюну — и какая разница: умрет он с соблюдением порядка чинопроизводства или без него? А им еще карьеру при штабе делать.

Вот так, мысленно списав дона Себастьяна, писаря под диктовку кого-то из свиты принца быстренько оформили на дона Себастьяна офицерский патент и дали деру. Как говорят те же французы: на войне как на войне. В смысле, каждый сам за себя. И никому из них, ни разу не стоявших в строю с мушкетом, не могло даже прийти в голову, что дюжина испанских кавалеристов — наплевав на разгром, на англичан с французами, на их пушку, на вязкий песок и на все вообще разом — прорвется к этому Богом забытому сараю и на глазах у обалдевшего от такой наглости неприятеля вывезет трех оставшихся в живых пехотинцев.

Спустя еще месяц, когда дон Себастьян уже почти оправился от раны, его нашел писарь. История, увы, не сохранила имени этого вестника. Писарь вручил дону Себастьяну две бумаги и деньги под расписку. Согласно первой бумаге, Эспада производился в офицеры за героическую оборону равелина.

— Какого равелина? — удивилась Диана. — Ты же сказал, там сарай был.

— За сарай лейтенанта не дают, — усмехнулся Эспада.

— Ах, вот как. — Девушка покачала головой. — А вторая бумага?

Согласно второй бумаге новоиспеченный офицер посылался к дьяволу. В смысле, увольнялся по причине ранения. Кто-то, ревностно относившийся к своему чину, не смог смириться с обстоятельствами и изменил их не лучшим образом. Дону Себастьяну даже пенсиона не полагалось. Так что четыре года службы принесли ему всего лишь одну стреляную рану, одну колотую, некоторое число порезов и ожогов да пару фамильных пистолетов — отец сменил-таки гнев на милость и прислал их сыну с попутной оказией.

Отставной офицер с пачкой рекомендательных писем к таким же неудачникам, как он сам, добрался до Мадрида, где несколько лет выживал все в том же стиле «а вот как хотите». Был и наемным дуэлянтом, и охранником, и даже драматургом. Славы на последнем поприще он так и не снискал, но и зрители, заплатившие за возможность посмотреть его единственную пьесу в маленьком захолустном театре, не искали его потом со шпагами и гнилыми помидорами в руках.