Смертельные враги

– Сударыня, найти кардинала Монтальте оказалось невозможным. Кажется, его высокопреосвященство покинул дворец в сопровождении сеньора, подошедшего к нему ранее.

– Коли так, – сказала Фауста, вставая, – я удаляюсь.

– Что я скажу монсеньору великому инквизитору?

– Вы скажете ему, что, оказавшись здесь в одиночестве, я не почувствовала себя в достаточной безопасности и предпочла отложить на более позднее время беседу, которую я должна была иметь с ним.

И она приказала с поистине монаршей властностью:

– Проводите меня обратно, святой отец. Доминиканец не двинулся с места и остался стоять перед дверью. Он только низко поклонился и спросил с прежней почтительностью:

– Осмелюсь ли я, сударыня, просить вас о милости?

– Вы? – удивилась Фауста. – О чем вы можете просить меня?

– Сущий пустяк, сударыня... Взглянуть на некий пергамент, что вы прячете у себя на груди, – сказал доминиканец, выпрямляясь.

«Я в ловушке! – подумала Фауста. – И этим новым ударом я обязана Пардальяну – ведь именно он открыл им, что я храню пергамент при себе.»

А вслух произнесла со спокойствием, исполненным презрения:

– А что вы сделаете, если я откажусь?

– В таком случае, – спокойно отвечал доминиканец, – я буду вынужден, сударыня, поднять на вас руку.

– Ну что ж, возьмите его, – предложила Фауста, кладя ладонь себе на грудь.

Монах, по-прежнему бесстрастный, поклонился, словно приняв к сведению данное ему разрешение, и сделал шаг вперед.

Фауста вскинула руку, и в ней внезапно блеснул маленький кинжал, всегда висевший на цепочке у нее на груди; она спокойно сказала:

– Еще один шаг – и я пущу его в ход. Предупреждаю вас, святой отец, лезвие этого кинжала отравлено и малейшей царапины достаточно, чтобы вызвать мгновенную смерть.

Доминиканец застыл, как вкопанный, и нечто похожее на загадочную улыбку мелькнуло у него на губах.

Фауста скорее угадала эту улыбку, нежели увидела ее. Стремительно осмотревшись, она убедилась, что находится наедине с монахом и что маленькая дверка за ее спиной, закрытая ею собственноручно, по-прежнему остается закрытой.

Она шагнула вперед и высоко воздела руку с кинжалом.

– Дорогу! – повелительно воскликнула она. – Или, клянусь Небом, ты умрешь!

– Святая Дева! – возопил доминиканец. – Неужто вы осмелитесь поразить беззащитного служителя Господа?

– Тогда открой дверь, – холодно сказала Фауста.

– Повинуюсь, сударыня, повинуюсь, – произнес доминиканец дрожащим голосом, одновременно безуспешно пытаясь с нарочитой неловкостью открыть дверь.

– Изменник! – прогремела Фауста. – На что ты надеешься?

В тот же миг две могучие руки обхватили ее поднятую кисть, а две другие, подобно живым клещам, зажали ее левую руку.

Не оказывая сопротивления – принцесса понимала, что оно бесполезно, – она повернула голову и увидела, что ее держат двое монахов атлетического телосложения.

Она обвела кабинет взглядом. Казалось, все оставалось на своих местах. Маленькая дверь была по-прежнему закрыта. Так как же они вошли сюда? Очевидно, в кабинет вел один, а то и несколько потайных ходов. Впрочем, все это уже не имело значения; для нее было теперь важно лишь то, что она оказалась в их власти и должна как можно быстрее вновь обрести свободу и вырваться отсюда.

Она непроизвольно выронила так и не сыгравший свою роль кинжал. Оружие мгновенно исчезло в складках чьей-то рясы. Как только принцесса лишилась его, оба монаха со слаженностью механизмов отпустили ее, отступили на два шага, спрятали свои узловатые руки в широкие рукава и застыли в созерцательных позах.

Доминиканец склонился перед ней с почтением, в котором, как ей показалось, она различила долю иронии и угрозы, и произнес своим спокойным и ровным голосом:

– Сиятельная принцесса благоволит извинить меня за насилие, кое я был вынужден учинить над ней. Надеюсь, ее блистательный ум поймет, что я тут ни при чем... Я всего только ничтожное и смиренное существо! Я лишь орудие в руках тех, кто стоит надо мною... Они приказывают – я повинуюсь, не споря и не обсуждая.

Не проявляя ни гнева, ни досады, с презрением, которое она и не пыталась скрыть, Фауста согласно кивнула.

«Этот человек произнес точное слово, – подумала она. – Он и его приспешники – всего лишь орудие в чужих руках. Они не существуют для меня. А раз так, к чему спорить или сетовать? Искать того, кто движет всем этим, следует выше. Это не Филипп II – король просто-напросто приказал бы арестовать меня. Стало быть, удар нанесен великим инквизитором. И считаться придется именно с ним.»

Обращаясь к доминиканцу, Фауста спокойно сказала:

– Чего вы хотите от меня?

– Я уже имел честь говорить вам, сударыня: пергамент, хранимый вами здесь...

И доминиканец указал пальцем на грудь Фаусты.

– Вы имеете приказ взять его силой, не так ли?

– Надеюсь, сиятельная принцесса избавит меня от этой жестокой необходимости, – сказал доминиканец с поклоном.

Фауста вынула пресловутый пергамент, не отдавая его, однако, монаху:

– Прежде чем уступить, я желаю получить ответ на свой вопрос: что сделают со мной потом?

– Вы будете свободны, сударыня, полностью свободны, – поспешно ответил доминиканец.

– Поклянетесь ли вы мне на этом распятии? – спросила Фауста, пытаясь проникнуть в тайники его души.

– Нет надобности давать клятву, – произнес за ее спиной спокойный и сильный голос. – Моего слова вам должно быть достаточно, и оно у вас есть.

Фауста живо обернулась и оказалась лицом к лицу с Эспинозой – он бесшумно вошел через одну из потайных дверей.

Взгляд Фаусты сверкнул гневом, и она произнесла оскорбительным тоном:

– Как могу я верить вашим словам, кардинал, если вы действуете, словно лакей?

– На что вы жалуетесь, сударыня? – в спокойствии Эспинозы таилось нечто зловещее. – Я лишь действую против вас теми самыми методами, какие вы применяли против нас. Вы и Монтальте должны были передать документ нам. Однако, злоупотребив нашим доверием, вы попытались продать то, что принадлежит нам по праву, а когда вам это не удалось, вы решили сохранить его у себя, по-видимому, в надежде продать его кому-то другому. Как вы сами расцениваете ваши методы, сударыня?