Кровное дело шевалье

Но Пардальян достиг вершины отчаяния: ведь его схватили в расцвете лет, когда вся жизнь была у него еще впереди; он не знал, за что арестован и сколько ему сидеть. Ему казалось, что в полной темноте его подтолкнули к краю бездонной пропасти.

У него отняли небо и землю; четыре тюремные стены заменили ему бескрайний горизонт. Он не мог предположить, что его ждет: умрет ли он завтра, в двадцать лет, или будет умирать день за днем в течение четырех или пяти десятков лет.

Он должен был все разузнать! Разузнать любой ценой!

На шестой день он не выдержал и решил спросить, за что же его арестовали. Вечером, когда тюремщик зашел к нему в камеру, Пардальян впервые обратился к нему:

— Послушай, друг мой…

Тюремщик мрачно глянул на него и заявил:

— Разговаривать с заключенными запрещено.

— Одно слово! Только одно! За что я сижу?

Тюремщик направился к двери, потом обернулся, и, видимо, пожалев бледного, потрясенного юношу, сказал:

— Предупреждаю в первый и последний раз: мне с вами разговаривать запрещено. Если вы будете настаивать, мне придется доложить коменданту. А вы можете угодить вниз, в карцер.

— Ах так! — взорвался Пардальян. — Пусть в карцер! Но я хочу знать! Слышишь! Скажи, мерзавец, а не то задушу!

Шевалье рывком бросился на тюремщика, но тот, похоже, был настороже и успел выскочить в коридор, захлопнув за собой дверь. Тогда Пардальян всем корпусом навалился на дверь, но она лишь чуть дрогнула. Целые сутки заключенный вел себя как безумный: орал, стучал в дверь, лупил табуреткой по стенам, так что тюремщик боялся и нос в камеру сунуть. Пришлось предупредить коменданта, и тот, прихватив дюжину хорошо вооруженных солдат, явился в камеру бунтаря.

— К вам пришел господин комендант, — прокричал тюремщик сквозь закрытую дверь.

— Наконец-то! Сейчас мне все объяснят, — обрадовался Пардальян.

Дверь распахнулась, и солдаты выставили в проем алебарды. Пардальян в приступе отчаяния был готов броситься прямо на острия алебард, но внезапно остановился. За спинами солдат он увидел коменданта, а увидев, узнал его — это был один из тех заговорщиков, что собирались в задней комнате гостиницы «У ворожеи».

— Прекрасно! — воскликнул комендант. — Похоже, зрелище алебард вас успокаивает, как, впрочем, и всех остальных безумцев вашей породы. Пошли на попятный? Это хорошо… Молчите? Ну что ж, я человек не злопамятный, но больше не безобразничать! Еще одна попытка — и попадете в карцер, вторая — лишу воды, третья — подвергнетесь пыткам. Я вас предупредил, теперь будьте паинькой! Хотя вам и не спится, не мешайте спать другим.

Пардальян отступил на два шага. Он, казалось, успокоился, но мозг его лихорадочно работал; впрочем, лицо юноши выражало лишь тупое почтение.

Комендант решил, что одно его появление усмирило узника, и снисходительно пожал плечами.

— Ненадолго же тебя хватило! — проворчал Гиталан.

А Пардальян все молчал. Сдвинув брови и сжав кулаки, шевалье размышлял.

— Вот и хорошо! — продолжал комендант. — Вот мы и успокоились! Пытки-то никому не нравятся! Надеюсь, теперь будете вести себя как положено. Можете поблагодарить меня: я с вами был добр!

Комендант повернулся, чтобы уйти, но Пардальян бросился к нему.

— Господин комендант, — произнес шевалье совершенно спокойным тоном, хотя внутри у него все кипело, — у меня к вам простой, очень простой вопрос…

— Знаю, знаю… Хотите выяснить, за что вы попали в Бастилию? Но, видите ли, дорогой мой, должен сказать, что меня совершенно не интересует, какие преступления совершили наши заключенные. Одно могу добавить: скорее всего, вы никогда отсюда не выйдете… Так что лучше вам не ссориться ни со мной, ни с вашими милыми тюремщиками.

— Да я и не собираюсь с вами ссориться, господин комендант, и благодарю вас за добрые советы… Но я совсем не о том хотел спросить.

— Что же вам угодно?

— Могу ли я получить бумагу, перо и чернила?

— Запрещено.

— Господин комендант, я хочу написать донос.

— Донос?

— Да. Вам лично и в письменном виде. Я случайно стал свидетелем заговора.

— Заговора… — повторил комендант, побледнев.

— Гугенотского заговора, сударь; представьте себе, они хотят убить герцога де Гиза.

— Надо же! И вы, стало быть, это раскрыли.

— Да. Я напишу все, и вы сможете арестовать проклятых еретиков и доказать их вину. Надеюсь, что мне это зачтется.

— Конечно, обещаю вам сделать все возможное, чтобы способствовать вашему освобождению.

В голове у достойного коменданта моментально созрел план: узник пишет донос и немедленно отправляется вниз, в подвал, в каменный мешок, где человек и нескольких месяцев выжить не может. А сам господин комендант, раскрыв гугенотский заговор, становится таким образом спасителем Гиза — скорее всего, будущего короля Франции — да еще доказывает свою преданность святой церкви.

Через четверть часа тюремщик принес Пардальяну два листа бумаги, чернильницу и очинённые перья. Шевалье тут же схватился за бумагу.

— Через несколько дней я буду свободен! — воскликнул он. — Ваш начальник собственными руками распахнет передо мной ворота Бастилии.

— Мой начальник?

— Да, комендант тюрьмы, господин де Гиталан.

Тюремщик с сомнением покачал головой и удалился.

«По-моему, он окончательно свихнулся, — подумал про себя достойный страж. — Хорошо хоть не буйный…»

На следующее утро он явился в камеру с утра пораньше.

— Написали?

— Нет еще. Ведь надо все хорошенько вспомнить.

— Поторопитесь. Господин комендант ждет не дождется.

Когда тюремщик вышел, Пардальян пододвинул табурет к стене, взобрался на него и, прижавшись лицом к прутьям решетки, принялся внимательно разглядывать улицу. Так он стоял целый день… Два или три раза ему на глаза попадался Пипо, уныло бродивший под стенами тюрьмы. Растроганный шевалье грустно улыбнулся и прошептал:

— Бедняга Пипо!

Внезапно лицо Пардальяна осветила радость, похоже, его посетила какая-то гениальная идея.

— Нашел, кажется, нашел! — воскликнул шевалье и слез с табурета.

Он схватил листок и принялся лихорадочно писать. Затем он сложил бумагу и спрятал ее за отворот камзола. После чего ударами каблука Пардальян разбил плитки, которыми в одном углу камеры заменили каменные плиты, и подыскал обломок потяжелей.

На следующий день шевалье взял оставшийся у него чистый лист бумаги, влез на табурет, занял наблюдательный пост у окошка и немедленно увидел Пипо.

— Пипо! — крикнул Жан.

Из окна был виден угол стены, у которого стояли часовые. Они услышали крик и подняли головы, стараясь рассмотреть, кто кричал.

— Похоже, клюнули! — обрадовался шевалье.

Он замахнулся и изо всех сил швырнул подальше обломок плитки, завернутый в чистый лист бумаги. Он видел, как Пипо схватил брошенный камень, как стражники кинулись за собакой… Несколько мгновений он стоял, вперив взор за окно. И лишь когда стражники, не добившись своего, вернулись к стенам Бастилии, Пардальян слез с табурета и сел. Он задумчиво провел рукой по лбу и прошептал:

— Только бы Пипо унес бумагу подальше. Если часовые подобрали листок, я погиб!

Пардальян поставил на карту все: любовь, свободу, будущее.

Вскоре в коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге камеры возник разъяренный комендант в окружении стражи.

— Сударь! — взревел Гиталан. — Извольте объяснить, чем вы тут занимаетесь! Что за письмо вы бросили? Отвечайте, иначе пытки вам не миновать.

Пардальян вздохнул с облегчением — сработало!

«Я спасен!» — подумал шевалье.

— Не смейте отрицать! — продолжал комендант, — Стражники видели, как вы бросили записку какой-то собаке! Отвечайте!

— Готов ответить на любой вопрос…

— Собака ваша?

— Конечно, моя!

— И вы бросили ей записку…

— Именно так…

— А она знает, куда нести письмо?

— Естественно, собака приучена носить письма.

— Негодяй! Вот зачем вы просили у меня бумагу! Кому вы писали?