Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Чаби поджала губы.

– Даже если и так, здесь оставаться нельзя. Вокруг на двадцать миль ни одного кролика, доедим волов и начнем голодать. Кое-кто порывался уехать, не дожидаясь твоего возвращения.

– Кто? – осведомился Хубилай.

Чаби покачала головой.

– В основном семейные. И их не упрекнешь. Хубилай, мы понимали, что положение ужасное.

– Я пригоню скот из окрестных деревень. И волов найду, чтобы тянули подводы.

Он негромко выругался, понимая, что так не получится. Даже если пригнать стадо, в лесу останутся следы, в которых разберется любой сунский дозорный. Раз тумены вернулись в лагерь, значит, он и так под угрозой. Еще один марш, и лесные тропы превратятся в дороги. Хубилай надавил на уголки глаз, чтобы снять усталость. В лагере для воинов есть все – и стрелы, и ночлег, и горячая еда, – но ситуация сложилась тяжелейшая.

– Могу отправить воинов за съестным и за скотиной на убой. Или чтобы наши стада пополнить… – Хубилай снова выругался. – Нет, Чаби, так нельзя! Я забрался в сердце сунских земель, но нужно двигаться вперед, иначе все труды пойдут насмарку.

– Неужели зимой нельзя передохнуть? Тогда ребенок при тебе родится! Отправь людей за провизией. Пусть в окрестных городах побольше соберут. Весной снова выступишь.

От таких слов Хубилай аж застонал. Отдохнуть хотелось страшно: еще никогда в жизни он так не выбивался из сил.

– Чаби, я расчистил путь до Шаояна и дальше. Если сейчас не остановлюсь, попаду в сунскую столицу весной или летом. Если остановлюсь, битвам не будет конца: вражеские армии пойдут одна за другой, свежие и сильные.

– Если уйдешь, потеряешь лагерь, – резко парировала Чаби. – Потеряешь лучников, дубильщиков, шорников – трудолюбивых мужчин и женщин, которые помогают вам на поле боя. Станут ли воины отважно сражаться, зная, что их семьи голодают?

– Вы голодать не будете, – пообещал Хубилай.

– Обещаниями живот не набьешь. Нам пришлось очень туго, пока твои дозорные нас не разыскали. Кое-кто хотел присвоить остатки провизии, пусть слабейшие умирают от голода.

Хубилай замер, во взгляде его появилась безжалостность.

– Этих ты мне назовешь, Чаби. Я повешу их прямо в лесу.

– Они же от отчаяния! Имена сейчас не важны. Ты лучше выход найди! Знаю, сколько у тебя проблем… точнее, думаю, что знаю. Ты справишься!

Хубилай отошел на пару шагов, глядя на зеленый подлесок.

– Чаби, это богатая земля, – наконец проговорил он. – Поискам скота могу отдать месяц. Мы пригоним скотину сюда, но потом половина лагеря вернется в Каракорум. – Он поднял руку, не давая жене и рот раскрыть. – Это не та война, которую вел Чингисхан. Тут атаку из центра не развернешь, сунцев численным преимуществом не подавишь. Они, как муравьи, наползают армия за армией. Нужен штурм, то есть я должен двигаться налегке с минимальным количеством провизии. Выделю охрану и отправлю женщин с детьми домой. Вы с Чинкимом уедете в первую очередь. Вот, ты просила найти выход, и я нашел. Месяцем пожертвовать могу.

– Прекрасно, только с места я не снимусь. Не хочу терять еще одного ребенка в трудных странствиях. До родов я остаюсь в лагере.

В лице Чаби читалась такая решимость, что Хубилай горестно вздохнул.

– Сил нет с тобой спорить!

– Вот и славно, – отозвалась жена.

Царевич считал потерянным каждый день, потраченный туменами на поиски скота. От леса отдалились на сто с лишним миль. Зимой поиски заняли больше времени, чем рассчитывал Хубилай. Миновало два полнолуния, прежде чем удалось вывести семьи из леса. Темные месяцы выдались холоднее, чем год назад. На сучьях трещал лед – прекрасное зрелище, веющее смертью. Хвороста для растопки хватало – юрты всегда окружали кучи выше человеческого роста.

Еще до оттепелей начали сворачивать лагерь и выбираться из чащи. Следы остались обычные – от кругов из-под юрт до могил. В основном погибли раненые, которых не спасли шаманы, но были и маленькие могилы – в них лежали дети, не прожившие и года. Гор нет, стервятникам тела́ не скормить, дым от погребальных костров наверняка заметят враги, поэтому мерзлую землю раскапывали ровно настолько, чтобы лишь прикрыть умерших.

Обитателей лагеря Хубилай собрал на равнине. Повозки тянули сотни быков, значительно поправившихся со дня возвращения царевича. Из сунских городов привезли зерно, пригнали скот – холеный, с блестящими шкурами. Двести тысяч человек, в основном женщин и детей, Хубилай отправил домой. Сопровождали их десять тысяч воинов, раненых, покалеченных в битвах, но еще способных сражаться.

Новому приказу воины не обрадовались, но о сунских армиях знали все, поэтому с женами и детьми расставались не без облегчения. Семьи быстро доберутся до цзиньской границы и к весне попадут на безопасную территорию. Хубилай уже отослал дозорных на свои земли. Путь на север должен пройти спокойно. Самых опытных пастухов, кузнецов, канатных мастеров и кожевников царевич оставил. Большинство юрт увезут, воины будут спать под снегом и дождем.

Часть телег он оставил под кузницы, материалы и трофеи. Его серебро поедет с ним на восток. Хубилай чувствовал: веселья в лагере поубавится. Кочевая нация превратится в военный лагерь, в котором каждый закреплен за своим туменом.

Две большие группы медленно расходились. Раздавались последние крики прощания. Всадники смотрели, как их семьи тают вдали. Чаби и Чинким остались со свитой. Хубилай – брат хана, оспаривать его приказ никто не решался. Дозорные добрались до цзиньской границы, вражеских армий не встретили. Опасно было лишь на востоке; каждый воин понимал, что дело еще не сделано. В такой день трудно сохранить хорошее настроение. При Хубилае осталось огромное полчище, но без лагеря по сунским землям оно двигалось куда быстрее. Войско словно избавилось от лишней тяжести. Вечерами у костров больше не пели, но спокойная решимость сохранилась. В отсутствие женщин питались все вместе, каждый воин вечером получал по миске наваристого бульона.

Когда дни стали длиннее, Хубилай вернулся к местам своих же сражений. В ужасе проезжал он мимо загнивающих трупов. Лисы, волки и стервятники лакомились мясом, сходящим с костей. Друзья и враги разлагались под солнцем и дождем, сливались воедино. Хубилай смотрел на апатичные лица всадников и гадал, как их не тошнит. Он представлял, как сам погибнет и сгниет на чужбине. Занимают ли такие мысли Урянхатая? Скажет ли орлок правду, если спросить напрямик?

Дозорные сообщили, что в сорока милях от Шаояна видели всадников. Кому бы ни служили те воины, они отступили, едва увидев тумены, держались на расстоянии и скакали так, словно за ними гнались злые духи. Хубилай еще приказ не отдал, а его всадники день ото дня мчались все быстрее. Телеги отстали на добрых двадцать миль – больше нельзя, а так, в случае атаки, они нагонят всадников. В холод всадники сосали кровь у свободных кобылиц. Трем-четырем наносили раны, но небольшие, чтобы надолго не вывести из строя. Войско двигалось по собственным следам, до Шаояна провизией запастись негде. Хубилай гадал, как встретит его префект. Он переживет две встречи с монголами – таким не каждый похвастает.

Царевич наконец понял: у него слишком мало воинов, чтобы бросать их на сунские стены. Рано или поздно вражеские полчища сотрут тумены в порошок. Хубилай принял решение – и теперь не узнавал в себе самоуверенного юнца, вторгшегося на вражескую территорию. Неужели он пошел на такой риск? Да, он был готов штурмовать сердце великой империи. В Шаояне он не остановился бы. Не остановился бы ни перед чем.

Когда ехали по бесконечному Шаояну, на крышах домов всадники видели людей. Хубилай поднял руку, не то в знак приветствия, не то в знак прощания. Сунскому дракону он вырежет сердце одним ударом. Другим городам боятся нечего.

За Шаояном провизия еще попадалась. Голодные воины отъелись в первых же городишках, хотя грабить их Хубилай запретил. Серебро воины видели еще в лесном лагере – слитки выгружали, передавали из рук в руки, укладывали на мокрые листья. Туменам не платили месяцами, но люди знали: серебро существует, поэтому не ворчали слишком громко и часто.