Соратники Иегу

Не прошло и четверти часа, как в замочной скважине тихонько повернулся ключ и дверь отворилась.

Вошел Люсьен.

XXII. ПРОЕКТ ДЕКРЕТА

Как видно, Бонапарт ждал брата. Войдя в свой кабинет, он ни разу не произнес его имени, но, храня молчание, несколько раз со все возрастающим нетерпением оглядывался на дверь. Когда наконец молодой человек появился, у Бонапарта вырвалось радостное восклицание.

Люсьен, младший брат главнокомандующего, родился в 1775 году, и в момент нашего рассказа ему было около двадцати пяти лет. Еще в 1797 году, то есть двадцати двух с половиной лет от роду, он стал членом Совета пятисот, где его, как брата Бонапарта, недавно избрали председателем.

Задуманные им проекты были как нельзя более по душе Бонапарту. Искренний и глубоко честный, убежденный республиканец, Люсьен поддерживал замыслы брата, полагая, что служит Республике, а не будущему первому консулу.

По его мнению, вторично спасти Республику мог только тот, кто уже спас ее однажды.

С такими мыслями он вошел в кабинет брата.

— Вот и ты! — воскликнул Бонапарт. — Я ждал тебя с нетерпением.

— Я так и думал, но надобно было улучить момент, чтобы ускользнуть незаметно!

— И это тебе удалось?

— Да. Тальма рассказывал какую-то историю о Марате и Дюмурье. Она меня заинтересовала, но я решил, что обойдусь без нее, и вот я здесь!

— Я только что слышал, как отъезжал какой-то экипаж. Человек, который проходил через прихожую, не видел, как ты поднимался по лестнице в мой кабинет?

— Этот человек был я. Отъезжающий экипаж был моим. Не увидев моей коляски, все подумают, что я уехал.

Бонапарт вздохнул с облегчением.

— Ну что ж, посмотрим, чем ты занимался сегодня! — спросил он.

— О, я не терял времени даром! Да!

— Готов ли декрет Совета старейшин?

— Мы составили его сегодня, и я тебе принес пока что черновик. Взгляни, не нужно ли там что-нибудь выбросить или добавить.

— Посмотрим! — воскликнул Бонапарт.

И, взяв из рук Люсьена бумагу, он стал читать:

«Статья 1. Законодательный корпус переводится в коммуну Сен-Клу; два Совета будут заседать там в обоих крылах дворца…»

— Это очень важная статья, — заметил Люсьен. — Я заставил поместить ее в самом начале, чтобы она сразу бросалась в глаза.

— Да, да, — согласился Бонапарт. И он продолжал:

«Статья 2. Они соберутся там завтра, 20 брюмера…»

— Нет, нет, — возразил он, — завтра, девятнадцатого. Бурьенн, измени дату.

И он передал бумагу секретарю.

— А ты уверен, что будешь готов восемнадцатого?

— Уверен. Фуше сказал мне позавчера: «Торопитесь, иначе я ни за что не ручаюсь».

— «Девятнадцатого брюмера», — повторил Бурьенн, возвращая бумагу генералу.

Бонапарт продолжал:

«Статья 2. Они соберутся там 19 брюмера в полдень. До этого срока и во всяком другом месте воспрещается продолжать совещания».

Он перечитал этот пункт.

— Хорошо, — одобрил он. — Никакой двусмысленности.

И стал читать далее:

«Статья 3. Генералу Бонапарту поручается привести в исполнение настоящий декрет. Он примет все надлежащие меры для обеспечения безопасности народным представителям».

Насмешливая улыбка скользнула по словно высеченным из камня губам генерала, но он не прекращал чтения:

«Генерал, командующий семнадцатой военной дивизией, гвардия Затодателъного корпуса, местная национальная гвардия, линейные войска, находящиеся в парижской коммуне, в конституционном округе и на всей территории семнадцатой дивизии, немедленно переходят под начало генерала Бонапарта и обязаны ему повиноваться».

— Прибавь, Бурьенн: «Все граждане окажут ему поддержку по первому же его требованию». Буржуа до смерти любят принимать участие в политике, и, если они могут быть нам полезны, надо доставить им это удовольствие.

Бурьенн исполнил приказание и передал бумагу генералу, который продолжал читать:

«Статья 4. Генерал Бонапарт призывается на заседание Совета, дабы получить копию настоящего декрета и принести присягу. Он будет совещаться с комиссарами-инспекторами обоих Советов.

Статья 5. Настоящий декрет будет тут же передан через курьеров Совету пятисот и Исполнительной Директории.

Он будет напечатан, расклеен и обнародован во всех коммунах Республики при посредстве чрезвычайных курьеров.

Париж…»

— Даты пока нет, — заметил Люсьен.

— Поставьте «восемнадцатое брюмера», Бурьенн. Надо, чтобы декрет захватил всех врасплох! Он будет утвержден в семь часов утра, и необходимо одновременно с утверждением, даже раньше, расклеить его по всему Парижу!

— А что, если старейшины откажутся его утвердить?

— Тем более оснований будет у нас его вывешивать, простачок! Мы будем действовать, как если бы он был утвержден!

— Нужно ли исправить также одну стилистическую погрешность, вкравшуюся в последний параграф? — с улыбкой спросил Бурьенн.

— Какую? — обиженным тоном сказал Люсьен, чье авторское самолюбие было задето.

— «Тут же», — продолжал Бурьенн. — В таких случаях говорят «тотчас же».

— Не стоит исправлять, — заметил Бонапарт. — Будьте спокойны, я стану действовать, как если бы там стояло «тотчас же».

После минутного раздумья он прибавил:

— Вот ты опасаешься, что декрет может не пройти, но я знаю очень простой способ, который обеспечит нам успех.

— Какой же?

— Надо созвать к шести часам утра членов Совета, в которых мы уверены, а к восьми часам тех, в ком не уверены. Когда соберутся преданные нам люди, — черт возьми! — нам будет обеспечено большинство голосов!

— Но как же так, одних к шести часам, других к восьми?.. — недоумевал Люсьен.

— А ты возьми двух секретарей, один из них ошибется, вот и все!

Тут он повернулся к Бурьенну.

— Пиши!

И, расхаживая по комнате, он принялся уверенно диктовать, как человек, заранее и давно все обдумавший. Временами он останавливался посмотреть, поспевает ли перо Бурьенна за его словами.

«Граждане!

Совет старейшин, носитель народной мудрости, только что утвердил настоящий декрет на основании статей 102-й и 103-й Конституционного акта.

Он возложил на меня обязанность принимать меры для обеспечения безопасности национальному представительству и в первую очередь для мгновенного его перемещения…»

Бурьенн посмотрел на Бонапарта; тот, конечно, хотел сказать: «срочного». Но генерал не обратил внимания, и секретарь оставил «мгновенного».

Бонапарт продолжал диктовать:

«Законодательный корпус найдет возможность избавить народных представителей от опасности, которая им грозит при беспорядке, царящем во всех административных учреждениях.

В таких чрезвычайных обстоятельствах он нуждается в единодушной поддержке и доверии со стороны патриотов. Объединяйтесь вокруг него! Только таким путем удастся укрепить Республику на основе гражданской свободы, всеобщего благополучия, победы и мира».

Бонапарт перечитал эту своеобразную прокламацию и кивнул головой, выражая свое удовлетворение. Потом он взглянул на часы.

— Одиннадцать, — произнес он. — Еще не поздно.

И, усевшись на место Бурьенна, он набросал несколько строк, свернул записку, запечатал ее и надписал:

«Гражданину Баррасу».

— Ролан, — сказал он, передавая записку, — возьми в конюшне лошадь или найми на площади коляску и отправляйся к Баррасу. Я назначаю ему свидание завтра в полночь. Требуется ответ.

Ролан вышел.

Через несколько минут во дворе послышался стук копыт: лошадь неслась галопом в сторону улицы Монблан.

— А теперь, Бурьенн, слушайте, — проговорил Бонапарт, когда шум затих, — завтра в полночь, независимо от того, буду я дома или нет, вы прикажете запрячь лошадей, сядете в мою карету и поедете вместо меня к Баррасу.

— Вместо вас, генерал?

— Да. Весь день он ничего не будет предпринимать, рассчитывая увидеться со мной ночью и полагая, что я хочу сделать его своим соучастником. В полночь вы явитесь к нему и скажете, что у меня разболелась голова и мне пришлось лечь в постель, но завтра я непременно буду у него в семь часов утра. Поверит он вам или нет, но, во всяком случае, он уже не сможет действовать против нас: в семь часов утра у меня под началом окажутся десять тысяч солдат.