Поверженный

О том, каков был их путь, мне много позднее рассказывал Файзулла.

Прощаясь с женой и детьми, Олим-джан сказал им, чтобы они распространили слух, будто он уехал по торговым делам в Казань.

Крепкие кони скакали быстро. На небе — ни облачка. Солнце сияло. Выехав из города, всадники скоро доскакали до реки Урал и спокойно перешли ее вброд в знакомом месте, где воды было по колено. Въехали в лес. В этом лесу, расположенном близ Оренбурга, по праздничным дням бывало много народу. Сейчас там было пусто. Слышалось только пение птиц да шелест листвы. А ведь еще вчера отсюда раздавались выстрелы… Трудно было поверить, что идет война, да к тому же совсем близко…

«Хорошо как! — мечтательно сказал Файзулла. — Тихий лес, шелест листьев, лучи солнца, золотящие их… Все так спокойно и радостно! Соловьи поют о том, что существует в мире жизнь, красота, покой, счастье… Чтобы вырвать до конца корни гнета, надо нам поскорее добраться до Москвы, просить помощи у Ленина. Сейчас это наша главная задача!»

Олим-джан слушал Файзуллу и одновременно думал о сегодняшних делах: надо поскорее выбраться из окружения белых. Важно, чтобы подлец ходжа Гулом не узнал об их отъезде из Оренбурга…

Друзья были уже далеко от города. Лес кончился, пошли пашни, крестьянские огороды. Но в поле, как это ни странно, никого не было видно.

«Неужели мы заблудились?» — озабоченно пробормотал Олим-джан, оглядываясь кругом.

«Вы говорили, что нужно идти на юго-запад. По-моему, мы так и едем?» — сказал Файзулла, глядя на свой компас.

«И никого нет, чтобы спросить, где мы находимся. Но погодите… вон там большая дорога».

Дорога тянулась за видневшимся невдалеке лесом, с юга на запад, видимо по направлению к Саратову… Всадники повернули в ту же сторону. Но как только они приблизились к лесу, оттуда выскочил отряд вооруженных всадников с криками: «Стой!»

Делать было нечего, либо застрелят на скаку, либо догонят и схватят, а там… Олим-джан боялся главным образом за Файзуллу. Но тот успел незаметно бросить бумажник с документами в придорожную канаву. Держался он совершенно спокойно, отдавал себе отчет в том, что может произойти…

Тем временем всадники подъехали к ним, окружили и по-русски спросили, кто они и куда направляются. Олим-джан сказал, что они бухарские купцы и едут в Саратов.

«Мы покажем вам Саратов!» — усмехнувшись, сказал начальник отряда и приказал тщательно их обыскать.

Во время обыска из кармана Олим-джана извлекли маленький пистолет и кошелек с керенками. В карманах Файзуллы никакого оружия не оказалось, а были только деньги, которые также перешли в карман начальника отряда.

Затем, взяв поводья коней, повели пленных в лес.

— Тем временем я и мой друг Мукам Махсум сидели у ходжи Гулома и угощались, — продолжал свой рассказ Насим-джан. Карим слушал его, затаив дыхание… — Я не могу до сих пор понять, почему ходжа Гулом был так доверчив, поверил в нашу искренность, предложил стать его сообщниками в темных делах.

— А какие вы приводили доводы, чтобы он поверил вашей искренности? — спросил Карим.

— Когда мы пришли к нему утром с вещами, то прежде всего попросили убежища. «Спасите нас, дядя ходжа, — жалобно попросили мы, — житья нет от Файзуллы и его дружков». Ходжа Гулом угодливо засуетился, пригласил в гостиную, подал обильный завтрак. А мы стали «разоблачать» еще резче Олим-джана, назвали его развратником…

«Файзулла же, вместо того чтобы быть с нами заодно, его защищал, ругался… Назвал нас невеждами, отсталыми людьми, зараженными суевериями и религиозными предрассудками. Мы не могли больше этого вынести, собрали наши вещи и вот пришли к вам, вы нас приглашали. Если революционность заключается в том, что человек предает религию, продает свое достоинство и честь, то нам не нужна такая революционность!»

Мукам Махсум говорил с такой страстью, что казалось, он выражает свои заветные мысли и чувства. Ходжа Гулом ликовал, вознес нас до неба и стал делиться своими планами. «Вы, — сказал он нам, — не обижайтесь. Эти планы придется мне по ходу дела уточнять. Белые вот-вот возьмут город. Я уже сейчас успел поставить их в известность о том, что Файзулла находится здесь. Как только город будет в руках у белых, я лично посажу его в тюрьму. Вот вы и будете свидетелями его злодеяний и отомстите ему за то, что он смеялся над вами». Мы во всем соглашались с ним, а сердце давила тоска и тревога: удалось ли Файзулле и Олим-джану выбраться из Оренбурга и добраться до Саратова? Ходжа Гулом щедро угощал нас, но мы не могли есть…

А ходжа Гулом был в чудесном настроении. Он без конца хвастался, рассказывал об услышанных им на улице разговорах, из которых явствовало, что большевики потерпели полное поражение. «Вся эта суета большевиков, — говорил он, — не больше чем на два дня! Даст бог, и вся власть вернется в руки прежних хозяев. Мы избавимся от этих голодранцев и воскресим торговлю и вообще все коммерческие дела…»

Узнав, что Файзулла и Олим-джан исчезли, он пришел в ярость. «Негодяи, шкуры свои спасают! — кричал он. — Ничего, ничего, далеко не уйдут, попадутся, голубчики!»

Через день белые захватили город. Ходжа Гулом до вечера не выходил из дому. К вечеру, когда стало тише и спокойнее, он повязал на рукав белую повязку, взял большой поднос с подарками и угощениями и ушел. Вернулся он через несколько часов радостный и возбужденный. Власть в руках у его друзей. Теперь можно и на Москву идти.

Мы спросили о Файзулле. Он сказал, что воины генерала Дутова задержали каких-то двух подозрительных. Сегодня ночью или завтра утром их привезут в городскую тюрьму и начнут следствие. «Я сам назову их имена в присутствии свидетелей, расскажу об их тайных замыслах. Потом судите и расстреливайте».

Да, этот гад так бы и сделал. Не удивительно, что мы сидели грустные и растерянные. Я решил выйти в город, сказал, что нужно прогуляться, зайти в дом Олим-джана, проведать его семью… Но план не был осуществлен, и вот почему. У ходжи Гулома был слуга-татарин, жуликоватый, очень преданный своему хозяину. Узнав, что я хочу выйти из дому, ходжа Гулом сначала не разрешал мне, а потом согласился, но с условием: меня будет сопровождать Мустафа-абзый. Конечно, в присутствии этого человека я ничего бы не смог сделать, только себя погубил бы.

Оставшись как-то ненадолго в комнате одни, мы с Мукамом стали советоваться: как быть, что предпринять? Я считал, что мы должны убрать подлеца, иначе он погубит наших друзей. Но как это сделать? А что, если выйти с ним вечером попозже погулять и пристрелить? «Это не так просто, вы рискуете попасть в лапы к белым, схватят и меня… — сказал Мукам Махсум. — К чему такие бессмысленные жертвы?»

Вопрос этот разрешился сам собой; вечером ходжа Гулом собрался уходить из дома. Он вошел в комнату, где мы сидели, в приподнятом настроении, нарядный. На нем был черный костюм, белая рубашка с крахмальным воротничком, французский галстук и американские ботинки.

«Я приглашен на ужин к самому генералу, — сказал он хвастливо. — Все поставки мои: мясо, масло, спиртные напитки. Хочу повеселиться. Наверное, вернусь поздно. Прислуживать вам будет Мустафа-абзый, отдыхайте, спите…»

Ну и отдых! Файзулла Ходжаев и Олим-джан в смертельной опасности. Неизвестно, что там с Ахмад-джаном Махсумом. А мы торчим в доме предателя и негодяя. Завтра или послезавтра нас потащат в суд как свидетелей… Нет, сейчас не время отдыхать и бездельничать. Нужно действовать! И вот я принял решение. Несмотря на то что было поздно, я встал, оделся… Мустафа-абзый проснулся и спросил, куда я иду. Я ответил, что мне снился страшный сон, что у меня сердцебиение и мне нужно выйти на воздух, проветриться… Он либо поверил мне, либо просто поленился, — голова его упала на подушку, он, по-видимому, снова заснул. Я вышел на улицу и тут же остановился: куда идти? Ведь в городе был объявлен комендантский час — после шести часов вечера запрещено появляться на улице, меня сразу же задержит патруль. Я осмотрелся и увидел, что на площадке у дома ходжи Гулома — телега, а рядом с ней большой железный чан. Я спрятался за ними и стал поджидать возвращения ходжи Гулома. Правой рукой, спрятанной за пазухой, я сжимал ручку пистолета… Вскоре к дому подъехал фаэтон и остановился у ворот. Из фаэтона вышли трое военных, и я увидел при тусклом свете фонаря, что они понесли во двор ходжу Гулома.