Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод)

Каббалист на минуту задумался, после чего произнес:

— Тем лучше, я пойду по стопам своей сестры. Как-нибудь в другой раз поговорим об этом подробнее; а пока, уважаемый странник, я приказываю тебе идти между мулами этого молодого человека и его товарища, о котором история геометрии когда-нибудь с гордостью будет упоминать.

Расскажи им о жизни своей, но правдиво и ясно!

Вечный странник Агасфер сначала пытался противиться, но каббалист сказал ему нечто невнятное, и несчастный бродяга так начал свою речь:

Семейство моё принадлежит к числу тех, которые служили первосвященнику Анании [128]и с дозволения Птолемея Филометора [129] воздвигли храм в нижнем Египте. Деда моего звали Гискиас. Когда прославленная Клеопатра [130] сочеталась браком с братом своим Птолемеем Дионисом, Гискиас поступил к ней на службу в качестве придворного ювелира; кроме того, ему было доверено приобретение для нужд двора дорогих материй и нарядов, а также должность главного распорядителя придворных празднеств. Одним словом, могу вас уверить, что дед мой был значительной персоной при александрийском дворе. Я говорю это не ради хвастовства, ибо к чему мне оно? Вот уже семнадцать веков — ба, даже больше! — прошло с тех пор, как я его утратил, ибо дед мой умер на сорок первом году царствования Августа. [131] Я был тогда слишком молод и едва его помню, но некий Деллий часто мне рассказывал об этих событиях.

Тут Веласкес прервал Агасфера, спрашивая, не тот ли это Деллий, музыкант Клеопатры, о котором нередко упоминают Флавий [132] и Плутарх. [133]

Вечный странник Агасфер дал утвердительный ответ, после чего продолжал:

— Птолемей, который не мог иметь детей от своей сестры, заподозрил её в бесплодии и отказался от неё после трех лет супружества. Клеопатра выехала в одну из гаваней на Красном Море. Дед мой сопровождал её в этом изгнании, и тогда-то он и приобрел для своей госпожи те две знаменитые жемчужины, [134] из коих одну она растворила и проглотила на пиру, устроенном в её честь Антонием.

А между тем, гражданская война вспыхнула во всех провинциях Римской Империи. Помпеи укрылся у Птолемея Диониса, который приказал его обезглавить. Измена эта, долженствующая обеспечить ему благоволение Цезаря, имела совершенно обратные следствия. Цезарь стремился вернуть венец Клеопатре. Жители Александрии поднялись [135] на защиту своего царя с упорством, которому мы видим мало примеров в истории; но, когда, по несчастной случайности, монарх этот утонул, ничто уже не мешало удовлетворению властолюбия Клеопатры. Царица испытывала к Цезарю чувство безграничной признательности.

Цезарь, прежде чем покинуть Египет, повелел Клеопатре выйти замуж за младшего Птолемея, [136] который был её братом и шурином в одно и то же время как младший брат Птолемея Диониса, первого её супруга. Князю этому было тогда только одиннадцать лет. Клеопатра ожидала ребенка, и дитя её назвали Цезарионом, [137] во избежание каких бы то ни было сомнений относительно его происхождения.

Дед мой, которому тогда было двадцать пять лет, решил вступить в брак. Для еврея это было, пожалуй, несколько поздно, но он испытывал непреодолимое отвращение к браку с женщиной родом из Александрии, и вовсе не потому, что иерусалимские евреи считали нас отщепенцами, но потому, что, по нашему мнению, на земле должно было существовать только одно святилище.

Сообщество наше считало, что наш египетский храм, основанный Ананией, так же, как некогда самаритянский, станет причиной ренегатства, которого евреи страшились, как неотвратимого поражения и всеобщей гибели. Такие благочестивые побуждения, а также неприятный привкус, свойственный любым придворным званиям, послужили причиной тому, что дед мой решил перебраться в священный город [138] и взять жену там. В это самое время иерусалимский еврей по имени Гиллель прибыл вместе со всем семейством в Александрию. Дочь его, Мелея, приглянулась моему деду, и свадьба была сыграна с необычайным блеском: Клеопатра и её юный супруг почтили её своим присутствием.

Спустя несколько дней царица повелела призвать моего деда и сказала ему:

— Я только что узнала, мой друг, что Цезарь провозглашен пожизненным диктатором. [139] Судьба вознесла этого повелителя триумфаторов на ступень, на которую доселе не ставила никого. Не выдерживают с ним сравнения ни Бел, [140] ни Сезострис, [141] ни Кир, [142] ни даже Александр Великий. Я горжусь, что он — отец моего маленького Цезариона. Ребенку этому скоро исполнится четыре года, и я хочу, чтобы Цезарь увидел его и обнял. Я решила через два месяца отправиться в Рим. Ты понимаешь, что я хочу устроить въезд, достойный царицы Египта. Последний из моих невольников должен быть одет в золотистые одеяния, вся же моя утварь должна быть отлита из благородного металла и усеяна дорогими каменьями. Для меня ты велишь сшить платье из легчайших индийских тканей, к наряду же я не хочу иных драгоценностей, кроме жемчужин. Возьми все мои ценности, всё золото, находящееся в моих дворцах; сверх того казначей мой отсчитает тебе сто тысяч талантов [143] золота. Это — цена двух провинций, которые я продала царю арабов; возвратившись из Рима, я сумею их отобрать у него.

А теперь иди и помни, чтобы через два месяца всё было готово.

Клеопатре было тогда двадцать пять лет. Пятнадцатилетний брат её, за которого она вышла замуж четыре года назад, любил её с невыразимой страстностью. Узнав, что она уезжает, он предался жесточайшему отчаянию; когда же юный Птолемей простился с царицей и узрел её удаляющийся корабль, он впал в такую скорбь, что опасались за его жизнь.

Спустя три недели Клеопатра сошла на берег в порту Остии. Она застала там уже великолепные ладьи, которые волоком потянули по Тибру, и можно сказать, что она с триумфом въехала в тот самый город, куда другие цари входили, впряженные в колесницы римских военачальников. [144] Цезарь, выделяясь среди всех людей как строгостью нравов, так и величием духа, принял Клеопатру с необычайной учтивостью, однако не столь нежно, как на это надеялась царица; Клеопатра, со своей стороны, побуждаемая больше гордыней, чем любовью, мало обращала внимания на это равнодушие и решила поближе узнать Рим.

Одаренная редкостной проницательностью, она вскоре поняла, какая опасность грозила диктатору. Она говорила ему о своих предчувствиях, но сердцу героя чуждо было чувство страха. Клеопатра, видя, что Цезарь не обращает внимания на её предостережения, вознамерилась извлечь из них, по мере возможности, наибольшую пользу для себя. Она была убеждена, что Цезарь падет жертвой какого-нибудь заговора и что римский мир распадется тогда на две партии.

Первую из них, друзей свободы, явно возглавлял старый Цицерон, надутый софист и лжеумствователь, который полагал, что если он произносит шумные речи перед людьми, то творит великие дела, и он вздыхал по мирному житью в своей тускуланской вилле, [145] но не собирался отказываться от влияния, связанного с положением предводителя партии. Люди эти стремились достичь какой-то великой цели, но не видели, с чего начать, ибо совершенно не знали света.