Царица Сладострастия

В итоге, вместо того чтобы отправиться ужинать со своей сестрой, увидевшись с нею в тот же вечер, герцог предстал перед ней лишь на следующий день, словно только что прибыл.

Он не смел поднять глаза на Джузеппу: узнав о его высоком ранге, она была очень смущена и несчастна. Как бы то ни было, в дальнейшем это не мешало принцу наведываться к ней тайком довольно часто, даже в разгар боевых действий или во время ружейной пальбы. Привкус опасности придавал особую остроту его мимолетному увлечению, разжигая страсть, которой суждено было продлиться дольше обычного.

Судя по всему, и девушка примирилась со случившимся.

Покидая Италию, принц признался во всем герцогине и попросил ее выдать свою возлюбленную замуж, возложив на себя заботу о ее приданом.

Джузеппа обвенчалась с неким Паоло Мариани.

Этот Мариани в молодости был очень богат, но разорительные пристрастия уже поглотили большую часть его состояния.

Впрочем, вся жизнь этого человека была странной; я опишу далее ужасные, кровавые события, составившие роковую историю его семьи.

Что же касается его самого, то, поступив на службу к князю де Кариньяну, он приехал с ним в Париж и долгое время жил во дворце Суасон. Как известно, князь получил привилегию предоставлять помещения для продажи акций банка Ло. Мариани занимался сдачей внаем построек, где совершались сделки, и, будучи человеком не слишком щепетильным, за короткое время сумел сколотить на этом состояние. Затем он вошел в число приближенных кардинала Дюбуа: выполнял его прихоти, а порой был соучастником его распутных развлечений. Дюбуа иногда наведывался к итальянцу и однажды увидел в его доме Джузеппу, представшую перед ним во всем блеске своей пышной, не увядшей к тридцати годам красоты. Он увидел также очаровательное юное создание четырнадцати лет, плод любви Джузеппы и герцога Орлеанского.

Министр регента, ничего не знавший о его туринском приключении, тут же замыслил соблазнить обеих женщин. Ему достанется мать, герцогу Орлеанскому — дочь. То было вполне обычное дело для этого подлого сводника.

Дочку Джузеппы звали Терезой; она была красива, как непорочный ангел: огромные черные глаза, излучающие чистый свет, нежный лоб, божественная улыбка, тонкая талия, способная вызвать зависть двадцати самых стройных кокеток.

Джузеппа была женщина нестрогих нравов, такой она, наверное, и осталась, ведь я знаю, что она никогда не любила того человека, за кого ей пришлось выйти замуж, да и он, впрочем, не внушая любви своей супруге, находил утешение на стороне. Но Джузеппа любила свою дочь и предпочла бы скорее увидеть ее мертвой, нежели чьей-нибудь любовницей, будь то самого принца.

У сердца — свои причуды: нет более ревностных защитников добродетели, чем те, кто был далек от нее в своей жизненной практике.

Дюбуа, знавший, как легко было найти подход к итальянке (так обычно называли Джузеппу), направил к ней пройдоху Лафара. Госпожа Мариани приняла капитана в прелестном будуаре, обтянутом, украшенном и обставленном так, как это делают модные содержанки.

Следует заметить, что, к чести итальянки и к стыду Лафара, его хлопоты не увенчались успехом.

Капитан встал, собираясь уйти.

«Подумайте об этом хорошенько», — сказал он.

«Уже поздно, разговор окончен, — ответила Джузеппа, — обязанности хозяйки дома призывают меня, я вас оставляю».

«О! Никто и не задумается, с кем и зачем вы уединились в этом таинственном будуаре».

«Но как только задумаются, начнут предполагать дурное, и ваше присутствие…»

«Не забывайте, от кого я пришел умолять вас».

«Я хочу об этом забыть: глупец завоевывает сердце женщины для друга, подлец покупает его для вельможи».

«Берегитесь кардинала!»

«Я?!»

«Вам известно, как он мстит своим врагам».

«Врагам, пусть, — с презрением и твердостью ответила Джузеппа, — но мне…»

«Да, вам, ведь он вас любит, а отвергнутая любовь обращается в ненависть».

«О! Запоры Бастилии не устоят против меня; кстати, уже поздно».

«Да, сударыня, поздно. Но только одно последнее слово. Вам известен девиз кардинала: „Если что-то не дается само, надо брать его силой“. Вы отказываете — он возьмет».

Лафар ушел.

Через несколько дней Мариани — ведь он мог помешать — бросили в Бастилию: предлогов было предостаточно. А Джузеппу похитили как-то вечером, когда она выходила из дома г-жи де Тансен.

Лафар приехал, чтобы утешить малышку Терезу, и посоветовал ей броситься к ногам Дюбуа, молить его о милости к матери и Мариани, которого она называла своим отцом.

Дюбуа принял хорошенькую девочку великолепно и пообещал в тот же вечер представить ее принцу. А до тех пор ее оставили в покоях министра; когда же наступила ночь, ее действительно отвели в укромный домик, где регент проводил иногда вечера и где нередко добродетель приносила себя в жертву.

Малышка Тереза, поверившая красивым словам Лафара и втайне уже очарованная им, последовала за молодым человеком; он же не прочь был взрастить в сердце девушки росток любви, уже пустивший корни, но регент…

— Но регент тоже любил ранние плоды, особенно, если он сам бросил семя, — заметил Вольтер, перебив меня и намекая на отцовство герцога в случае с Терезой.

— Вот и вы, господин де Вольтер, вы, человек, который пишет историю, тоже клевещете на него, как другие! — ответила я. — В таком случае, вам нет необходимости слушать этот рассказ до конца.

— Мне будет приятно узнать о развязке из ваших мемуаров.

— Значит, вы хотите, чтобы я написала мемуары?

— Вам давно пора начать работу над ними; нельзя обкрадывать историю и хранить лишь для себя подобные тайны. Немало людей расскажет потомкам о битвах, переговорах, великих политических событиях; но особый мир дамских салонов, альковов и уединенных кабинетов знают только актеры, игравшие в нем определенную роль, и только они могут открыть нам его.

— Мне писать об этом? Вы шутите!

— А почему бы и нет?

— Но у меня никогда не получится.

— А разве вы не пишете ежедневно чудесные письма?

— Письма — это не мемуары.

— Разве вы не сочиняете прелестные стихи?

— Всего лишь четыре строки за всю жизнь.

— Но разве в Академии не заседают люди, написавшие лишь одну строку, следовательно, на три меньше, чем вы?

— Но объясните мне сначала, как надо писать.

— О графиня! Как писала госпожа де Куланж, госпожа де Севинье? Как вы сами пишете?

— Все равно, дайте мне урок.

— Изложите на бумаге все, что вы мне рассказали сегодня вечером, а также множество других историй и еще, и еще — все, что в конце концов вы сможете вспомнить, и ничего больше не понадобится, клянусь вам. Ваш стиль, как и ваш ум, непритязателен; расскажите о том, что вы видели необычного, любопытного в жизни, а если вдруг и начнете привирать, то будете этим лишь еще более достойны походить на историков всех веков, которые никогда не стеснялись этого в прошлом, не стесняются в настоящем и тем более не будут стесняться в будущем.

С этими словами г-н де Вольтер встал, поклонился и ушел в сопровождении двоих своих подопечных, кричавших ему вслед, что он должен принять их в своем жилище, которое, в академической манере, слывет передней Обители Муз.

Оставшись одна, я позвала своих горничных и легла, но, вместо того чтобы спать, как мне следовало бы, всю ночь думала о последних словах г-на де Вольтера. Теперь мне часто не спится: это обычно бывает с теми, кто много пережил в прошлом и кого мало что ждет впереди. Почувствовав, что мое старое сердце забилось при мысли о том, как я изображу на бумаге, увижу своими глазами и доверю чужим глазам ту молодость, которую мне никогда и нигде уже не воскресить, кроме как в собственных воспоминаниях, вдохновившись одобрительными речами этого человека, обычно награждавшего окружающих лишь оскорблениями или лестью, я решила приступить к работе над мемуарами. Постараюсь написать их как можно скорее, чтобы довести до конца или, по меньшей мере, до того времени, когда я перестала жить благодаря другим и ради других. Остальное принадлежит лишь Богу и мне самой.