Черные Мантии

– Хотя господина барона интересует, надо полагать, вовсе не Мишель, а племянник – Морис.

Банкир приложил указательный палец к кончику носа, что являлось у него признаком живейшего нетерпения.

– Я не буду больше говорить о Мишеле, – пообещал Трехлапый. – Так вот, господа Морис и Этьен ударились в сочинительство. Работают как каторжные, пишут драмы, это известно всем: целыми днями они декламируют во всю глотку и спорят чуть ли не до драки. Соседи опасаются, как бы они ненароком не спалили дом.

– Чепуха! – прервал гостя банкир.

– То есть? – переспросил тот несколько обиженный.

– Чепуха! – повторил банкир. – Короче!

– Они продали все. На драмах, которые не берут театры, много не заработаешь. Одно время господин Мишель тоже вкалывал с ними, но теперь…

Трехлапый внезапно прервался, вспомнив, что обещал не отклоняться на Мишеля.

– Забавно! – произнес банкир, делая поощрительный жест.

– Прошу прощения. Я знаю, что Мишель вас не интересует. Мы, нормандцы, слишком болтливы.

Банкир неопределенно кивнул, и Трехлапый стал докладывать дальше.

– Господин Морис питает весьма серьезные чувства к одной достойной девице, и если бы господин барон задумал его женить…

– Мальчишка по уши влюблен в мою дочь, – отозвался банкир. – Идиот!

– Почему же? Мадемуазель Шварц достаточно богата для двоих.

На это вкрадчивое замечание банкир отрубил:

– Свадьба – дело решенное… почти.

Затем он закинул ногу на ногу и, стараясь сохранять безразличный вид, полувопросительно произнес:

– Мишель?

– Вы хотите сказать – Морис? – поправил его Трехлапый. Легкая улыбка затаилась под взъерошенными усами калеки.

Он медлил с ответом, делая вид, что недопонял. Господин Шварц топнул ногой и вскричал – на сей раз на общедоступном языке:

– Черт возьми, господин Матье! Не выводите меня из себя. Вы что-то знаете про этого негодника Мишеля. Выкладывайте!

Господин Матье прикинулся удивленным, скрывая насмешку.

– Мне же запрещено… – начал он, – но… готов служить. Хотя, признаться, куда приятнее рассказывать о детских шалостях Мориса с Этьеном. Господин Мишель пошел по плохой дорожке, шляется по притонам и играет напропалую.

– Играет напропалую! Мишель!

– Проигрывает по двести-триста луидоров за вечер, бегает по ужинам и театрам, делает несуразнейшие долги и, самое странное, их оплачивает!

– Оплачивает! – повторил банкир. – Забавно!

Он встал и прошелся по комнате.

Как только хозяин повернулся спиной, физиономия Трехлапого преобразилась точно по волшебству. Маска ожила, загоревшийся взгляд рванулся к большому открытому окну, выходившему в сад. По аллеям парка прогуливались гости, взгляд калеки молнией осветил всех. Он кого-то искал.

Когда банкир обернулся, Трехлапый созерцал лужайку с вежливым восхищением.

– Райское местечко! – вздохнул он. – Извините!

– Откуда он берет деньги? – спросил банкир.

– Господин Мишель? Не знаю, но могу разведать, если требуется.

– Тут пахнет Лекоком! – вслух высказал свою догадку банкир.

Трехлапый опустил глаза и не отвечал. Брови господина Шварца нахмурились. Немного помолчав, калека с оттенком брезгливости сообщил:

– Тут замешана какая-то дама, кажется, очень богатая. Господин Шварц остановился как вкопанный.

– Молодая? – поинтересовался он.

– Очень красивая, – ответил Трехлапый. Устремленные на него глаза банкира настойчиво требовали более подробного ответа.

– Это не графиня? – вынужден был спросить господин Шварц.

– Нет.

Банкир, охваченный заметным волнением, сделал еще одну пробежку по комнате, затем резко остановился.

– Господин Матье, эта история интересует меня бескорыстно, я хочу быть полезным. Сей молодой человек, Мишель, был моим служащим и даже больше. Я уже претерпел достаточно из-за своего доброго сердца, и только общее уважение вознаграждает меня за хлопоты… Вы ведь знаете довольно много о графине Корона, не так ли?

– Достаточно. Полковник оставит ей все…

– Да я не об этом! – господин Шварц уже не скрывал раздражения.

– Ясно. Господин барон с ним в расчете.

Роли словно бы поменялись. Банкир сделался многословным, а Трехлапый нехотя цедил слова сквозь зубы.

– Слава Богу, – продолжил банкир, – мне нечего беспокоиться за себя и своих близких, лично мне ваша информация не нужна. У вас, господин Матье, видимо, есть свои резоны быть столь скупым на сведения.

– Да, господин барон. У меня есть свои резоны.

Банкир круто повернулся на каблуках.

– Время – деньги, – прорычал он, усаживаясь за стол. – Дело кончено, вы свободны.

Изгнанный таким манером Трехлапый тут же пополз к двери, но у порога остановился и чуть ли не униженно произнес:

– Я рассчитывал на одну любезность с вашей стороны, господин барон…

Банкир, уже принявшийся за свои бумаги, отозвался крайне коротким словом:

– Ну?

– Не могли бы вы порекомендовать меня вашему родственнику, господину Шварцу, отцу Мориса; господин барон познакомился с ним в Кане, во времена Реставрации.

Шварц заметно побледнел. В ответ он отчеканил, подчеркивая каждое слово:

– Я познакомился с отцом Мориса в Париже!

– В Париже так в Париже, какая разница. Ко мне обратился человек, разыскивающий двух дам: жену и дочь банкира из Кана, рогатое было когда-то семейство, теперь же дамы впали в полную нищету. Странная, знаете ли, история. Но я, кажется, становлюсь докучлив, господин барон мною недоволен. Что ж, опыт приходит со временем. К тому же не очень-то приятно подходить вплотную к иным делам и к иным людям. Мы еще поговорим о вашем родственнике и… о семье банкира. Слуга покорный господина банкира.

Трехлапый толкнул дверь и исчез. Шварц чуть было не рванулся за ним, но удержался.

– Тут пахнет Лекоком! – снова высказал он свою догадку. – Обложил меня со всех сторон. Дело плохо!

Он обхватил голову руками, погрузившись в тревожные мысли.

– Моя жена! – прошептал он, морща лоб. – Мишель!

Больше барон не сказал ни слова. Немного подумав, он вынул из кармана изящный резной ключик, какими закрываются обычно крошечные дамские несессеры. Он разглядывал ключик и колебался. По лицу его проскользнула мучительная, похожая на гримасу улыбка. Дело, видимо, шло не о деньгах: в денежных вопросах банкир всегда действовал решительно. Подумав еще немного, он выдвинул ящик своего секретера и отыскал там кусок воска. В одной руке он держал хорошенький ключик, лаская его угрюмым взглядом, другой разминал воск, который делался все мягче и податливее под его пальцами.

Когда Трехлапый спускался по лестнице, на втором этаже в глубине коридора послышались женские шаги. Он замер, метнув наверх сверкающий взгляд. Шаги принадлежали госпоже Шварц, она намеревалась спуститься в салон, где ее ожидала Эдме Лебер. Трехлапый слышал, как она произнесла твердым тоном:

– Нет никакой необходимости беспокоить мою дочь.

Этот голос, звучный и бархатистый, произвел магическое действие на калеку. Казалось, жалкое существо, человек-рептилия, вот-вот взовьется ввысь в безумной попытке вырваться из ползучего состояния. Но Трехлапый никуда, разумеется, не взвился; наоборот, словно устрашенный чем-то, он поспешно одолел последние ступени. Когда баронесса сошла вниз в сопровождении Домерга, лестница была пуста.

В салоне все еще томилась в одиночестве Эдме. Прелестное лицо ее поминутно менялось, твердая решимость вступала в борьбу с глубокой тоской. Она страдала, лихорадка не давала ей усидеть на месте. Когда болезненному возбуждению удавалось одолеть подавленность, щеки девушки заливались краской и с губ срывалось имя: Мишель…

С верхнего этажа донеслась бравурная гамма, затем чьи-то пальцы шумно пробежались по всей клавиатуре. Эдме улыбнулась сквозь слезы.

Озорная музыка смолкла. Девушка отошла от окна и вернулась к портрету. В комнате сгущались сумерки, последний луч, проскользнувший сквозь щель в решетчатых ставнях, упал на портрет баронессы Шварц, Эдме пыталась присмотреться к живописи, но взгляд ее помимо воли устремлялся на бриллиант, поблескивающий из-под тяжелой массы волос. Словно завороженная, она не могла оторвать глаз от этой сверкающей точки.