Невеста каторжника, или Тайны Бастилии

— С одним только отрядом? — спросил король. — Это было рискованно.

— Темная ночь благоприятствовала моему плану. Я выступил со своими всадниками около двух часов ночи. Полчаса спустя мы скрытно, с тыла, подошли к возвышенности, и я скомандовал — в атаку! Сбив часовых, мы на полном скаку ворвались в самый центр расположения англичан. Наше нападение было столь неожиданным и стремительным, что сонные англичане, полуодетые, не успевшие взяться за оружие, в беспорядке бежали из своих палаток. Смятение в их лагере было неописуемое, и мы нанесли им значительный урон в живой силе. Правда, англичане скоро сообразили, что имеют дело только с одним кавалерийским отрядом, и их офицеры принялись организовывать сопротивление. Превосходство их в численности было так велико, что когда они восстановили боевые порядки и настало утро, наш отряд оказался в серьезной опасности. Но тут, согласно нашему плану, маршал д'Эстре двинул на возвышенность пехоту, которая подоспела ночью, и англичане были обращены в бегство. Мне удалось захватить три пушки и более сотни человек пленными.

Король высказал свою признательность за одержанную победу, и молодой генерал некоторое время был предметом всеобщего внимания.

Маркиза де Помпадур убедилась, что Шуазель последовал ее совету променять любовь на честолюбие.

Когда Шуазель прощался с королем и маркизой, чтобы этой же ночью вернуться в действующую армию, маркиза сказала:

— Продолжайте идти по намеченному пути, генерал! Вперед, только вперед!

Возвратившись в карете в королевский дворец, Людовик встретил в приемной своего кабинета герцога Бофора, который с мрачным видом прохаживался по комнате.

— Почему вы здесь, герцог? — спросил удивленный король. — Что‑то вас редко видно, как будто вы избегаете нашего общества… Почему, например, вы никогда не бываете во дворце Трианон?

Злая усмешка скользнула по лицу герцога.

— Я надеюсь, ваше величество, мне не поставят в вину то, что я не бываю там, где меня недолюбливают?

— К чему эта неприязнь, герцог? К чему эта вражда, которая все более и более разгорается? — с досадой в голосе спросил король.

— Я — Бофор, ваше величество! — произнес герцог с непомерной гордостью.

— Если вас чем‑нибудь обидели, кузен, то беду можно поправить…

— Позвольте заявить вам, ваше величество, что я всячески избегаю встречи с маркизой де Помпадур.

— А я этого не желаю, герцог! Я ведь не отказываюсь от общения с вами.

— Только тогда я снова буду с радостью приходить в эти покои, когда буду уверен, что не встречу здесь маркизу и что Бофор не будет здесь оскорблен!

— То есть вы хотите совершенно удалиться от двора?

— Ну нет, ваше величество! На празднествах и на государственных советах, на которых я обязан быть, ваше величество, я буду присутствовать. Но там, где маркиза считает себя госпожой, там не может присутствовать Бофор!

— Я больше не желаю слышать ничего подобного, герцог! — заявил король. — Я желаю, чтобы вы жили в мире. К чему эта вражда?.. Ну, вот теперь вы знаете мою волю. Спокойной ночи, герцог.

И Людовик направился в свою спальню. Таким образом, он дал понять герцогу, что всякая его попытка свергнуть маркизу будет напрасной. Это было похоже на поражение.

Из покоев короля герцог уходил еще более взвинченным и настроенным против маркизы.

По дороге он встретил камер–юнкера виконта де Марильяка, который был его, герцога, протеже и потому был ему предан. Молодой виконт с бледным лицом, небольшой черной бородкой и глубоко сидящими проницательными глазами учтиво поклонился герцогу, и тот на минуту замешкался.

— Я сгораю от желания доказать вам, ваше сиятельство, свою преданность, — сказал камер–юнкер.

Герцогу эти слова понравились.

— Приходите завтра вечером в мой дворец, виконт, — сказал герцог. — Мне надо поговорить с вами.

— Я не замедлю явиться, ваше сиятельство! — обещал камер–юнкер де Марильяк вслед уходящему герцогу.

На другой день вечером камер–юнкер явился во дворец Бофора и тотчас же был принят.

Герцог сидел в своем большом кресле за столом, на котором стояли серебряный графин и бокалы. Он, должно быть, выпил много вина, так как лицо его пылало.

— Подойдите, виконт, — сказал герцог. — Я просил вас прийти ко мне… Вы, кажется, обожаете маркизу де Помпадур?..

— Я? Обожаю? — переспросил Марильяк в крайнем изумлении.

Герцог громко и желчно рассмеялся.

— Но уж любить‑то вы, конечно, любите ее? — опять спросил герцог.

— Так же горячо, как ваше сиятельство… — пошутил камер–юнкер.

Такой ответ еще больше развеселил герцога.

— Отлично, виконт! — воскликнул он. — Теперь я знаю ваши чувства. Но — шутки в сторону. Скажите, за что вы не любите эту даму?

— Я ненавижу ее, ваше сиятельство. У меня есть две причины ненавидеть маркизу. Во–первых, я ненавижу ее за то, что она задирает нос перед вашим сиятельством. Во–вторых, я ненавижу ее за то, что она причиняет страдания королеве.

— Это благородно с вашей стороны, виконт, — одобрил молодого человека герцог Бофор.

— Королева плачет. Ведь маркиза, собственно, заняла ее место. Честное слово, если бы удалось свергнуть маркизу, это было бы доброе христианское дело.

— Не разглашайте этого, виконт, ибо это может стоить вам головы. Но вы мне нравитесь, черт возьми, определенно нравитесь. Вы мне можете пригодиться… И вы преданы мне?

— Настолько же, насколько ненавижу маркизу.

— Вам не следует говорить об этом где попало, виконт. Вообще, надо поменьше говорить, а побольше действовать — вот это будет вернее.

— Приму к сведению ваш совет, ваше сиятельство. Я умею ценить такие советы. Ради того, чтобы избавить двор от маркизы, я, клянусь, сделал бы что угодно.

— Один вопрос, камер–юнкер, — прервал герцог виконта. — На какой день назначено празднество при дворе?

— Бал–маскарад, ваше сиятельство? Его приказано устроить на следующей неделе.

— Я буду на нем. Я хочу видеть, сумеет ли виконт подтвердить свои слова.

Камер–юнкер вопросительно посмотрел на герцога.

— Знаете ли, виконт, что такой бал–маскарад представляет самый удобный случай для исполнения любых секретных планов? — продолжал герцог с дьявольской усмешкой. — Суматоха, маскарадная сутолока такого бала как нельзя более способствуют планам мести…

— Я начинаю понимать, ваше сиятельство…

— Предположим, графиня Верноа вас ненавидит. Я говорю — предположим, поскольку я знаю, что она вас любит. Открывается бал–маскарад, вы находитесь в зале, вы в хорошем настроении, не подозреваете ничего дурного. Но вот к вам приближается маска, — ну хотя бы прекрасная Верноа, — с фруктами, с бокалом лимонада, с мороженым, с печеньем и предлагает вам. Вы берете, вы пробуете фрукты или пьете лимонад и в следующую ночь превращаетесь в труп, так как угощение было отравлено. И никто не дознается, кто же именно дал вам яд. Никто!

— Маскарад… Я понимаю… — ответил камер–юнкер, внимательно слушавший герцога.

— Для исполнения подобных планов нет более благоприятного случая, виконт, — недобро усмехнулся герцог.

— Хорошо, ваше сиятельство. Виконт де Марильяк примет это к сведению.

— А я погляжу, насколько вы ловки и отважны, виконт. Вы ведь родственник отставленного министра Монрэпуа, не так ли? — спросил герцог.

— Я племянник министра, которого сместила маркиза. И клянусь вам, ваше сиятельство, что если бы у меня не было уже двух причин ненавидеть маркизу, то эта третья сама по себе достаточна, чтобы взбесить меня.

— Подумайте о бале, виконт. А теперь идите, чтобы кто‑нибудь не увидел вас у меня. И вообще, будьте осторожны. Кто хочет быть кротом и роет яму для другого, тот должен быть осторожен, — он должен рыть глубже и не показываться на поверхности земли, а то его может увидеть кошка, и тогда он сам попадет в вырытую яму.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, за совет и за предостережение. Крот не покажется на поверхности… — пообещал Марильяк, прежде чем уйти.