Обязан выжить

— Невже це правда, Янчику?

— Ну, правда, правда… — слегка смутился дядя Викентий и с притворным неудовольствием добавил: — Вечно этот мальчишка проболтается…

— Янчику, любый! — пани Тереза поспешно смахнула набежавшие на глаза слезы и, уже никого не стесняясь, прижалась к дяде Викентию. — Я ж тебе так кохаю…

Возле недавно отремонтированного театра собралась толпа. Улыбающиеся, веселые зрители уже успели сгрудиться возле парадного входа, а со всех сторон все подходили и подходили празднично одетые люди. Кое-кто подъезжал на автомобиле, и тогда машина, чтобы высадить пассажиров, была вынуждена снижать скорость и, непрерывно гудя клаксоном, осторожно прижиматься к тротуару.

Этот первый послевоенный съезд театралов проходил торжественно, без единого лишнего билетика, но, в отличие от прежних сезонов, толпа больше чем наполовину состояла из одетых в парадные мундиры военных. Был тут и начальник отдела НКГБ, который, стоя чуть в стороне, кого-то ждал и время от времени вертел головой, пытаясь ослабить крючки на стоячем воротнике нового кителя.

Капитан, а именно его ждал начальник, вывернулся откуда-то сбоку и остановился рядом, с видом самого что ни на есть равнодушного ротозея. В отличие от многих, он был одет в хорошо выглаженную общевойсковую форму, которая на фоне сияющих наградами парадных мундиров выглядела совершенно неприметно.

— Ну что там? — спросил было начальник и, скептически оглядев подчиненного, не удержался от замечания: — И что за вид? Говорил же: при всем параде…

— Обстоятельства… — капитан подошел ближе и снизил голос: — Специально переоделся… Прошу разрешения на контакт.

— На контакт? — начальник окинул толпу профессионально оценивающим взглядом. — С кем?

— «Старшина» передал: «дядя» с «племянником» будут в театре.

— В театре? — переспросил начальник. — А что тут особенного?

— Особенного? А вон, сами смотрите…

Именно в этот момент с фанфарным гудком к театру подкатил сверкающий «опель», и из него, привлекая общее внимание, не спеша выбрались сначала Виктор с Элей, а за ними и пани Тереза с дядей Викентием.

Проводив взглядом необычную четверку, начальник повернулся к капитану.

— Ты смотри, чистый белогвардеец!

— Да еще при наградах, — добавил подчиненный и торопливо пояснил: — Я ж говорю, выяснять надо. Сами видите, попер как танк, а зачем?

— Да, ни черта не пойму… — согласился начальник и сразу перешел на деловой тон: — Как выяснять будешь?

— Просто. Я думаю, он меня запомнил тогда. Так что засяду в буфете и…

— Согласен, только не перегни.

— Ни в коем разе, я осторожно!

— Добро, — кивнул начальник. — Пошли ближе, посмотрим…

Вместе со всеми они миновали вестибюль, где уже воцарилась праздничная атмосфера, гремел военный оркестр, и женщины, заглядывая в огромное, почти во всю стену, зеркало, критическими взглядами оценивали собственные туалеты, а заодно и мужчин.

Внезапно между собравшимися словно пробежала искра, и офицеры вполголоса принялись предупреждать друг друга:

— Командующий…

Почти сразу на лестнице, шедшей от фойе к зрительному залу, сами собой образовались две красочные шпалеры, вдоль которых с достоинством, в сопровождении адъютантов и элегантной супруги, по ковровой дорожке поднимался весьма моложавый генерал. На повороте у лестничного марша внимание генеральши привлекла очень уж колоритная фигура дяди Викентия.

Женщина что-то прошептала на ухо мужу, генерал повернул голову, и в ту же минуту дядя Викентий, вместе с Виктором, который стоял рядом, вытянулись и с коротким поклоном щелкнули каблуками. В ответ генерал так же коротко, по-офицерски, ответил, его супруга, приветливо улыбнувшись, тоже кивнула, и на какое-то время дядя Викентий и Виктор вместе со своими спутницами оказались в центре внимания…

В антракте дым стоял коромыслом, а в комнате для курения это выражение имело уже не переносный, а прямой смысл. По крайней мере, когда дядя Викентий заглянул в курилку, фигуры скопившихся там мужчин едва угадывались в клубах папиросного дыма.

Не пытаясь что-либо разглядеть, дядя Викентий нырнул в серое облако и почти сразу наткнулся в этой полупрозрачной мути на плотного офицера, явно пребывавшего подшофе. Придвинувшись почти вплотную, он дохнул в лицо дяде Викентию хорошим водочным перегаром и с удивлением произнес:

— О, смотри, старый знакомый! Я ж сказал: русский!

После столь категоричного заявления офицер, который был в добром подпитии, чтоб лучше держаться, ухватился за спинку скамейки, поставленной для курильщиков, и только тогда продолжил:

— Я русского сразу вижу! Но ты молоток! Сразу видать, благородие… Да ты, никак, не узнал меня? — пьянчужка картинно развел руками.

— Почему не узнал? Узнал… — Дядя Викентий понял, что после встречи с генералом внимание офицеров ему обеспечено, и усмехнулся: — Я помню, как ты мне на голову с «виллиса» свалился…

— Только не на голову! Не надо! Я на ногах… Твердо…

— Ну ладно, то «виллис», а то театр…

Дядя Викентий попробовал обойти живую преграду, однако офицер с пьяной настойчивостью гнул свое:

— Ну, пускай театр… Я как все! Тут буфет, мировой! Я, как пришел, сразу… Водки!.. А теперь коньяку!.. Пошли, я угощаю!

— Да зачем идти-то… — пробовал протестовать дядя Викентий, однако этот забубенный капитан почему-то вызывал симпатию, да к тому же и упоминание о конь яке в буфете вызвало интерес.

Вероятно, подсознательно капитан уловил эти колебания и бесцеремонно потянул дядю Викентия за рукав.

— Ну, пойдем… Потому как нравишься мне! Я, может, тебе представиться хочу… Как ты там, командующему! На лестнице…

Не обращая внимания на слабое сопротивление, офицер дотащил дядю Викентия до буфета, и перед ними на столе как бы сами по себе возникли два полных стакана.

— Во! Я ж говорю… Коньяк! Как там у вас, у благородных? Чтоб на «ты»?

— На брудершафт… — усмехнулся дядя Викентий.

— Не, это не будем… Слово немецкое, а мне немцы, во! — с пьяной откровенностью заявил капитан и для убедительности провел ладонью по горлу. — Понимаешь, фронт. Ты понимаешь, я знаю… Ордена вон… Еще царские! Уважаю… А за что?

— За взятие Львова… В ту войну.

Дядя Викентий пригубил коньяк и, не удержавшись, сделал пару глотков.

— Ну? Вот дают наши!.. — капитан, глядя на дядю Викентия, хватил сразу с полстакана и сразу же перешел на личное: — И жена у тебя — во! Я видел. А молодой кто, сын?

— Нет, племянник.

— А-а-а… Но вы смотритесь! И жена, видать, тоже из благородных?

— Нет, мещанка львовская… — этот простецкий офицер все больше нравился дяде Викентию, и он, сам того не замечая, то ли под действием коньяка, то ли просто под влиянием минуты, добавил: — Я с ней еще тогда встретился, а теперь вот совсем приехал.

Дядя Викентий, пытаясь разглядеть своих в теат ральной толпе, оглянулся, но капитан снова отвлек его.

— Красиво!.. Предлагаю тост.

— Да ты хоть представься сначала, — хмыкнул дядя Викентий.

— Капитан Петрищенко, Василий Иванович… А вас?

— Викентий Георгиевич.

— Ну что, Викентий Георгиевич, за Победу! За Сталина!

— За Россию! — негромко добавил дядя Викентий и, как водку, одним махом, допил ароматный коньяк.

Миновав путаные переулки старой части города, дядя Викентий вышел на центральный проспект и, машинально глянув вдоль улицы, замер на месте. По асфальтированной полосе проезжей части слаженно троттировали серые в яблоках кони, запряженные в шикарный фаэтон на резиновом ходу.

Темно-красные фасонные вожжи держал в руках старый солдат, грудь которого наверняка звенела от навешанного на нее количества медалей, а за ним, в подкове откинутого верха, сидела молодая, красивая дама, прячась от солнечных лучей под широкими полями модной шляпы. Позади фаэтона, в качестве эскорта, гарцевал на вороном коне стройный офицер.