Покоритель джунглей

И он направился к Нухурмурскому озеру.

Часть третья

Развалины храмов Карли

Глава I

Идеи Барбассона и мечты Барнетта. — Рыбалка. — Странный вид шлюпки. — Зловещие предчувствия. — След человеческой ноги. — Непонятная остановка. — Неминуемая смерть. — Заколдованная шлюпка.

В то утро Барбассон был в чудесном настроении, а Барнетт все видел в розовом цвете. Отъезд Сердара ничем не нарушил состояния удовольствия, в котором пребывали два друга. Мы рискнули бы даже предположить, что он немало способствовал тому, что в их сердцах и душах царили покой и благодать, и оба были в равной степени счастливы.

Ах, этот Сердар с его величавым видом, с изысканными манерами, всегда приветливый, но сдержанный… В его присутствии они робели и чувствовали себя неловко. Они не могли хлопнуть его по плечу, подпустить, не чинясь, пару шуток, как обычно принято среди друзей. Если уж на то пошло, они были не его круга, и хоть он позволял им некоторую фамильярность в обращении с собой, учитывая их образ жизни и нынешнее положение, они никак не могли на это решиться. А между тем трудно найти человека более непосредственного по своей натуре, чем провансалец, разве что янки. Вот, к примеру, — ничто лучше не поясняет ту или иную мысль, чем пример, — одолжите провансальцу вашу лошадь, и на третий раз он вам скажет: «Что за чудное животное наша лошадь!» Янки же во второй раз не вернет ее вовсе, если только он не забыл отослать ее вам с самого начала.

Хотя все в Нухурмуре пользовались полной свободой, Барбассон и Барнетт считали, что они стеснены в своих действиях, присутствие Сердара обязывало их к определенной сдержанности, больше проистекавшей из сознания собственной неполноценности, нежели из поведения Сердара по отношению к ним. После его отъезда они стали полными хозяевами пещер, о Нана-Сахибе и говорить было нечего: принц жил один в специально отведенной и обставленной для него части пещер, пил только воду, все время курил трубку и никак не мог стеснять двух приятелей, которые в отсутствие Сердара задумали устроить себе райскую жизнь. Начать они решили немедленно.

Было около полудня, стол был еще загроможден остатками десерта.

— Слушай-ка, Барнетт, — начал Барбассон после вкусного завтрака, который окончательно привел их в отличное расположение духа, ибо они несколько злоупотребили бургундским, — ты знаешь, у меня в голове полно идей, которыми я хотел бы с тобой поделиться и узнать, что ты думаешь по этому поводу…

И он налил себе вторую чашку настоящего мокко с золотистыми блестками.

— У меня тоже, Барбассон.

— Называй меня Мариус, а? Это звучит поласковее, ты ведь мой друг, не так ли?

— Пусть будет Мариус, — ответил Барнетт, и лицо его осветилось. — С одним условием.

— С каким?

— Ты будешь звать меня Боб, это звучит понежнее, ты тоже мой друг, правда ведь?

— Друг да друг, получается два друга.

Оба приятеля глупо расхохотались, как бывает, когда собеседники навеселе.

— Договорились! — воскликнул Барбассон. — Ты зовешь меня Мариус, а я тебя — Боб.

— Я тебе говорил, мой друг Мариус, что я тоже полон всяких проектов, — удивительно, как у меня сегодня четко работает голова, — и я бы тоже хотел знать твое мнение.

— До чего же мы похожи, мой дорогой Боб, — продолжал марселец. — Если бы ты мог себе представить, как мысли роятся у меня в голове, ей-богу, их больше, чем звезд на небе. Но тебе не кажется, что здесь не слишком подходящее место для разговоров? Эта лампа сильно нагревает голову, а она у меня и без того ходуном ходит, мысли так и толкутся, так и шныряют туда-сюда… Поскольку юному Сами вовсе незачем присутствовать при наших откровениях, не сделать ли нам кружок по озеру? Беседуя о наших делах, мы заодно половим форелей. Чудная будет закуска к ужину!

— Браво, Мариус! Кроме того, мы сможем дышать свежим воздухом, наслаждаться природой, любоваться голубыми волнами, дальними далями, зеленью деревьев, слушать мелодичное пение птичек.

— Боб, а я и не знал, что ты поэт…

— Что ты хочешь? Разве жизнь в дыре может вдохновлять?

— Пошли.

— Только возьму карабин, и я готов.

— Ах, нет, Боб, ни в коем случае никакого оружия, кроме удочек.

— Мариус, ты с ума сошел? Или это замечательное бургундское…

— Ни слова больше, иначе ты пожалеешь. Слушай и восхищайся моей проницательностью. Что сказал маратх, вернувшись из Бомбея?

— Господи, да я не помню.

— Он сказал, — продолжал Барбассон, отчеканивая слова, — что англичане объявляют полную и всеобщую амнистию всем иностранцам, принимавшим участие в восстании, при условии, что указанные иностранцы сложат оружие.

— Ну мы-то не можем его сложить, мы же поклялись защищать…

— До чего же ты наивен, мой бедный Боб! Дай мне договорить.

И он продолжал назидательным тоном:

— Видишь ли, Боб, в жизни надо уметь вертеться, иначе ты быстро станешь игрушкой в руках событий, тогда как по-настоящему сильный человек должен уметь управлять ими. Совершенно ясно, что для Нана-Сахиба, пока он нам хорошо платит и пока мы можем здесь оставаться, мы не разоружились и делать этого не будем. Напротив, что касается англичан, представь себе, что в одно прекрасное утро нас накрыли эти самые шетландцы…

— Шотландцы!

— Что ты сказал?

— Шотландцы!

— Шотландцы, шетландцы, какая разница? В Марселе мы говорим «шетландцы». Так вот, представь себе, что мы влипли. «Что вы здесь делаете?» — спрашивает нас их командир. «Мы дышим воздухом!» А раз у нас при себе нет другого оружия, кроме удочек, нас нельзя повесить, мой милый Боб… Если нас обвинят в том, что мы бывшие мятежники, мы ответим: «Возможно, но мы сложили оружие», и возразить будет нечего, мы выполнили все условия амнистии. А вот если нас застанут хотя бы с револьвером или кинжалом, мы погибли. Первое попавшееся дерево, три метра веревки, и предсказание старших Барбассона и Барнетта исполнится… Теперь ты понимаешь?

— Мариус, ты великий человек.

— Пойми, таким образом мы сохраним наше положение при Нане и удовлетворим англичан.

— Я понимаю… Я понимаю, что по сравнению с тобой я просто ребенок.

— А потом, разве ты не видишь, что в нынешнем положении всякие попытки сопротивления просто абсурдны. Нет, клянусь честью, это было бы слишком здорово: Барбассон и Барнетт объединяются, чтобы вести войну против Англии. Надо иметь такой экзальтированный ум, как у Сердара, чтобы мечтать о подобных безумствах.

— Но ты же кричал громче него: «Умрем все до последнего! Взорвемся и похороним себя вместе с нашими врагами под дымящимися руинами Нухурмура!»

— Да, мы, южане, так устроены — быстро загораемся, кричим больше других. К счастью, мысль о том, что надо давать задний ход, приходит еще быстрее, и мы останавливаемся как раз там, где вы начинаете делать глупости. Короче, ты одобряешь мою идею?

— Великолепно, берем удочки.

После этого незабываемого разговора приятели вышли и направились в гавань, где стояла шлюпка.

— Смотри-ка, — сказал Барбассон, первым поднявшись на борт, — люки закрыты! Чертов Сердар, он нам не доверяет.

— Что такое? — спросил Барнетт.

— Ты что же, не помнишь, как он советовал нам не плавать больше по озеру, чтобы не напороться на шпионов? А чтобы не возникло соблазна нарушить его запреты, он запер люки на ключ.

— Это мелочно с его стороны.

— А погоди, я вспомнил, сзади на палубе, рядом с рулем и компасом, есть ручка, которой можно снаружи привести шлюпку в движение, если только электрический ток не отключен.

При первой же попытке Барбассона шлюпка медленно повиновалась, все было в порядке.

— Мы спасены! — воскликнул провансалец. — Форель от нас не уйдет!

Шлюпка быстро покинула гавань, и наши друзья весело направились прямо на середину озера, ибо именно там, на скалистой отмели, среди огромных валунов ледникового периода, водилась форель, возбуждавшая в них столь страстное желание. Двигаясь вперед на умеренной скорости и готовя удочки, они продолжали бессвязный разговор, перескакивая с одного на другое.