Время терпеливых (Мария Ростовская)

Короткий зимний день кончался, солнце уже скрылось за горизонтом, и на полнеба разгорался ясный зимний закат, предвещавший на ночь сильный мороз. С верхушки вековой сосны, возвышавшейся над лесом, ястреб зорко следил за округой. Хоть бы какая птица поднялась в воздух! Или белка хотя бы проскакала по снегу, что ли… Нет ничего. Как вымерли все в округе.

Ястреб вдруг резко повернул голову. На фоне быстро бледнеющего неба появилась тёмная точка, быстро приближавшаяся. Ну наконец-то!

Ястреб взмыл в воздух и ринулся на перехват. Заметив приближающегося хищника, добыча — теперь ястреб уже видел, что это голубь — резко изменила направление полёта и устремилась к земле, пытаясь скрыться в лесной чаще. Ещё секунда, и голубю удался бы маневр. Но этой секунды ему не хватило.

Хищник ударил голубя на лету с такой силой, что перья полетели во все стороны. Добыча ещё слабо трепыхалась в когтях, но голодный ястреб уже пристраивался поудобнее, торопясь скорее приступить к трапезе. В этих местах немало соболей и куниц, и если с куницей можно поспорить, то соболь запросто отнимет добычу.

Ястреб рвал тёплое мясо, торопливо глотая куски и не обращая внимания на прикрученный шёлковой ниткой к лапе жертвы маленький свёрток белой бумаги.

Кстати, ястреб уже заметил, что голуби часто летают вон в то человечье жилище, спрятанное в чаще. Избушка была замаскирована так, что и с двадцати шагов не видно. Но только человеку, а не ястребу, смотрящему сверху. Каждый день из той избы выходил человек, подбрасывая в воздух голубя, и тот улетал. Но раньше ястребу хватало крупной добычи, и он только смотрел на голубей — пусть их летают до поры…

В общем, с этого места улетать нельзя. Конечно, голубь не тетерев, но и не такая уж малая птица, чтобы не прокормить одинокого ястреба. Особенно если добыча будет каждый день.

…

— Ну что, Елю Цай, тебе опять нужно две тысячи свежих девок?

Джебе возвышался на сером, в яблоках, скакуне, как памятник. Китаец усмехнулся про себя — у этого монгола очень развито чувство опасности, ничего не скажешь. Не так уж мало на свете белых скакунов, и уж для прославленного хана вполне можно было бы найти. Но вот предпочитает ездить на сером, дабы не вызывать у Повелителя ненужных ассоциаций. Всем ведь известно, что Бату-хан разъезжает на белом коне…

Джебе, в свою очередь, разглядывал хозяйство китайца, заметно выросшее. Люди, как муравьи, тащили брёвна, верёвки, бронзовые оси, железные корзины с цепями, собирали тяжёлые стенобитные машины, неподалёку разгружали подводы с дровами — калить тяжёлые валуны…

— Волосы урусских девок великолепны, прославленный нойон, и до сих пор не потеряли упругость. Как и сами девки, я надеюсь, — улыбнулся Елю Цай.

Джебе захохотал, понравилась шутка.

— Ладно, тем лучше. С отрезанными волосами пленницы сразу дешевеют в полтора раза! Значит, ничего не нужно?

— Ну как же ничего? — вскинулся китайский мастер. — У меня почти не осталось зажигательных горшков!

Джебе поморщился. Опять горшки… Достал уже этот китаец со своими горшками.

— Лучше бы ты попросил ещё три тысячи девок, Елю Цай!

…

— Ничего?

— Ничего, княже.

Князь Георгий Владимирский хмуро смотрел на невысокого тощенького мужичка неопределённого возраста, переминавшегося перед ним. Рядом с мужичком стояла деревянная клетка с почтовыми голубями.

— Сегодня какое уж?

— Третий день сеченя пошёл, однако, — отозвался мужичок.

— И ни одного письма из Владимира?

Мужичок тяжко вздохнул. Он заведовал голубиной почтой. Голубь, как известно, всегда летит к дому, и если с отправкой сообщений во Владимир трудов особых не было — вон она, клетка с птицами, выпустил утром, и в тот же день письмо в стольном городе будет — то с обратной почтой были проблемы. От избушки голубевода до тайного лагеря русской рати было вёрст сорок, приучить же птиц летать прямо в лагерь за короткое время невозможно. Оттого к избушке почтаря-голубевода каждый день наведывался маленький отряд всадников, чтобы забрать донесения, поступавшие из Владимира. Только вот уже три дня как не было никаких донесений.

— Я вот и то думаю: уж не бьёт ли кто голубок моих? Ястреб там… — подал голос почтарь.

— Ладно, Ропша, иди, — хмуро отозвался князь Георгий.

— Тут вот шесть птичек тебе самолучших, княже, — указал на клетку почтарь. — На Владимир все нацелены. Дозволь совет дать, княже… Ты их по два выпущай, с письмами одинаковыми. Только не враз, а погодя час-другой. Так-то вернее будет.

— Добро.

Когда Ропша ушёл, князь повернулся к своим приближённым.

— Что думаете, други?

— Гонца слать надо, — отозвался боярин, сидевший возле окна.

Георгий задумался, меж бровей легла глубокая складка.

— Ратибор!

— Тут я, княже.

— Возьмёшь завтра утром своих людей и в путь. Два дня туда, два обратно. Разведаете, что там. Токмо осторожно. Ежели город в осаде, сразу назад во весь дух.

— Сделаем, Георгий Всеволодович.

…

Тяжкий удар потряс стену, но брёвна частокола выдержали. Опять выдержали. И в этот раз выдержали. Сколько ещё выдержат?

Воевода Пётр Ослядюкович инстинктивно отклонил голову, и тотчас мимо самого уха свистнула огненная стрела, едва не опалив бороду. Воевода грязно выругался.

— А ну, дай-ка лук мне! — протянул он руку к молодому ратнику, стоявшему у соседней бойницы.

Однако обидчик, едва не сразивший владимирского воеводу, уже затерялся среди массы таких же поганых, гарцевавших под стенами города и непрерывно обстреливавших их горящими стрелами. Пришлось выпустить приготовленную стрелу в первого попавшегося всадника, но облегчения это не принесло. Какое облегчение? Сколько ещё простоит Владимир под таким непрерывным приступом?

Сбоку возник молодой князь Мстислав.

— Ну что там? — воевода вернул лук стрелку, отступил от бойницы.

— Ничего не пойму я, Пётр Ослядюкович. Прибыло два голубя, с письмами одинаковыми. Батюшка спрашивает, нет ли осады. Не получает он наши послания, или как?

Воевода еле сдержал ругательство.

— Два голубя, говоришь? Так и нам надобно двух посылать! Мало ли что с одним сотворится… Завтра уж пятое число! Помощь нужна, княже, помощь немедля!

— Берегись!

Огненный клубок пронёсся над самым частоколом, канул в тёмную массу построек, и тут же в месте падения вспыхнул пожар. Послышались крики, маленькие неясные фигурки засуетились, укрощая пламя.

— Я вот что подумал, Пётр Ослядюкович, — заговорил Мстислав. — Ворота золотые еле стоят уж. И крепить бесполезно.

— Твоё предложение?

— Надобно заложить ворота камнем, какой имеется. За ночь справимся. Инда будет крепче стены.

Воевода крякнул.

— Добро мыслишь, княже. Сам возьмёшься?

— Ну.

— Действуй.

Проводив молодого княжича взглядом, воевода подумал — добрый вырастет правитель… Вырос бы…

Новый удар потряс частокол. Сколько ещё простоят стены?

Сколько ещё простоит Владимир без подмоги?

…

— Здрав будь, Георгий!

— Здравствуй, брате, здравствуй!

Князь Георгий обнял брата, князя Ярослава Всеволодовича.

— Вот привёл рать переяславскую, сколько есть.

— А сколько есть?

— Одиннадцать тысяч, однако, и все верхоконные.

— Добро. В дом пожалуй! Да и своим скажи, пусть располагаются. Место готово для вас, всем хватит!

Князь Ярослав отдал приказ кому-то из своих бояр, тот повернулся и исчез. Братья же вошли в дом.

Князья уселись напротив друг друга.

— Сколько войска уже набралось, брате?

— С твоими, почитай, пятьдесят. Ещё завтра с Галича-Мерьского подойдут, с Городца, с Ярославля да с Нижнего Новгорода послезавтра…

— Послезавтра уж седьмое будет.

Князь Георгий помрачнел.

— Знаю. И из Владимира вестей никаких…

— В осаде город.