Дуэль в Кабуле

ДУЭЛЬ В КАБУЛЕ

1

Бернс находился в Кабуле.

Виткевич приближался к Кабулу.

Александр Бернс, умудренный опытом политический агент и разведчик, отличался темпераментностью характера, как считает историк Афганской войны генерал Сайкс. А по мнению Массона, Бернс был неустойчив, легко поддавался первым впечатлениям, пугался, терял присутствие духа.

Биограф Бернса Д. У. Кей дал такой его портрет: «У него был импульсивный, нетерпеливый, романтический характер, но он также обладал здравым политическим смыслом, который удерживал его от опасных крайностей. Он был в высшей степени храбр, обладал сообразительностью, проницательностью, быстрой наблюдательностью. О нем говорили, что он был непостоянен, что его мнения всегда менялись, и он говорил сегодня одно, а завтра другое. Но в основных вопросах центрально-азиатской политики он был постоянен. Противоречия были во мнениях у других, а не у него. У него были прочные взгляды, он не переставал их выражать».

Поляк Ян Виткевич, по свидетельству хорошо знавших его, был характером тверд, — и вся нелегкая жизнь его о том убедительно говорит.

Сухтелен подчеркнул в характере Виткевича скрытность, а эта черта также свидетельствует о незаурядной силе сосредоточенного цельного характера.

Александр Гумбольдт поражен был блестящими способностями молодого человека, не сломленного тяжкими испытаниями.

Поведение Виткевича в Бухаре и особенно в Афганистане раскрывает в его характере политическую зрелость, находчивость, изворотливость, ловкость. Он умел вести дела на Востоке по-восточному, но не терял при этом основной, принципиальной линии своей политики.

Дюгамель писал, что Виткевич свою миссию исполнил с успехом и похвальным усердием и очень сожалел о трагической гибели этого замечательного человека, который был бы неоценим для работы в Центральной Азии.

Бернс и Виткевич вступили в политическое единоборство, в котором эмир Дост Мухаммед-хан был одновременно и активным действующим лицом, и объектом борьбы.

Дост Мухаммед отлично знал, чего добивается — создания единой сильной державы. Герат был в руках Камрана Саддозая, смертельного врага Баракзаев. Пешавар захватил Ранджит Синг. А в Кандагаре сидели братья эмира, завидовавшие ему и всегда готовые принять участие во враждебных замыслах.

К своей цели Дост Мухаммед шел упорно и настойчиво, с чисто восточной хитростью. Харлан, хорошо изучивший Дост Мухаммеда, признавал в нем талант политика: эмир «хорошо знал характер каждого слоя своего народа, обладая практическим опытом в познании всего социального организма страны, во всех формах, в каких он поддается наблюдению. Он привык в обычных отношениях быть политичным, но безжалостно практиковал самую решительную жестокость во всех случаях, когда добывал деньги. Он чрезвычайно тщеславился своим талантом оратора… В этом его всячески поддерживали льстецы, выражая свое восхищение. Перед лицом важных событий эмир становится спокойным, выдержанным, и если события принимают безнадежный оборот, он прислушивается к советам каждого, не исключая слуг. Но в случаях чрезвычайных он становится боязливым и иной раз даже теряет присутствие духа».

Бернс из своего общения с эмиром вывел заключение, что его ум необыкновенно проницателен, он превосходно разгадывает характер людей.

К этому следует прибавить, что Дост Мухаммед был храбр и бесстрашен в боях, обладал даром военачальника. При дворе эмира не было восточной пышности, он был похож на традиционную афганскую джиргу — собрание предводителей и старейшин племен и родов. По пятницам двери дурбара были открыты, стража удалялась и каждый мог прийти со своим делом.

Таков был человек, который задался целью воссоздания единого афганского государства и, пройдя через множество испытаний, преодолев огромные трудности, в конце концов в главном добился своего.

В Кабуле на сцене исторической драмы выступали Дост Мухаммед, Бернс, Виткевич.

За кулисами действовали Англия и Россия.

Бернс непосредственно подчинялся генерал-губернатору Индии лорду Окленду.

Отправляя Бернса в Кабул с «коммерческой миссией», Окленд был согласен с предположениями и предложениями Бернса касательно политики в отношении Афганистана. Но затем генерал-губернатор круто изменил позицию — под воздействием своих советников. Капитан Уэйд, резидент в Лодиане, Макнотен, глава Политического департамента, Колвин, личный секретарь генерал-губернатора, были Столь же ярыми руссофобами, как и Макнил, и единственным решением «афганской проблемы» считали превращение Афганистана в протекторат Англии — с помощью водворения на престол в Кабуле «своего короля» Шуджи.

Эта троица из Индии и Макнил из Персии поддерживали и разжигали в Лондоне антирусскую истерию, имея союзника и в Д. Уркарте. Отозванный из Константинополя, он обвинял уже и Пальмерстона в «пособничестве завоевательным замыслам императора Николая». Но Уркарт, конечно, ошибался. Французский историк Сеньобос писал; «Тактика Пальмерстона состояла в запугивании великих держав угрозами войны и английской военной мощью. Более 30 лет ему удавалось скрывать военное бессилие Англии и сделать ее хозяйкой Европы».

Русский посол в Лондоне Поццо ди Борго, хорошо изучивший нрав Пальмерстона, весной 1838 года сообщал Нессельроде, что британский министр иностранных дел «соединяет в себе с буйностью характера злой. нрав и много злой воли».

Пальмерстон и в самом правительстве Англии вел себя так, что премьер-министр лорд Мельбурн признался русскому послу:

— Я бессилен против Пальмерстона…

Личный секретарь королевы Виктории Гревилль в дневнике в 1839 году характеризовал Пальмерстона очень красноречиво:

«Пальмерстон, наиболее загадочный из министров, ненавидимый дипломатическим корпусом, презираемый в своем собственном ведомстве, непопулярный в палате общин, никем не любимый, бранимый всеми, все еще правит в своем небольшом королевстве в Форин-оффис и не испытывает ни в малейшей степени стыда от того поношения, которому подвергается…»

К портрету руководителя британской внешней политики, нарисованному столь компетентной рукой, нечего прибавить!

Пальмерстон твердо стоял на том, что «Россия стремится завоевать Индию». Правда, Меткаф, опытнейший британский деятель в Индии, доказывал, что величайшую опасность для Англии составляет не Россия, а «увядание в умах обитателей Индии впечатления нашей непобедимости. Недовольство, которое способно вырвать наше владычество с корнем, существует в изобилии, и в любой момент может сложиться стечение обстоятельств, достаточное, чтобы привести его в действие».

Трезвый голос Меткафа заглушался воинственными призывами сторонников «твердого курса»…

Таковы были руководители британской внешней политики, направлявшие действия Бернса.

А за спиной Виткевича стояли Симонич, Нессельроде, Николай.

Собственно, Нессельроде можно бы и не брать в расчет, у него своего мнения не было, он послушно выполнял то, что требовал его венценосный шеф.

О взглядах Симонича мы уже говорили раньше: он ненавидел Англию и англичан. А в характере его было в изобилии то, чего совсем не было у Нессельроде: способность действовать самостоятельно, исходя из своего понимания обстоятельств и целей русской политики на Востоке. И еще свойственна была послу России в Тегеране в немалом размере живость южного темперамента, порождавшая неосмотрительность и поспешность умозаключений и поступков…

Николай, свой собственный министр иностранных дел, имел твердые принципы внешней политики, о которых Фикельмонт, австрийский посол в Петербурге в течение многих лет, писал в 1839 году Меттерниху:

«Война, о которой мечтает император Николай, это война… против Франции. Но эта война невозможна, поскольку существует союз между Англией и Францией; значит, нужно их разделить и привлечь на свою сторону Англию. Такова инстинктивная цель, равно как и сознательный расчет императора в его поведении в отношении Англии».