Тень Торквемады

Фернана Пинто и Антонио де Фариа, которые по указке подьячего тоже надели свои лучшие одежды, подвели к Иоанну Васильевичу, когда он уже сидел на коне. Видно было, что предстоящая охота добавила ему хорошего настроения; благожелательно оглядев испанцев, он сказал:

— Сегодня у нас охотничья потеха. Милости просим принять в ней участие и немного повеселиться. Садитесь на лошадей и следуйте за нами.

На этом разговор закончился. Фернан Пинто испытал глубокое разочарование: и это все?! Как он может выполнить наказ генерала Общества Иисуса, если не в состоянии побеседовать с царем Московии наедине? Упавший духом фидалго кое-как забрался на предложенного ему коня. Ездил он неважно, ведь большую часть своей жизни Пинто провел не в седле, как многие португальские дворяне, а на палубе парусного корабля, — и кавалькада во главе с великим князем с гиканьем и свистом понеслась по полям и перелескам к царским охотничьим угодьям.

Ушлый балагур Митька Бобер уже успел рассказать Антонио де Фариа (а тот пересказал Фернану Пинто), что в Московии лошади для выезда и гоньбы при псовой охоте покупались у ногайцев. Они пригоняли в Москву на продажу огромные табуны. Степные ногайские лошади были неутомимы в ходу и высоко ценились за неприхотливость. Именно ногайских лошадей и подали испанцам. Седло-арчак с невысокой лукой и подушкой из лебяжьего пуха было удобным и легким; оно как нельзя лучше подходило для охоты. Его обтянули бархатом вишневого цвета, а крыльца и тебеньки расшили серебряным шнуром.

Возможно, по причине испортившегося настроения, а может, из-за недостатка опыта езды верхом Фернан Пинто не обратил должного внимания на лошадь, которую ему подвел разбитной малый, царский конюх. Он хитро посмотрел на фидалго, поклонился и быстро исчез, оставив после себя лишь едкий смешок, который тут же растворился в снежной пыли, поднявшейся из-под лошадиных копыт. Лошадь — это была молодая кобылка — шла споро и хорошо слушалась поводьев. Ее поведение успокоило Фернана Пинто, но все равно где-то в глубине души у него шевелились смутные подозрения. Проказливая физиономия конюха преследовала его до самых охотничьих угодий.

Местность, на которой должна была состояться, по словам царя, «охотничья потеха», находилась неподалеку от Москвы, в Сокольничих лесах. Им оказалась обширная лесная прогалина, усеянная кустарником. Как объяснил иностранцам Афанасий Пуговка, место было весьма удобно для размножения зайцев; здесь словно в каком-нибудь зверинце плодилось их великое множество. Никто не смел в этих местах охотиться на зайцев или рубить кустарник под страхом жестокого наказания.

Великий князь держал множество зайцев еще и в специальных звериных загонах, а также в других местах. Когда ему хотелось насладиться этой забавой, а год на зайцев выдавался неурожайным, он приказывал привозить их из иных заповедников. По мнению Иоанна Васильевича, чем большее количество зайцев он поймает, тем больше это доставит ему удовольствия и чести.

Но особенно поразили Фернана Пинто охотничьи псы московитов. Таких зверей он еще не видывал, хотя и объездил полмира. Они были немного похожи на итальянских молоссов [55]— такие же крупные, мордатые, с массивными челюстями. Русские называли их меделянскими собаками. Только эти меделяны были еще больших размеров, чем молоссы; фидалго прикинул на глаз, что высотой они никак не меньше четырех футов. А широкие груди и рельефные мышцы подсказывали ему, что такой пес может в одиночку справиться не только с волком, но и с медведем.

Кроме меделянов многочисленные псари держали на поводках и собак другой породы — борзых. Одни называли их коуци, другие куртци, но Фернану Пинто это было неважно. Он любовался красотой борзых — высоких, поджарых, с длинной ухоженной шерстью и пушистыми ушами; они не бежали, а, казалось, летели над землей. Стремительный бег коуци завораживал. Каждому из испанцев вручили поводки от двух борзых, но Фернану Пинто и Антонио де Фариа такая охота была в новинку, и они чувствовали себя не в своей тарелке. Псари им объяснили, что героем дня считается тот, чья собака затравила больше зайцев. Однако испанцы не очень надеялись на успех.

Поначалу в дело вступили меделянские собаки и загонщики. Их было человек сто, все в черных и желтых ормяках [56]. Князь что-то сказал боярину, ведающему охотой, и тот во весь опор поскакал к другим охотникам. Они громко закричали все в один голос «Гуй, гуй!» и спустили меделянских собак. Раздался многоголосый лай, а за ним и крики загонщиков. Они стучали палкой о палку, свистели, дудели и вообще поднимали невообразимый шум, мигом нарушивший сонный покой лесного царства.

Верно говорится, что везет глупцам и начинающим. Так случилось и с Фернаном Пинто — первый заяц выскочил неподалеку от него. Фидалго так растерялся, что не спустил из поводка собак, а просто выронил его из рук. Борзые сорвались с места словно вихрь. Кто-то из бояр тоже последовал его примеру, но коуци Пинто оказались проворней. Заяц тонко закричал — и все было кончено. Охотники приветствовали его успех криками и рукоплесканиями, а один из них — он находился ближе всех — сказал:

— Молодца, гишпанец! За первую удачу жди подарок от великого князя!

Зайцев затравили великое множество. Испанцы тоже вошли в раж, а их борзые оказались не хуже, чем у других. Специальные слуги записывали, у кого сколько зайцев на счету, но великий князь опередил всех. Может, потому, что псы у него были просто великолепными — и по стати, и по скорости бега.

Некоторые бояре, из молодых, кичась перед царем своей удалью, использовали для охоты арапник — ременный кнут длиной около трех футов с кистью конских волос на конце. Кнутовище арапника было длиной чуть менее двух футов с петлей на конце, чтобы можно надеть на руку. В кнут была вделана свинчатка, которой охотник мог пришибить не только зайца, но и лису, и даже волка.

Фернан Пинто так увлекся, что постепенно начал отдаляться от общей группы охотников. Самые хитрые зайцы, несмотря на испуг, начали вырываться из окружения через фланги, минуя загонщиков, и фидалго это заприметил. Он послал свою лошадку в галоп, и вскоре в его седельной тороке уже висели семь зайцев.

Старый заяц долго не покидал своей лежки. Она была под кустом, в глубокой норе. Он немало видывал на своем веку облавных охот, и они сделали его мудрым и предусмотрительным. Заяц хорошо слышал шум, поднятый загонщиками, ему очень хотелось, как и его сородичам, поддаться многовековому инстинкту и сорваться с места, а потом бежать, бежать подальше от этого гвалта, надеясь на быстроту своих ног. Но опыт и приближающаяся старость, которая не добавляет прыти, цепко удерживали зайца в лежке.

Возможно, он так и переждал бы весь этот заячий переполох, не окажись поблизости Фернана Пинто. Его лошадка подошла слишком близко к кусту, где таился ушастый ветеран, и заячья душа все же не выдержала. Заяц выскочил буквально из-под копыт лошади, и она испугалась не меньше, чем объект охоты. Увы, оказалось, что ее не тренировали на подобный испуг, — потому-то конюх и ухмылялся с ехидцей — и кобылка понесла. Она поскакала в одну сторону, а борзые помчались за зайцем в другую, потому что Фернан Пинто отпустил их и схватился за повод со всей силой, чтобы остановить животное.

Однако все его потуги оказались напрасными. Лошадь словно сошла с ума. Она неслась, не выбирая дороги, пока одна из веток не сшибла фидалго на землю. Ему здорово повезло — он упал прямо в куст. Это смягчило падение, и Фернан Пинто отделался только царапинами. А когда пришел в себя, его начал одолевать стыд. Вот смеху-то будет, уныло думал фидалго, когда он вернется к охотникам…

Но где же они? Фернан Пинто прислушался и пошел на гвалт, который доносился даже в урочище, где он оказался. Вскоре лес поредел, и фидалго заметил мелькавшие среди деревьев фигуры охотников. А затем показался и сам великий князь. Он, как и Фернан Пинто, в азарте тоже оторвался от общей массы своих подданных и как раз слез с аргамака, чтобы поднять затравленную псами добычу.