Цветок Америки

– Жанна… – начал Феррандо.

Франц Эккарт улыбнулся. Они оба знали, что спорить с ней бесполезно.

Феррандо отхлебнул вина. Жозеф бросился Жанне на шею.

– Штормы… – напомнил Феррандо.

– Если дочь моряка умрет в море, что может быть естественнее? – возразила она.

– Locura! [41] – со смехом вскричал агент компании.

– Стало быть, четверо пассажиров.

– Четверо?

– Франц Эккарт, Жоашен, Жозеф и я.

Жоашен окинул ее долгим ласковым взглядом.

– Нагляделась я мерзостей, наслышалась гадостей! – воскликнула она, обращаясь к Францу Эккарту. – Хватит с меня лицемерия и ненависти, змеиных языков честолюбцев, липких нечестных рук! Разве мало я выплакала слез, мало истоптала травы на кладбищах? Устала я от венгерских посланцев и приспешников кардинала д'Амбуаза! Хочу вдохнуть аромат плотоядных цветов! Увидеть голых вестников с незнакомыми плодами в руках!

«Ала де ла Фей» отплывала только десятого июня; у них было время, чтобы вернуться в Анжер и привести в порядок дела перед долгим путешествием.

В Кадикс они вернулись девятого в полдень.

На борту было пять женщин – одна генуэзка, три испанки и Жанна.

Сразу после отплытия все они, за исключением Жанны, заболели морской болезнью: бессильно лежали, то желтея, то зеленея, на софе в каюте капитана. Жанна напоила их анисовой настойкой по рецепту дамы Контривель и убедила подняться на палубу. Ветерок и открытое до горизонта пространство подействовали на них успокаивающе. Она заставила их снять чулки и туфли на каблуках, в которых было трудно удерживать равновесие даже на суше. Когда же подошел час ужина, они устыдились, что женщина, которая по возрасту годилась им в матери, держится куда лучше их, и, помогая ей, засуетились вокруг бортовой печушки. Одной из них пришлось постоянно приглядывать за котелком, в котором варился бобовый суп со свининой. Жанна надеялась, что его хватит на два дня, – но не осталось ни ложки. На следующий день она взяла котел в два раза больше. Мужчины возликовали, особенно капитан.

Ее нисколько не пугала мысль, что придется спать в гамаке, хотя остальные путешественницы страшно этого боялись. Но в настоящий ужас они пришли при виде уборной, где ягодицы и интимные места были открыты всем четырем ветрам. И ни одна из них не подумала взять с собой ночной горшок! Заплатили они за это воспалением.

Генуэзка страдала поносом: Жанна вылечила ее, посадив на диету из бобового отвара с белой глиной.

Капитана звали Эльмиро Карабантес. На третий день он дал Жанне прозвище La Capitana. [42] Она часто стояла рядом с ним, а однажды попросила помощника объяснить, как пользоваться астролябией – причем на испанском; на седьмой день он шутки ради предложил ей определить местоположение судна, и она сделала это очень точно; он был, крайне изумлен.

– !Si уо no tenia mujer en casa, me esposaria esa dama! [43] – объявил капитан в присутствии помощника и матросов, которые покатились со смеху.

– !Y que podna usted hacer peor, porque yo soy hija de marinero! [44] – весело ответила она.

Франц Эккарт был ошеломлен тем, как быстро она выучила испанский, усвоив даже кастильский выговор!

Крайне удивил его и Жозеф. На третий день плавания он увидел сына на мачте: подросток помогал одному из матросов сворачивать парус. Потом Жозеф сидел с моряками на палубе, с удовольствием уплетая черствый хлеб с колбасой и потягивая кислое вино.

Что тут скажешь? Жанна де л'Эстуаль обратилась в вихрь. Возраст, придавливающий других к земле, ее сделал легкой. Она достигла той высоты, на которой птицы, будто живые парусники, ложатся на ветер, и он несет их вперед. Жозеф попал в ее воздушную струю; с людьми на суше он вел себя осмотрительно, как сопровождавший некогда его отца лис, у которого менялась походка, когда он приближался к человеческому жилью. Но, оказавшись вдали от ловушек общества и подхваченный порывом Жанны, он перенял ее беззаботность и, невзирая на свою юность, словно помолодел: днем наслаждался тем, как качается под ногами палуба, как хлопают паруса и как обдает с головы до ног водяная пыль; ночью – тем, как потрескивает и поскрипывает «Ала де ла Фей» от килевой и бортовой качки, а его самого убаюкивает мерное движение гамака.

Через две недели после отплытия, на двадцать третьем градусе северной широты, внезапно резко похолодало, а с наступлением темноты начался шторм. «Ала де ла Фей» превратилась в разъяренную кобылицу, скачущую по безумным волнам высотой более шести локтей. Жанна побежала за плащом из промасленной ткани, который приобрела по совету Феррандо, но тут ее резко отшвырнуло к задней надстройке. Отчаянно пытаясь подняться, она едва не зацепилась ногой о бухту канатов.

Внезапно чудовищная молния прорезала небо примерно в кабельтовом от корабля, словно небесный меч, вознамерившийся уничтожить океан. Сразу же раздался удар грома, за ним другие – нескончаемой чередой. К крикам матросов, свисту ветра в парусах, скрежету и треску каракки, рычанию и завыванию волн добавился громкий звон: яростно звонил судовой колокол, пришедший в движение от ветра и качки. А как вопили женщины!

Матросы, спотыкаясь, бежали к мачтам, чтобы привязаться к ним. Франц Эккарт помимо воли пересек палубу и едва не свалился за борт, но один из матросов успел ухватить его за руку. Широко расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, Жанна с ужасом смотрела на эту сцену.

Это стало лишь началом тяжких испытаний. Прежде всего, нужно было привести в чувство охваченных паникой четырех женщин.

– !Capitana! – крикнул Карабантес. – Отведите дам в безопасное место!

Те и в самом деле громко причитали в ожидании неминуемой смерти.

Одну Жанна обнаружила распростертой на палубе: несчастная хотела найти мужа, но ее сбила с ног громадная волна, хлынувшая через борт. Она плакала и кричала, но Жанна, убедившись, что все кости у нее целы, сумела поставить ее на ноги и свести вниз по трапу, что было бы подвигом даже для крепкого мужчины. К счастью, на помощь пришел Жоашен, и вскоре все они оказались в каюте капитана, где уже пребывали три другие женщины, полумертвые от страха. Лежа на диване, они перекатывались взад-вперед и справа налево, а вокруг летали самые разнообразные предметы – подносы и кувшины, оловянные кружки и ложки. Время от времени одна из них пронзительно вскрикивала или же страшно хрипела.

– Где Франц? – спросила Жанна Жоашена. – И Жозеф? Отведи их вниз!

Именно в этот момент оба влетели в каюту, с трудом удержавшись на ногах после особо сильного толчка. Жанна велела всем расположиться на диване таким образом, чтобы между двумя женщинами сидел мужчина, и крепко держаться друг за друга, упираясь спинами в перегородку. Когда вошли, спотыкаясь, еще два пассажира, она усадила и их. Те стали утешать жен, хотя сами были перепуганы. По крайней мере, теперь им не угрожала опасность разбить себе голову о перегородку или пораниться, о какой-нибудь острый угол.

Так прошел час. Сверху слышался топот матросов, стремительно пробегавших по палубе. Женщины, казалось, смирились со своей участью, ободренные мужеством Жанны и ее спутников. Жозеф встал, завозился в темноте и каким-то образом ухитрился зажечь одну из трех свечей в фонаре, подвешенном к потолку. Мертвенно-бледный и трепещущий свет залил каюту. Он выхватил из мрака растерянные, измученные, осунувшиеся лица. Еще один час прошел. Толчки стали не такими резкими. К концу третьего часа шторм прекратился, хотя волнение было еще сильным.

Как определить время? Бортовые часы, драгоценное устройство, приобретенное Феррандо в Нюрнберге, показывали десять с минутами. Но все знали, что у этих приспособлений весьма своенравный характер.

Сидевшие на диване путешественники, мужчины и женщины, погрузились в оцепенение. Жозеф зажег две оставшиеся свечи и вышел на палубу. Сквозь просвет в тучах мерцали звезды.