Оборотная сторона медали (ЛП)

По собственной воле капитан Гул ни за что бы не стал принимать капитана Обри. В том давнем происшествии с рубцом мичман Гул повел себя подло и постыдно: он сыграл существенную, пусть и второстепенную, роль в краже, съел не меньше других, а когда их вызвали к капитану Дугласу, отрицал свою причастность и всех выдал. Это был жалкий поступок, и он так и не простил Джека Обри. Но у него не было выбора: по части официальных визитов флотский этикет был очень строг.

— Мне бы не хотелось принимать его и тем более представлять тебе, — сказал Гул жене. — Но таковы правила службы. Скоро он появится здесь и пробудет не меньше десяти минут. Я не буду предлагать ему выпить, и он не станет засиживаться. Он пьёт слишком много, как и его друг Дандас, ещё один, кто не может удержать на месте штаны. Кстати, насколько я знаю, у того с полдюжины бастардов. Одного поля ягоды и птицы равного полёта. Вот оно — падение общества. — Он помолчал. — А посмотришь на него сейчас, и не подумаешь, что когда-то он считался красавцем. И наверное, тогда... Тихо, вот и он.

Джек не забыл ни рубец капитана Дугласа, ни впечатляющие последствия его кражи. Тогда они показались катастрофическими, но на самом деле вряд ли он мог бы провести время с большей пользой. Полгода в качестве простого матроса дали ему глубокое знание повседневной жизни нижней палубы, всех ее пристрастий и предубеждений. Не забыл он и Гула.

Но он забыл детали поведения Гула, и хотя Джек помнил его как человека, доставляющего неудобства, но не питал зла. И действительно, он вошёл в капитанскую каюту с радостным предвкушением встречи со старым товарищем. Он искренне поздравил Гула с недавней женитьбой, улыбнувшись обоим супругам, и в результате миссис Гул утвердилась в своем положительном мнении о нем. Она не сочла удивительным, что его считали красавцем. Даже сейчас, хотя его обветренное, утратившее красоту юности лицо было покрыто шрамами и сказывался лишний вес, он не выглядел обрюзгшим. От Обри веяло мощью, в повадках было что-то львиное, и он уверенно возвышался над Гулом, не отличающимся особыми достоинствами. А голубые глаза гостя, которые казались синими на фоне загорелого лица цвета красного дерева, выражали добродушие человека, радующегося приятной компании.

— Я преданный сторонник брака, мэм, — сказал Джек.

— В самом деле? — ответила миссис Гул, чувствуя, что от неё требуется нечто большее. — Кажется, я имела удовольствие познакомиться с миссис Обри перед тем как покинуть Англию, у леди Блад.

— И как она? — воскликнул Джек, и его лицо засияло от радости.

— Надеюсь, я говорю о той самой леди, сэр, — нерешительно ответила миссис Гул. — Высокая, с золотистыми волосами, убранными вот в такую причёску, серые глаза и чудесный цвет лица, синее платье в полоску с длинными рукавами, собранными здесь...

— Давайте по сути, миссис Гул, — прервал её муж.

— Это точно Софи, — сказал Джек. — Я уже целую вечность не получал вестей из дома, находясь по ту сторону мыса Горн... Я бы всё отдал, чтобы услышать хоть словечко от неё. Прошу, расскажите, как она выглядит, о чём говорила, я полагаю, детей с ней не было?

— Только маленький мальчик, прелестный малыш, миссис Обри рассказывала адмиралу Сойеру, что дочери болели ветрянкой, но уже поправились, и она даже позволила капитану Дандасу покатать их на катере.

— Благослови их Господь, — воскликнул Джек, садясь рядом с ней, после чего они поговорили о ветрянке, её безобидности и даже пользе, необходимости перенести её в раннем возрасте. Не обошли они стороной и корь, круп, крапивницу и стоматит, пока склянки флагмана не напомнили Обри, что пора вернуться на «Сюрприз» за скрипкой.

Заболевания, которые обсуждали доктор Мэтьюрин и доктор Уотерс, были совсем другого уровня сложности. Но наконец Стивен встал, поправил манжеты и сказал:

— Рискну предположить, хотя и с некоторой оговоркой, что опухоль не злокачественная, и речь не идет о заболевании, которого вы опасались. И тем более о метастазах. Храни от них Господь, но у вас всего лишь чревная тератома. Однако она неудачно расположена, и её нужно удалить как можно скорее.

— Конечно, уважаемый коллега, — сказал Уотерс с неимоверным облегчением на лице. — Как можно скорее. Я так благодарен вам за совет!

— Я не любитель вскрывать брюшную полость, — заметил Стивен, оценивающе рассматривая вышеназванный живот, как мясник, решающий, какой кусок лучше отрезать. — И, конечно, при таком расположении опухоли мне понадобится ловкий ассистент. Среди ваших помощников есть подходящие?

— Все они безответственные пьяницы, пустоголовые неграмотные костоправы. Только в полном отчаянии я позволил бы кому-нибудь из них ко мне прикоснуться.

На некоторое время Стивен задумался: довольно сложно в полном согласии со своей совестью любить собратьев своих и на суше, а что уж говорить о тех, с кем заперт на тесном корабле, без возможности уединиться и избежать каждодневного общения или просто сохранить видимость вежливости. Очевидно, Уотерсу не удалось освоить этот важный флотский трюк.

— У меня тоже нет помощника — продолжил Стивен. — Старший канонир в приступе безумия убил его у берегов Чили. Наш капеллан, мистер Мартин, обладает достаточными познаниями в области хирургии и физиологии. Он выдающийся натуралист, и мы вместе препарировали не одно тело, как теплокровное, так и хладнокровное. Но насколько мне известно, он ещё не участвовал во вскрытии брюшной полости живого человека, хотя я уверен, ему это понравится. Если желаете, я попрошу его зайти. В любом случае мне нужно вернуться на корабль за виолончелью.

Стивен преодолел запутанные трапы «Неудержимого», заблудившись всего пару раз. Наконец он появился на освещённом яркими лучами солнца квартердеке. На некоторое время он остановился, щурясь, и затем, надев очки с синими стеклами, увидел по левому борту прямо-таки столпотворение маркитантских лодок и возвращающихся из увольнительной матросов. Флаг-лейтенант, склонившись над поручнем, жевал стебель сахарного тростника и торговался за корзину лаймов, гуаву и гигантский ананас. Когда всё это подняли на борт, Стивен обратился к нему:

— Уильям Ричардсон, рад вас видеть, не подскажете, где сейчас капитан?

— Отчего же, доктор? Он вернулся на корабль сразу после пяти склянок.

— Пяти склянок... — повторил Стивен. — Точно, он говорил что-то про пять склянок. Меня снова будут упрекать в непунктуальности. Ой-ой, что же делать?

— Не терзаться такими мыслями, сэр, — ответил Ричардсон. — Я домчу вас на ялике, это совсем недалеко, к тому же я с радостью увижусь со старыми товарищами. Капитан Пуллингс сказал, что Моуэт сейчас у вас первым лейтенантом. Господи, подумать только — старина Моуэт, и первый лейтенант! Но, сэр, вы не первый, кто интересовался капитаном Обри. Им интересуется и человек, который только что снова поднялся на борт. Вот он, — добавил Ричардсон, кивая в сторону левого прохода, где в окружении моряков стоял высокий молодой чернокожий.

Стивен всех узнал — он плавал с ними в прошлом. Большинство были ирландцами, и все католики. Стивен заметил, что они смотрят на него со странным любопытством. И одновременно с этим почтительно уговаривали чернокожего пройти на корму. И прежде чем Стивен успел поздороваться, выбирая между «здорово, ребята» и «рад вас видеть», юноша начал двигаться в сторону квартердека. Он был в простом сюртуке табачного цвета, тяжелых тупоносых башмаках и широкополой шляпе. В его облике было что-то от квакера или семинариста, но необычайно сильного и атлетически сложенного семинариста, подобно выходцам из западной Ирландии, которых можно встретить на улицах Саламанки. И точно в духе ирландского семинариста молодой человек, подняв шляпу, обратился к Стивену:

— Доктор Мэтьюрин, сэр, я полагаю?

— Он самый, сэр, — сказал Стивен, отвечая на приветствие. — Он самый, к вашим услугам.

Он говорил немного невпопад. Юноша стоял без шляпы, под палящим солнцем и ему было наплевать на это. Перед Стивеном как будто предстал Джек Обри, помолодевший на двадцать лет, сбросивший несколько стоунов и почерневший на солнце. Не важно, что голову юноши покрывала плотная шапка кучерявых чёрных волос, полная противоположность длинным соломенным прядям Джека, и не важно, что его нос был совсем не греческой формы. Но вся его сущность, его личность, его осанка были до боли знакомы Стивену. И даже что-то в наклоне головы, когда он поприветствовал доктора, подняв на него скромный почтительный взгляд.