Копье милосердия

Еще Ванька запасся оружием (прикупил два пистоля) и порохом. А с засапожным ножом он и так никогда не расставался, прятал его на теле, потому как в Истанбуле никто сапог не носил.

В Истанбуле Ваньке везло, как никогда раньше. Грек-фанариот Маврокордато, которому продавец Копья поручил предварительно связаться с московитами, попал к шпиону князя Радзивилла в руки, словно глупая пичуга в силки. Выждав, пока грек отошлет с оказией цидулку в Палестину, он сцапал его за шиворот и утащил под землю.

Конечно же, испуганный Маврокордато, которому подземная цистерна показалась рекой Стикс перед входом в преисподнюю, а вонючий грязный дервиш — перевозчиком Хароном, выложил Ваньке все как на духу. Князь Радзивилл, обрадованный новостям, которые принес ему шпион, отвалил Ваньке целых пять золотых дукатов, из-за чего неофит пришел в полный восторг и мысленно поклялся служить Сиротке честно и верно до самого гроба.

Клятва эта была забыта уже на следующий день. Ванька Грязь принадлежал к тому типу людей, которые считают, что словом можно распоряжаться как угодно: мое слово — сам его дал, сам и заберу обратно. А уж что касается клятвы в верности Радзивиллу, то о ней и говорить нечего. Русский человек на хорошем подпитии может дать десяток клятв, о которых на следующий день и не вспомнит.

Радзивилл не знал, каким образом Ванька добыл ценные сведения о Копье. Этот вопрос интересовал его поскольку, постольку. Но он явно не одобрил бы действий своего шпиона по отношению к роду Маврокордато, к которому принадлежал пленник Ваньки. Это была могущественная семья, обидеть которую значило навлечь на себя большие неприятности. Узнай греки-фанариоты, что похититель купца из рода Маврокордато принадлежит к свите Радзивилла, в первую голову не поздоровилось бы самому Ваньке, а затем и князю.

Впрочем, родственники купца пребывали в растерянности. Они не знали, что и думать, ведь тело исчезнувшего (если предположить, что его убили) так и не нашли. Семья даже думала, что купец мог отправиться в какую-нибудь срочную тайную поездку (что случалось не раз), не терпящую огласки. Поэтому поиски пока велись вяло, что вполне устраивало Ваньку.

Он мог убить пленника, даже намеревался. Тело грека, спрятанное в водоводе, не найдут до скончания века. Но Ванька Грязь, отличавшийся поистине иезуитским складом ума, быстро смекнул, что живой Маврокордато для него гораздо ценнее и полезнее. Бывший офеня понимал, что для вельможного князя, маршалка Речи Посполитой, какой-то безродный московит никто, ничто и звать никак. Поэтому Радзивилл может в любой момент с легкостью избавиться от него.

А чтобы этого не случилось, Ваньке нужно было держать в рукаве серьезный козырь. Им-то и мог стать бедный Маврокордато. (Который, кстати, понятия не имел, из-за чего заварился весь сыр-бор; его использовали лишь как звено в цепочке.) Если князь по какой-либо причине сдаст Ваньку, то он утащит за собой в могилу и самого Радзивилла. Стоит только первому попавшемуся асес-баши сказать, что он похитил Маврокордато по приказу князя. А султан долго разбираться не будет. Для него любой гяур* хуже собаки. Враз головы полетят — и его, Ванькина, и ясновельможного князя. Все легче идти на тот свет в хорошей компании…

В этот вечерний час оживленная жизнь на улицах Истанбула царила лишь в центральной части Старого города. Собственно говоря, Ваньке до центра было рукой подать. Он натаскал в цистерну досок и сбил плот, благодаря которому и переправлялся ко второму выходу — близ Айя-Софии; в темное время суток Ванька Грязь не боялся, что кто-то заметит, откуда он появился.

Улица Диван-Иолу была ярко освещена. Нефтяные светильники висели через каждые тридцать шагов, а если в доме находилась еще и кофейня или харчевня, то светильников было несколько.

Ванька Грязь возле кофейни даже не замедлял шаг. Он терпеть не мог черную бурду, которую новый знакомый Ваньки, берестейский купец Мордко, называл коффой. И с кальяном у него любовь как-то не сложилась, хотя ради маскировки он иногда заказывал и то, и другое, чтобы не сильно выделяться среди жителей Истанбула, ведь чаще всего шпион Радзивилла надевал на себя маску добропорядочного грека-фанариота. А истанбульские греки по своим привычкам и предпочтениям мало чем отличались от османов.

Он шел в одну их харчевен, которую держал знакомый Мордка, еврей-романиот. Там у Ваньки была назначена встреча с берестейским купцом. Он хотел попросить его помочь в решении проблемы с цепким соглядатаем московских купцов, Ивашкой Болотниковым. Ванька и Мордко познакомились как бы случайно, однако бывший офеня был битый жох и не очень поверил горячим утверждениям еврея, который благодарил своего Бога за «нечаянную» встречу с земляком; точнее, почти земляком.

Их объединяло лишь то, что оба владели русской речью, не исповедовали ислам и были в Истанбуле чужаками. Впрочем, Мордко в турской столице чувствовал себя как рыба в воде. Ваньке даже начало казаться, что в Истанбуле почти все торговцы — евреи, настолько много их торчало в лавках и разных конторках на улицах города и на всех рынках.

Оба хотели использовать друг друга в корыстных целях. Как это нередко бывает среди отъявленных циников, они и не скрывали своих намерений: Ванька — потому что ему нужно было на кого-то опереться в чужом враждебном окружении, а Мордко — по причине того, что он сразу раскусил характер бывшего офени и понял, что перехитрить слугу князя Радзивилла ему просто не удастся; это могло быть даже опасно, а значит, лучше играть в открытую.

Внутри харчевня не впечатляла, несмотря на то, что находилась на центральной улице Истанбула. Просторное помещение с резными колоннами из кипариса было отделано деревянными панелями, которые давно побил древоточец. Казалось, что коснись к ним — и они рассыплются в прах. Ванька осторожно, бочком, чтобы не наткнуться на колонну (ему казалось, что если ее толкнуть, то она упадет, а вслед за этим обрушится потолок), пробрался в дальний угол, где уже трапезничал Мордко. Он уплетал за обе щеки жирный кебаб и запивал бузой*.

Уж в чем-чем, а в еде Мордко себе не отказывал. Его массивное тело и крепкий организм постоянно требовали действенной подпитки. Поэтому он редко посещал харчевни собратьев, отдавая предпочтение заведениям греков-фанариотов с их вкусной и сытной едой. Но в харчевне на Диван-Иолу он уже стал своим, поэтому для него готовили отдельно, по особому заказу.

— Будешь?.. — дружелюбно спросил Мордко, указав глазами на блюдо с кебабом.

— А то… — ответил Ванька Грязь и сглотнул слюну; аппетитный даже с виду кебаб — это не примитивная болтушка, сваренная с мясом не первой свежести. — Только, Христа ради, скажи своему приятелю, пусть не разбавляет раки водой. Это же не хлебное вино получается, а какое-то пойло для скота.

— Скажу, скажу… — успокоил его Мордко, и вскоре на столе появилось еще одно блюдо с кебабом и зеленью, а также запотевший кувшинчик с турской водкой; впрочем, вместе с ней подали и воду — на всякий случай.

Насытившись, Ванька звучно рыгнул, от чего Мордко слегка поморщился. С детства воспитанный изрядно образованным Шаулом Валем, он приобрел манеры шляхтича, хотя и старался это не показывать. Но «с волками жить, по-волчьи выть», поэтому Мордко умел подлаживаться под любую компанию, везде считался своим, хотя ему иногда и претили грубые нравы собеседников и сотрапезников.

— Как там твой князь? — нарочито небрежным тоном спросил Мордко. — Не обижает?

— Нет, с челядью он добр, — ответил Ванька. — Да и не слуга я ему, — добавил он не без некоторой фанаберии.

Ванька Грязь и впрямь не считал себя слугой князя. Он был как бы вольнонаемным. А это уже совсем другой статус. Тем более теперь, когда у него пошли торговые дела с греком-фанариотом, Ванька и вовсе стал самостоятельным. Главная его задача на данном этапе — довести до победного конца порученное ему дело и выкачать из Радзивилла побольше денег.

— Да, да, конечно… — сказал Мордко, улыбаясь своей широкой открытой улыбкой.