Игра королей

— Стыдно. Вы жестоко обманули мои ожидания.

— Пантомима не всегда предполагает комедию, дорогая. Отнюдь.

В ответ зазвучал голос того же тембра:

— Значит, фарс, — спокойно произнесла вдовствующая леди. — Моего сына не сложно разгадать, Мариотта, хотя его фантазии и могут ввести в заблуждение. Он боится…

— Это я-то боюсь? — Синие глаза, безжизненные, лишенные какого-либо чувства, глянули наконец в другие того же цвета глаза. — Боюсь чего? Отлученный от церкви и объявленный вне закона — какой еще повод для страха могу я найти умом или сердцем? Oime el cor, oime la testa… [3] Поверьте: после пяти лет злодейств во мне не больше утонченности, чем в кислой капусте.

— …боится, что я могу проткнуть мыльный пузырь этого аттического блеска. То, что мы видим, — всего лишь спектакль, не правда ли, Фрэнсис?

— Вы так думаете? — насмешливо отозвался он. — Боюсь, что, когда занавес опустится, вы не получите назад свои бриллианты. И пожалуйста, зовите меня Лаймонд; выбирайте любую сторону новой медали. Я стал предусмотрителен и сдержан. — Его улыбающиеся глаза, устремленные на мать, были пусты. — De los alamos vengo, madre [4]. В борделях и темных закоулках Европы обрел я вкус к лицедейству… О да, и к убийству, и к предательству, и к преступлениям всякого рода — сами слышали: неисчислимым и соблазнительно сладострастным. Разве не наслаждались вы эти пять лет великолепными сплетнями? Разве не ждете вы все с нетерпением, что я вот-вот за волосы поволоку свою невестку в постель? Черт возьми, если подумать, то я — подлинный благодетель общества.

— Ты болтливая обезьяна! — Леди Бокклю вступила в игру, кипя от возмущения, жалея Сибиллу и от всей души ненавидя чернобородого негодяя, который только что отобрал у нее изумруды. — Что плохого сделал тебе Ричард, кроме того, что родился первым?

В синих глазах появилась задумчивость.

— Это он плохо рассчитал, — согласился Лаймонд. — Но последнее слово еще не сказано.

Строфа сменилась антистрофой — подошло время эпода. Хозяин стоял далеко, но его ухмыляющийся подручный — рядом.

— Сейчас я скажу последнее слово, ты, бездушная тварь! — пронзительным голосом вскрикнула леди Дженет и, схватив стоявший рядом холодный пудинг, швырнула его в лицо чернобородому. Пока громила, извергая проклятия, сдирал со щек и носа бланманже, леди Дженет выхватила его собственный кинжал и замахнулась.

Но сделала она это недостаточно быстро. Лаймонд, наблюдавший у двери, вовсе не хотел терять одного из своих людей. Куда только подевались беспечность и насмешка — не успела леди Дженет замахнуться, как Лаймонд отвел руку назад и сделал бросок.

Среди тишины, установившейся в зале, раздался крик леди Дженет: ее правая рука повисла, и кинжал выпал из ослабевших пальцев. Затем жена Бокклю медленно осела на пол — кинжал Лаймонда, метко брошенный через всю комнату, сверкал на ее платье, по которому расплывалось липкое красное пятно.

— Это я-то боюсь? — повторил светловолосый и рассмеялся. — Извините, я должен был предупредить — у меня склонность к пролитию крови. Bruslez, noyez, pendez, ompelles, descouppez, fricassez, crucifiez, bouillez, carbonnadez ces mechantes femmes [5]. Мэтью! Когда ты переваришь этот дар небес, сообщи мне, как идут дела внизу. — Чернобородый, покраснев от стыда, вышел. — А теперь, дамы, идите сюда. Оставьте ненадолго вашего Телемаха 13) в юбке. Ничего с ней не станется. — Лаймонд с любезной улыбкой обвел всех взглядом. — Эпилог, — сказал он. — Мы слышали, как сладкоголосая Каллиопа 14) пыталась меня препарировать, как морского червя, и называла актером. Это воодушевило леди Бокклю, и она устроила нам шум, суету, свист, вопли и беготню, имевшие печальные последствия. А Мариотта старалась пристыдить того, кто не знает, что такое стыд. — Он повернул голову, и сердце молодой женщины упало. — Qu'es casado, el Rey Ricardo [6]. Ну так что, Мариотта, сестренка, что нам делать с вами? — Он задумчиво посмотрел на нее и улыбнулся. — Глядите, — сказал он. — Их глаза горят, как свечи у изголовья покойника. Не придумать ли что-нибудь пооригинальнее. А?

Чернобородый вернулся:

— Все сделано, сэр, и лошади готовы.

— Хорошо. Уходим.

Люди Лаймонда начали покидать залу, то и дело слышались донесения: «Все двери заперты, сэр. Ценности погружены».

Осторожной, гибкой походкой Кроуфорд из Лаймонда прошел к окну; женщины расступились перед ним. Потом он вернулся к двери.

— Мы слышали здесь массу дурных стихов, верно? Предлагаю развязку этого душещипательного и поэтического спектакля. Сейчас горшок с ольей подридой 15) будет поставлен на огонь, дорогие мои. Жаль, что Ричарда нет с вами. Впрочем, это не важно. Господь карает тысячей рук, да и у меня есть две. Как же Ричарду уйти от расправы? — Он обвел их всех задумчивым взглядом, встречая презрение в каждом лице. — Не думаю, — с сожалением в голосе произнес он, — что нам когда-нибудь доведется встретиться. Прощайте.

Дверь закрылась, и ключ повернулся в замке. Женщины как завороженные смотрели на нее. Солнце за скошенными окнами затянулось клубами серого дыма, и тишина наполнилась треском горящего хвороста. Младший из Калтеров, уезжая из замка, поджег его.

Костры, разложенные под стенами, весело потрескивали, когда группа всадников из Богхолла устремилась к замку. За Ричардом неслись все люди лорда Флеминга, которые могли носить оружие. Они разметали костры, топорами взломали главную дверь, а потом пробились к большой зале.

Ричард, сжав в объятиях жену, посмотрел на мать.

— Кто это сделал? Что случилось?

Но ответила Мариотта. Она опустила веки, увидела на мгновение холодные синие глаза, а потом снова взглянула на Ричарда.

— Это был твой брат. Он, должно быть, сошел с ума.

— Он не сошел с ума, дорогая, — мягким голосом возразила Сибилла. — Нет, с ума он не сошел. Но, боюсь, до бесчувствия напился.

Ричард выслушал их, опустился на колени перед Дженет, которая держалась за раненое плечо, и поговорил с ней, потом, не слыша рыданий и возгласов облегчения, с невидящим взором вернулся к матери и произнес побелевшими губами:

— Кажется, я опять выставил себя дураком. Но обещаю тебе — больше этого не случится.

Бокклю положил руку ему на плечо:

— Клянусь Господом, когда мы вернемся…

— Вернетесь? — переспросила Сибилла.

Сэр Уот опустил голову и с сожалением вздохнул. Потом проговорил решительно:

— Вы разве не слышали новость?

— Какую новость?

Ричард, не глядя на Мариотту, ответил вместо него:

— Нам сообщили в Богхолле. Война началась, и скорее, чем мы думали. Англичане подтянули силы и уже направляются на север. Нас всех немедленно призывает к себе правитель…

— …Значит, Лаймонд… Господь милосердный, Лаймонд подождет.

Прошло всего восемь месяцев с того дня, как Генрих VIII Английский умер после ужасной болезни: долгое время лежал он ни жив ни мертв, ни на земле, ни под землею, словно гроб Магомета; рассорившийся с церковью, но и не совсем порвавший с нею, посещаемый призраками людей, замученных им, и тенями пяти брюзгливых жен. Король Франциск Французский, чья политика, сложная, блестящая, принесшая уже первые плоды, должна была вскорости положить Англию на лопатки и отдать на милость лучших европейских сил, со смертью соседа лишился этой сладостной перспективы и сам зачах и умер.

В Венеции и в Риме, в Париже и в Брюсселе, в Лондоне и в Эдинбурге послы всех стран навострили уши и смотрели во все глаза.

Карл Испанский, император Священной Римской империи, разбив мусульман под Прагой и одолев лютеран в Германии, сумел также ослабить жесткую хватку Ватикана и поглядывал, раздумывая, на еретическую Англию.

Генрих, новый король Франции, тонко чувствующий силу императора и его враждебные намерения, тщательно продумал союз своей страны с Венецией и с папой. Размышлял он и над тем, как побудить Карла отказаться от Савойи, как выгнать англичан из Булони и как наилучшим образом послужить Шотландии, с которой Францию связывали близкие дружеские и даже родственные отношения, не бросив при этом Англию в объятия Империи.