Сильвандир

Прошел еще один день; хотя Роже не спускал глаз с графа, тот ни звуком, ни словом, ни жестом не выдал своей тайны; шевалье с нетерпением ждал ночи, наконец она наступила.

На сей раз Роже даже не сомкнул глаз, но старательно притворялся спящим. Граф тоже не шевелился, целых два часа он лежал, укрывшись с головою, стараясь дышать размеренно и ровно. Наконец, решив, что его сосед спит, граф сбросил одеяло, встал на колени и возобновил работу, которой занимался накануне ночью и, должно быть, в предыдущие ночи. Шевалье не мешал ему спокойно заниматься своим делом.

Часа в два ночи граф прервал работу, сполз с кровати и босиком подошел к камину. Потом придвинул скамеечку, влез на нее и что-то негромко сказал; однако, хотя говорил он очень тихо, Роже все же услышал слова:

— Завтра все будет готово.

Кто-то произнес в ответ две или три короткие фразы, однако они не достигли ушей Роже, он уловил лишь неясный шум и только. Д'Олибарюс ответил:

— Хорошо, до завтра.

Потом он опять прислушался. Из камина вновь донеслись какие-то жужжащие звуки, и граф сказал:

— Решено, в два часа.

Он осторожно поставил скамеечку на место, подошел к своей постели, лег и притворился спящим.

Шевалье, узнавший все, что ему надо было узнать, заснул на самом деле.

Следующий день прошел так же, как и предыдущий, граф и виду не показал, что побег намечен на ближайшую ночь, голос его ни разу не дрогнул, на лице ни разу не выступила краска, он ничем не выдавал своего нетерпения и вел себя как обычно: был молчалив, робок и осторожен. Роже, как мы видели, тоже недурно умел владеть собою, но теперь он испытывал истинное восхищение перед притворством этого человека, с которым его свел случай и который намного превосходил скрытностью его самого.

Наступил вечер. Оба узника улеглись. Однако шевалье лишь сделал вид, будто раздевается, а на самом деле одежды не снял. Граф со своей стороны, без сомнения, поступил так же. Вскоре оба уже громко храпели, и храпели они тем более старательно, что ни тот, ни другой не думал спать.

Около полуночи граф сел в постели, затем стал на колени и принялся перепиливать последний прут решетки. Это заняло у него около часа. Затем он сполз с кровати, подошел к камину, влез на скамеечку и сказал:

— Все готово.

Ему что-то ответили, но что именно, Роже и на сей раз не разобрал; ответ, видимо, вполне удовлетворил графа, потому что он сказал только:

— Хорошо! Очень хорошо!

Затем он слез со скамеечки и лег в постель.

Прошло еще полчаса.

Тогда граф поднялся, осторожно подошел к двери, прислушался и, убедившись, что вокруг царит полная тишина, с минуту простоял неподвижно, как будто о чем-то задумался, потом на цыпочках подошел к кровати Роже: двигался он так бесшумно, что шевалье даже не различал звука его шагов.

Роже вдруг пришло в голову, что д'Олибарюс задумал его убить и таким способом избавиться от нежелательного свидетеля, и поэтому он весь напрягся, хотя был уверен, что и безоружный без труда справится со стариком, который мог быть вооружен разве что ножом, стилетом или кинжалом; он приготовился схватить соседа за руку, когда тот замахнется. Но граф не замахнулся, он только протянул руку и тронул шевалье за плечо. В тот же миг Роже вскочил на ноги и остановился перед ним. Д'Олибарюс невольно попятился.

— Тише! — негромко произнес он.

— Извольте, любезный граф, тем более что мне все известно, — ответил Роже.

— Что именно вам известно?

— Вот уже три ночи я не сплю и глаз с вас не спускаю, вернее, прислушиваюсь к каждому вашему движению.

— Стало быть, вы догадались, в чем дело?

— Еще бы! И я готов.

— Тогда одевайтесь.

— А я уже одет.

— Тем лучше!

— Теперь вы сами видите, что напрасно обижали меня, боясь мне довериться.

— Вы еще так молоды!

— Да, но решимости и мужества мне не занимать.

— Я это знаю и потому решил предупредить вас именно тогда, когда вы будете нуждаться только в двух этих своих качествах. Час настал, готовьтесь.

— Я готов! Что нужно делать?

— Как вы уже заметили, мне удалось войти в сношения с двумя узниками из той камеры, что над нами: один из них мой друг, мы собирались вместе бежать из Фор-л'Евека, но после вашего неудачного побега нас обоих перевели в Бастилию; по счастью, нас тут разделяет только потолок, и нам удалось установить друг с другом связь через каминную трубу. У нас был всего один напильник на двоих, и каждый перепилил прутья решетки на окне своей камеры. Соседи спустят нам сверху веревку — они смастерили ее из простыней и одеял, — мы прибавим к ней полосы из своих простыней и одеял, потом они втянут веревку к себе и привяжут ее к пруту решетки, который они намеренно не перепилили; окна в наших камерах расположены одно над другим, и мы все четверо спустимся по этой веревке: они — из своего окна, а мы — из нашего.

— Превосходно.

— Стало быть, план вам нравится?

— Конечно. А теперь, любезный граф, раз уж нам предстоит бежать вместе, скажите мне откровенно, почему вы очутились в Бастилии?

— Вам это непременно хочется знать?

— Да, и мною движет не просто любопытство, — ответил Роже. — По тяжести вашего проступка я смогу судить о тяжести моего собственного; вы провели в темнице десять лет, и я буду приблизительно знать, сколько лет король собирался продержать меня на своем иждивении.

— Хорошо, я отвечу вам: я имел неосторожность сказать…

— Вы имели неосторожность сказать?.. — повторил шевалье.

— Что король… — продолжал граф, понижая голос.

— Что король?..

— Стал настолько слеп…

— Настолько слеп…

— Настолько слеп, что смотрит теперь на все сквозь очки госпожи де Ментенон.

— Как! — вырвалось у Роже. — И только из-за этого вы уже целых десять лет…

— Тише, тише!

— Вы уже целых десять лет томитесь в заключении из-за нескольких этих слов?

— Десять лет, три месяца и пять дней.

— Господи Боже! Но в таком случае мне пришлось бы пробыть за решеткой всю жизнь.

— А что вы такое натворили?

— Я? Я сочинил одну или две песенки, высмеивающие госпожу де Ментенон.

— И это стало известно властям?

— Видимо, моя жена передала им листки…

— Написанное вашей рукой?

— Вот именно.

— Тогда, любезный друг, радуйтесь, что вам представился случай бежать, ибо, как вы только что сами изволили заметить, вас могут держать в заточении до конца вашей жизни.

— Или до конца их жизни.

— Ну а это может тянуться еще очень долго, — подхватил граф, — ведь себялюбцы живут до ста пятидесяти лет, как попугаи. Но внимание: вот и наша веревка ползет вниз!

С этими словами граф подошел к камину: из его трубы свисал конец простыни. Оба узника принялись рвать на длинные полосы свои одеяла и простыни, а затем привязывать их одну за другой к спущенной сверху простыне; когда с этим было покончено, заключенные с верхнего этажа подтянули к себе самодельную веревку.

После этого граф направился к окну и с помощью Роже вытащил из решетки два железных прута; они едва держались, и когда их вынули, образовалось отверстие, достаточно широкое для того, чтобы в него мог пролезть человек.

Было решено, что граф начнет спускаться первый, а шевалье — за ним.

В ожидании они уселись на свои кровати: оба были наготове.

Слышно было, как шуршит ползущая вниз веревка.

Потом они увидели какую-то неясную тень: это спускался один из заключенных с верхнего этажа. Он благополучно достиг земли и теперь ждал своих товарищей.

За ним спустился его сосед по камере, он также благополучно достиг земли и присоединился к первому беглецу.

Наступил черед графа, ему тоже удалось без помех достичь земли. Последним спускался шевалье, он также вскоре присоединился к остальным.

Шагах в двадцати от того места, где очутились беглецы, взад и вперед прохаживался часовой: он то поворачивался к ним спиною, то шел навстречу. Беглецам, чтобы спастись, надо было незаметно проскользнуть шагах в десяти от него, спрыгнуть с крепостной стены в ров, преодолеть его вплавь и взобраться на противоположный откос, соскользнуть оттуда на какой-нибудь невысокий дом в Сент-Антуанском предместье, а затем убегать по крышам и водосточным трубам. Таким образом, у них была полная возможность раз двадцать свернуть себе шею.