ДАртаньян в Бастилии

— Что же мы сидим?! — вскричал Портос, вдоволь насладившись мысленным созерцанием короны на дверцах своей кареты. Ей на смену пришел д'Артаньян исхудавший и бледный, словно привидение. Он бряцал своими цепями, потрясал лохмотьями, в которые превратился его некогда щегольской мундир лейтенанта мушкетеров и стенал, простирая руки к товарищу. Этого Портос вынести не смог. — Что же мы тут сидим?! Надо действовать, черт побери!

— А мы уже начали действовать, — проронил Арамис, рассеянно поглядывая в окно.

— Да нет же! Мы сидим и доедаем жаркое!!

— И допиваем отличное вино, добавьте, — присовокупил Атос, к которому, как обычно, в минуты повышения концентрации винных паров пришла меланхолия.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, Портос. Мы думаем — значит, действуем. Как только у нас появится план кампании, можно смело полагать, что полдела сделано.

— К несчастью, у меня нет никакого плана, — мрачно произнес Атос, отправляя в угол пустую бутылку. — Разве только возвратиться в Бастилию и попроситься составить д'Артаньяну компанию.

— Это мы всегда успеем сделать, — заметил Арамис. — Знаете, что, Атос, не одолжите ли вы мне Гримо на некоторое время?

— Охотно! Берите его, раз вы знаете, что с ним делать…

— Я предполагаю послать его на улицу Старой Голубятни. Должны же мы известить господина де Тревиля о том, чем закончилось дело. Сам же я не хочу выходить на улицу до наступления темноты.

— Так пошлите его.

Гримо, уже вполне трезвый и отдохнувший, был вызван, снабжен необходимыми инструкциями и отправлен к г-ну де Тревилю.

— Итак, что мы сделаем теперь? — спросили Атос и Портос.

— Но почему вы спрашиваете об атом меня?!

— Тысяча чертей! Да потому, что по вам, почтенный аббат, сразу видно у вас что-то на уме.

— Хотите я скажу вам, что у меня на уме? — с неподражаемым выражением спросил Арамис.

— Две тысячи чертей!! И вы еще спрашиваете?!!

— Так слушайте. У меня на уме — мягкая постель и подушка в течение предстоящих семи-восьми часов.

— Постель? И подушка?!

— И, заметьте себе, господа, эти благословенные предметы занимают мой ум уже довольно давно. Примерно с тех пор, как мы перешагнули порог вашей вновь обретенной квартиры, Атос.

Портос собрался было сказать что-то нелестное, но Атос остановил его мягким жестом. Его чуть печальный взор устремился на Арамиса. Атос встретился глазами с другом, Арамис задал немой вопрос. Атос понял.

— Моя постель в вашем полном распоряжении, друг мой, — проговорил он так, как умел говорить в свои лучшие минуты. — А так как Гримо тоже жил в этой квартире, здесь должны быть две кровати. Вы можете занять ее, Портос, если вы не против. Что касается меня, то я завернусь в одеяло и лягу подле камина. Я так устал, что засну еще прежде, чем успею принять горизонтальное положение.

Лучший военный совет — это крепкий сон!

Глава тридцать пятая

О чем говорили в свете

Камилла де Бриссар стала бывать в свете. У г-жи де Рамбулье она получила возможность завязать новые знакомства. Голубая зала хозяйки салона оказалась местом, где девушка смогла увидеть чуть ли не всю знать Парижа. Здесь бывали не только аристократические верхи, но и почти все парижские знаменитости, а это в эпоху Людовика XIII было отнюдь не одно и то же.

Что же вынесла Камилла, встретившись с этим непривычным для нее миром. Если бы не ее одиночество в Париже и последующее радостное удивление при такой неожиданной и существенной перемене, какой явилось для нее знакомство с принцессой Конде, и тем, что из этой встречи получилось, девушка вполне могла бы испытать некоторую неприязнь, а точнее, неприятие светского салона. Она, воспитанная в кальвинистской вере и привыкшая думать о вещах в духе христианского мировоззрения, сразу же почувствовала, что столичные салонные мудрецы и щеголи к подобным вещам относятся глубоко безразлично и подчас даже враждебно.

Поверхностная эстетика, культивируемая салоном, трудно сочеталась с пуританской моралью и религиозными доктринами.

Но что же спрашивать с молоденькой девушки, оставшейся в Париже наедине со своими чувствами и юной, полной жизненных сил, природой!

В Голубой зале познакомилась Камилла и с другой «светской львицей» г-жой Сенто, — сестрой модного в парижском обществе поэта Далибре. От принцессы Камилла узнала, что г-жа Сенто — любовница прославленного Вуатюра, что сперва несколько шокировало девушку. Затем она почувствовала некий запретный интерес к пикантной хозяйке второго по известности и притягательности салона Парижа.

У г-жи Сенто обсуждались последние литературные и светские новости. Распространение светских сплетен было занятием едва ли не самым популярным в салоне г-жи Сенто, и поэтому Камилла, бывая у этой дамы, невольно оказывалась в курсе самых последних слухов и новостей подобного рода.

В тот день, о котором мы намереваемся рассказать, Камилла появилась у г-жи Сенто, по обыкновению, довольно рано, так как опасалась возвращаться домой после захода солнца, не слишком полагаясь на способность единственного своего лакея по имени Антуан защитить ее от уличных грабителей.

Несмотря на ранний час, дом был полон гостей, которые наперебой обсуждали свежую новость.

— Слышали ли вы, что вслед за Ла Портом кардинал повелел засадить в Бастилию и Бассомпьера? — спросил Поль де Гонди, которому было в то время лишь двадцать лет, но он, несмотря на свою молодость, еще четыре года назад был посвящен в каноники церкви Парижской Богоматери. Это был тот самый Гонди, что получил впоследствии аббатство Бюзе, но так как «Бюзе» напоминало ему слово «бюз» — глупец, то он стал называться аббатом де Рецем.

Аббату де Рецу суждено не раз появляться на страницах французской истории, а значит, и нашего повествования.

Итак, Гонди спросил:

— Слышали ли вы, что вслед за Ла Портом кардинал повелел засадить в Бастилию и Бассомпьера?

— Быть не может! — воскликнул герцог Ларошфуко. — Не далее как позавчера мы встретились с ним у принцессы де Конти, и он тут же сказал мне какую-то дерзость в своей обычной манере.

— Я надеюсь, вы не поссорились, любезный герцог! Это было бы чрезвычайно досадно, — заметила хозяйка дома, подходя к собеседникам.

— О, конечно же, нет! Ведь на Бассомпьера положительно невозможно сердиться дольше минуты, — провозгласил герцог громким голосом.

— Но давайте спросим у господина Дезэссара, он должен знать! воскликнули дамы.

Господин Дезэссар, получивший новость «из первых рук» — от г-на де Тревиля, — подтвердил известие. Собравшиеся были весьма возбуждены, и многие вслух выражали свое негодование.

— До каких же пор Ришелье будет отправлять в Бастилию достойнейших дворян королевства?! — вскричал г-н де Меланкур. — Скоро он пересажает весь Париж!

— Кто же арестовал маршала? Господин де Кавуа?

— О нет! Говорят, именно из-за этого ареста де Кавуа поссорился с кардиналом и впал в немилость.

— И слег от огорчения!

— Но кто же в таком случае осуществил арест? Господин де Тревиль?

— Он не захотел сделать шаг в историю подобным образом. Арестовали маршала мушкетеры…

— Значит, маршалу пришлось отдать свою шпагу лейтенанту д'Артаньяну…

— Вы ошибаетесь, господа, — раздался голос г-на Дезэссара. — Господин д'Артаньян сам является узником Бастилии.

— Как, господин Дезэссар?! — воскликнула Камилла, услышавшая эти слова. — Господин д'Артаньян — в Бастилии?!

— К несчастью — да, мадемуазель де Бриссар, — отвечал капитан. — И все мы немало опечалены этим обстоятельством.

— Но возможно ли это?! — не в силах скрывать свое волнение продолжала Камилла. — Лейтенант королевских мушкетеров заключен в Бастилию! Какое же преступление он мог совершить?

— Но вы же слышали, его высокопреосвященство уже посадил в Бастилию и маршала Франции! Ему можно все.

— Ах! — воскликнула г-жа Сенто. — Я до сих пор не могу поверить, что с маршалом случилось подобное несчастье. Ведь он баловень фортуны!