Колизей. «Идущие на смерть»

– Ничего удивительного, – тонко улыбнулся Каризиан. – Пока вы с Титом торчали под стенами Иерусалима, он отдыхал в римских садах, пьянствуя и сочиняя посредственные стихи. Вот тебе и разница в воспитании.

– Но про Тита тоже говорили, что растет второй Нерон, а теперь вся Империя его благословляет.

– Может быть, с Домицианом будет то же самое. Мы последнее время довольно много общались. Он весьма неглуп, наш будущий принцепс, но очень капризен, подозрителен и самолюбив. Не самое хорошее сочетание для правителя. Впрочем, давай оставим эту тему… Александр, вы уже больше полугода в Риме. Как продвигается изучение религий? Готовы ли вы составить конкуренцию Страбону?

– Вы это помните? – улыбнулся польщенный философ. – Увы, похвастаться нечем. Чем больше я погружаюсь в их изучение, в частности нового учения – христианства, тем больше запутываюсь.

– А чего там путаться? – хмыкнул Север, наблюдая, как прислуживающий им раб пытается найти на столе место, чтобы поставить блюдо с огромной муреной. – Они же хуже самых диких варваров! Эти люди не только не раскаиваются в своих заблуждениях, но имеют наглость являться в магистраты, чтобы сообщить о своей принадлежности к последователям Христа. Эти странные люди, понимаете ли, вбили себе в голову, что, погибнув на арене, станут бессмертными. Бред какой-то! Причем не просто бессмертными людьми, а богами или что-то типа того.

– У нас одну девушку растерзал медведь, – сообщила Луция, похрустывая фазаньей ножкой. – Она была христианкой и не хотела на арену. Вернее, не хотела участвовать в венацио, поэтому добровольно скормила себя зверюге.

– Чего еще ждать от людей, которые, как мне рассказывали, едят на своих сборищах тело бога и пьют его кровь? Если уж они готовы съесть свое божество, то вряд ли станут ценить собственную жизнь.

– Все не так просто, – возразил, смущаясь, Александр, запустив руку в поредевшую бородку. – У них много интересного. Я слушал их проповедников и иногда ловил себя на мысли, что готов последовать за ними.

– Жаль, что вы опоздали родиться, – вздохнул Валерий Максим, погружаясь в воспоминания. – Мой дед по материнской линии был знаком с Понтием Пилатом, который до конца жизни мучился вопросом, правильно ли поступил, не воспрепятствовав казни их мессии.

– А ты, Ахилла, что думаешь по этому поводу? – поинтересовался вдруг у скифянки Север, словно только что ее заметил.

– Мне все равно, – буркнула разобиженная его невниманием девушка. – Я верю отцу, который рассказывал, что предок его народа – Небесный Волк. А про обжор, едящих своего бога, он ничего не говорил.

– Вот так-то, – довольно хохотнул Каризиан. – А еще эти сумасшедшие толкуют про смирение, воздержание и прочую чепуху! Расслабьтесь, друзья мои, давайте радоваться жизни, а не усложнять ее. Возможно, мы живем сегодня последний день!.. Прошу прощения у наших очаровательных девушек!.. Какая разница, кто в кого верит! Север, вон, как и многие армейские, поклоняется Митре – и ничего!

– Время рассудит, – не желая вступать в бесполезную дискуссию, ответил грек. – Но мне кажется, что за этими людьми будущее. Во всяком случае, я бы хотел в это верить!

– Не говори такие слова! А то нашему другу, префекту претория, придется вспомнить, что он на службе, и скормить тебя какой-нибудь львице. А, Север?

– Прекрати говорить ерунду! – рассердился начальник гвардии. – Что вас за муха укусила? Давайте лучше выпьем за наших девушек, которым завтра предстоит трудный день!

Он потянулся за кубком, подмигнув Ахилле. Но та, не обращая внимания на его слова, поднялась с места и решительно направилась к противоположному триклинию, за которым давно уже наблюдала с все возраставшей тревогой.

Расположившийся там трибун II Августова легиона еще в начале пира был изрядно навеселе. Теперь же, выпив еще, он воспылал любовью к напуганной Корнелии и, решив, что венатрисса ничем не отличается от девицы легкого поведения, пытался ее поцеловать. Рыдающая девушка изо всех сил отбивалась от назойливого ухажера, но ничего не могла поделать с поднаторевшим в насилии воякой, которого подбадривали приятели.

Возмущенная скифянка огляделась по сторонам и краем глаза заметила, с каким злорадством наблюдает за Корнелией злопамятный Кассий. Домициан же, будто специально, устроил в этот момент перепалку с братом, и Тит, увлеченный разговором, не видел ничего вокруг. Это был форменный заговор, гнусность которого была совершенно очевидна! Этого Ахилла перенести не могла. Быстро проскочив разделявшее триклинии расстояние, она уже потянулась, чтобы вцепиться в волосы негодяю, как на ее плечо легла тяжелая рука, не давая совершиться законному возмездию. Сердито фыркнув, Ахилла обернулась к неожиданной помехе, собираясь дать достойный отпор, и уткнулась носом в грудь Севера.

– Сядь на место! – тихо приказал он, нахмурив брови.

– Еще чего, – огрызнулась девушка, но мужчина еще сильнее стиснул ее плечо, так что она ойкнула от боли.

– Иди на место! – снова повторил он ровным голосом. – Разберусь без тебя.

Он отпустил скифянку и, обойдя триклиний, спокойно встал, глядя на развеселую компанию.

При виде префекта претория собутыльники дебошира затихли, опасливо поглядывая на императорского любимчика. Лишив противника тылов, Север постучал по спине трибуна, но тот не отреагировал на тревожный сигнал, занятый своей добычей. Тогда префект поймал армейского командира за руку и вывернул ее так, что трибун, отпустив Корнелию, от неожиданности и боли заорал благим матом.

Тогда Север отпустил быстро трезвевшую жертву и очень вежливо произнес:

– Прошу прощения за беспокойство, но мы бы хотели пригласить девушку за наш стол. Если не возражаете, я ее провожу.

– А если возражаю? – поднял покрасневшее от вина и борьбы лицо возбужденный самец, распрямляя широкие плечи.

– Тогда я все равно ее провожу, но у вас будут неприятности. Император сможет вспомнить, что вам уже давно пора отправиться в Британию к своему легиону.

– Да плевать я хотел на твоего императора! Пусть только что-нибудь вякнет – другого посадим. Первый раз, что ли? – в запале рявкнул трибун, хватая за руку ускользавшую добычу.

За столиком воцарилась тишина. Только что поощрявшие трибуна громкими криками гуляки, посерев от страха, в ужасе смотрели на него, как на человека, подписавшего себе смертельный приговор.

– Все слышали? – подчеркнуто спокойно поинтересовался префект претория, обводя глазами присмиревших собутыльников, запоминая их лица. – Этот человек оскорбил императора, и в соответствии с эдиктом об оскорблении величия я вынужден его арестовать. Прошу следовать за мной!

Протрезвевшие дебоширы затравленно закивали головами, а выражение лица только что грозного вояки по мере осмысления произошедшего сменилось со злобно-агрессивного на испуганное.

– Я жду! – повторил Север ледяным голосом.

– Не губите! – шепотом попросил негодяй. – Я не понимал, что говорю.

– Мои люди быстро все вам разъяснят, – процедил сквозь зубы начальник императорской охраны. – В одной уютной комнате есть целый набор разных средств, которые очень хорошо освежают память.

– Не губите! – взмолились приятели трибуна. – Мы приносим свои извинения и императору, и вам, и этой милой девушке.

– Тогда пошли вон отсюда. Не хочу портить праздник. Завтра разберемся.

Не веря в собственную удачу, почтенные граждане Рима бросились с помоста прочь, точно нашкодившие школьники, и быстро затерялись среди пиршественных столов.

А спаситель Корнелии повел девушку к своему триклинию, где ее встретили улыбавшиеся подруги, причем Луция, поймав взгляд префекта, закатила глаза, показывая свое восхищение. Чуть помявшись, расстроенная блондинка присела к Александру.

– Это Корнелия, – представила подругу Луция, ревниво следя за впечатлением, которое она произвела на мужчин.

– Благодарю вас, – подняла галлийка на префекта претория огромные синие глаза, в которых врожденная кротость еще более усиливалась влажным блеском непролитых слез. – Это было ужасно!