Дитя Всех святых. Цикламор

Нет. Скажите, что вы почувствовали в своем сердце, когда поднялись на Масличную гору?

– Разочарование, святой отец. Я думал, что увижу большой оливковый сад, а это оказалось всего лишь предместьем Иерусалима. Там одни только дома и почти нет деревьев.

Отец Сильвестр кивнул.

– В молодые лета я тоже ходил в Иерусалим и испытал те же чувства. Идемте, сын мой, нам есть о чем поговорить…

Анн прошел сквозь толпу, покорно расступившуюся и неожиданно молчаливую, и направился в церковь вслед за кюре. Когда дверь за ними закрылась, юноша не смог сдержать горечи.

– Кто эти люди, святой отец? Я призываю их к борьбе против англичан, а они обвиняют меня в том, что я, дескать, сам англичанин!

– Надо понять их. Сейчас много шпионов развелось в округе. Они нарочно ведут подстрекательские речи против захватчиков, чтобы сторонники дофина выдали себя.

– И вы тоже считаете, что я похож на шпиона?

– Вообще-то… У вас и повадки, и выговор не местные. Впрочем, вы – любопытное создание Божье. Я бы и сам не прочь узнать, кто вы такой!

Анн вдруг почувствовал себя ужасно уязвленным. А он-то думал поднять народ одной силой своего красноречия: как же он был наивен! Он ответил несколько сухо:

– Если не возражаете, я бы хотел сохранить это при себе.

– Боюсь, вы не поняли. Мне необходимо знать это ради нашей общей безопасности. Вы побывали в Иерусалиме, это несомненно. Но Град Святой не заповедан и нашим врагам, насколько я знаю.

– Тогда я открою вам себя на исповеди. Хочу, чтобы вы были связаны ее тайной.

Невильский кюре согласился. Он перекрестил своего юного собеседника, и Анн опустился на колени. Он не утаил ничего. Когда юноша умолк, священник оставил свой властный тон, которым говорил прежде.

– И впрямь, сама воля Божия привела вас к нам, сын мой! Следуйте за мной в обитель. Я должен показать вам кое-что важное.

– В обитель?

– В то красивое здание рядом с церковью, которое вы не могли не заметить. Это господский дом, жилище сеньоров де Невилей. Герцог Орлеанский велел построить его к замужеству вашей матушки, но она там ни разу не побывала. Я поселился там, чтобы уберечь от воров и запустения.

Тропинка за церковью вела к другому входу в господский дом. К дверце в обводной стене через ров были переброшены мостки.

По ту сторону ограды Анну открылся сад сурового очарования. Две липовые аллеи пересекались в его центре, возле круглого пруда, заросшего кувшинками.

Следуя за отцом Сильвестром, Анн вошел в дом и попал в главное помещение: просторный трапезный зал с украшенным резьбой и росписью потолком. Гобелены с изображением охотничьих сцен закрывали все стены, кроме той, где находился камин. Над камином висел лазоревый щит с большим золоченым кольцом посредине.

Отец Сильвестр поднялся на скамью, чтобы снять щит со стены, и протянул его Анну.

– Герб Невилей: лазурь и золотой цикламор. Он прост и прекрасен!

– Цикламор?

– Так называется большое кольцо в центре щита.

Анн взял его в руки. Молодой человек весь дрожал, так велико было его волнение. Отец Сильвестр прав: нет ничего проще и прекраснее. Словно сияющий ореол средь ясного неба…

Священник продолжил:

– Род Невилей весьма древний, но угас уже век с лишним назад. Герцог Орлеанский восстановил титул ради вашей матушки. Этот герб – ваш. Неужели вы отвергнете его?

С болью в душе Анн покачал головой.

– Я не могу, святой отец. Я обещал Богу сражаться вместе с крестьянами.

– По крайней мере, разделите со мной это жилище, оно ведь ваше по праву.

– С вашего позволения, я бы предпочел жить среди них.

– Да будет по воле вашей, сын мой…

Они вышли к людям. Священник объявил своим прихожанам, ожидавшим снаружи, что Анн Иерусалимский – истинный приверженец дофина и искусный воин. Он призвал их перейти под его начало.

Восторженные крики встретили эту речь. Бородатый великан бросился к Анну и протянул ему руку. На макушке у него вздулась здоровенная шишка.

– Меня зовут Колен Руссель. Даже и не знаю, как мне заслужить прощение!

Анн показал пальцем на шишку, прежде чем обменяться с ним дружеским рукопожатием.

– Это я должен просить тебя о прощении, Колен! Я хочу устроиться в деревне. Окажешь мне гостеприимство?

– Так ты не у кюре будешь жить?

– Эти хоромы годятся для благородных или священников, а я ни то, ни другое… Ну так что, примешь меня?

– Нас там многовато, ну да ничего, потеснимся! Согласен, и от всего сердца!

С этого дня деревня Невиль-о-Буа стала самым ярым оплотом сопротивления. Все здоровые мужчины сделались солдатами, в ущерб пчеловодству. Подростки служили разведчиками, наблюдая главным образом за передвижением неприятельских войск. Женщины работали за двоих и дома, и на пасеках, чтобы возместить отсутствие мужей и братьев.

Было бы неточным сказать, что Анн стал вожаком отряда. Руководящую должность разделяли трое – они принимали решения сообща. Колен Руссель, как никто другой, знал окрестности, особенно Орлеанский лес, в котором для него не было тайн. Отец Сильвестр со своей рассудительностью, опытом и авторитетом был духовным вождем. Анн занимался боевой подготовкой и всеми военными вопросами.

Колен Руссель не солгал, сказав Анну, что у него тесновато. Дом-то был большой, но кроме жены и шестерых детей там жили еще его родители, родители жены, свояченица с детьми… не считая соседки, которую он приютил из человеколюбия.

Весь этот люд укладывался на ночь на больших пятиместных лежанках, а наименее расторопные – прямо на полу, среди свободно разгуливающих кур и свиней. Поначалу немного растерявшись от такой тесноты, Анн, в конце концов, пообвык, и ему это даже стало нравиться. Он хотел делить с народом его судьбу и для начала должен был притерпеться к скученности.

Нет, он не сожалел о Невильском замке. Один в большой спальне этого аристократического жилища он бы беспрестанно думал о Теодоре. А здесь, на жестких топчанах, где все лежали вповалку, где постоянно приходилось отпихивать чьи-то руки, ноги и груди, среди храпа, вскриков, стонов, сопенья и пуканья он и не вспоминал об оставленной супруге.

Когда первое удивление миновало, Анна, в конце концов, признали в Невиле. Несмотря на то, что пришелец был не похож на остальных, он вполне естественно влился в деревенскую общину. Мужчины восхищались его ловкостью во владении оружием, отвагой и непоколебимой верой в победу. А женщинам он глянулся своей пригожестью, непринужденностью в обращении, красноречием – и окружавшей его тайной.

Конечно же, не одна молоденькая крестьяночка увлеклась им, но лишь одной из всех хватило духу открыться; быть может, потому что она была смелее других… Она приходилась старшей дочкой гостеприимцу Анна, Колену Русселю, и это обстоятельство, возможно, придало ей смелости.

Филиппина Руссель, кареглазая брюнеточка, которой недавно исполнилось восемнадцать, миловидная, веселая и бойкая. Она любила жизнь и смеялась по любому поводу, позволявшему ей поминутно блестеть ровными зубками, которыми ее одарила природа. Красота этой девушки была здоровой, свежей и тем более заметной, что одевалась она без всяких прикрас. Контраст между бедностью наряда и ее собственным очарованием никого не оставлял равнодушным. Да что говорить – Филиппина была прехорошенькая, и все деревенские парни ее обхаживали.

Она влюбилась в Анна, как только увидела его драку с отцом на деревенской площади. Она полюбила пришельца сразу же и всем сердцем, а когда он поселился в их доме, думала, что умрет от счастья.

Увы, продолжение принесло ей лишь разочарование и огорчения. Сказать, что Анн не обращал на нее внимания, было бы недостаточно: ее для него попросту не существовало. Анн помышлял только о войне и только о ней и говорил – с другими мужчинами. Напрасно Филиппина исхитрялась попадаться ему повсюду на пути. Анн замечал ее не больше, чем если бы она была прозрачной. По ночам она издалека смотрела на него, спящего. Устроиться с ним рядом она не решалась – это причинило бы ей слишком большие страдания. Но и находясь в отдалении, она продолжала мучиться.