Казачий дух

— Не торопись, атаман, воды Терека еще не усохли до обыкновенного ручья, а вершины гор не склонили перед русскими, которым ты служишь, свои снежные папахи.

Чеченец явно рисовался перед своими соплеменниками, стоявшими рядом с ним, тем более, что на их лицах отразилось удовольствие от его удачного выпада. Гонец был одет в черную черкеску с серебряными газырями по бокам, за отворотами которой играла пламенем красная рубаха, на поясе отливал серебром кинжал из дамасской стали, сбоку был приторочен турецкий ятаган. Весь вид его говорил о том, что он принадлежит к уважаемому тейпу, способному отомстить за своего члена, если с ним что-нибудь случится. Но в груди у Панкрата начал возгораться огонь бешенства, с утратой близких ему людей он успел перешагнуть тот порог, который принуждал его задуматься, кто перед ним. Ему давно надоели азиатские повадки горцев с их алчными законами, конца которым не предвиделось. Переносицу разрубила надвое жесткая черточка, правая рука сама переместилась на рукоятку шашки:

— Говори, иначе это будет твой последний день, — процедил сквозь зубы полковник.

Тихо звякнуло железо, лошади под казаками, окружившими гонцов, насторожились как перед сигналом к атаке, они давно превратились в единое целое с хозяевами. И абрек понял, что времена действительно переменились, это произошло за какой-то месяц, после того, как терцы разгромили аул Гуниб — цитадель Шамиля, третьего имама Чечни и Дагестана. Он сглотнул слюну и выложил то, за чем пришел:

— Мюрид Руслан Дакаев предлагает тебе поменять твоего сына с твоей сестрой на воинов аллаха, которых вы захватили в плен во время вашего похода в Дагестан, — скороговоркой начал он. — Мы знаем, что ты еще не отсылал наших джигитов в штаб русских войск в станице Пятигорской, а держишь их у себя под замком.

— Часть абреков находится здесь, — расцепил зубы Панкрат. — Но мы не посадили их на цепь и не бросили в зинданы, как это делаете вы со своими пленниками. Они закрыты в сарае, сытые и напоенные.

— Тогда принимай условия, которые мы тебе поставим, и выпускай наших воинов на волю.

— А какие у вас условия?

— Мы хотим обменять твоих сына с сестрой на всех джигитов, взятых вами в плен, — чеченец с превосходством взглянул на собеседника. — И ты отдашь нам золото с драгоценностями, которые казаки захватили в ауле Гуниб, и добавишь к ним свои сокровища, привезенные твоим отцом с войны с Наполеоном.

Панкрат впился в горца глазами, потемневшими от раздиравших его изнутри чувств, он и правда перестал соображать, что нужно делать в первую очередь. С одной стороны Павлушка с Марьюшкой оказались живы, если их предлагают обменять на бандитов, с другой развязность, с которой это предложение оглашалось, не знало предела.

— Сундуки с драгоценностями, отобранные у имама Шамиля, мы переправили в Кизляр, в казну русских войск, — трепыхнул он тонкими ноздрями. — Это сокровища награбленные, отобранные у русских путников и у жителей левобережных станиц.

— Придется поехать в главную ставку сип-сиповичей и забрать их обратно, — откровенно засмеялся чеченец. — Надеюсь, свои сбережения ты к ним не присоединил, и они по прежнему хранятся в твоем доме?

Панкрат всхрапнул, едва удерживаясь, чтобы не развалить потерявшего совесть горца шашкой напополам:

— Не впервые я слышу от вас про драгоценности, которые есть у нас, — медленно сказал он. — Откуда вам про это известно и кто распускает такие слухи?

— Разговоры про сокровища Даргановых идут давно, всем видно, как живет ваша семья, — откровенно ухмыльнулся чеченец. — Ни одна заморская невеста не выскочит замуж за обыкновенного терского казака. За нее нужно положить большой пешкеш, вот и все слухи.

За спиной у полковника начала собираться вся большая семья, вслед за братьями с Буалком подтянулся дядюка Савелий с сыновьями. За ними из толпы казаков отделились кумовья со свояками и крестниками.

— Кто вам накаркал, что наши родители положили за невест моих братьев большой пешкеш? Я даю слово, что они соединились по любви и без всякого выкупа, — продолжал допытываться атаман. — А если у нас тех сокровищ отродясь не бывало, тогда что вы будете делать?

— Тогда мы разворачиваем коней и уходим из твоей станицы, а ты навсегда распрощаешься со своими сыном и сестрой.

— А за пленных джигитов, запертых в сарае, вы меняться не желаете?

Горец осклабился всеми складками своего худощавого лица:

— Наших воинов отпустят русские, как только вы доставите их в штаб в станице Пятигорской, — сказал он, уверенный в своей правоте. — Они еще взыщут с вас за то, что без их ведома вы организовали поход в Дагестан, чем нарушили мирный договор с Шамилем.

— Это правда, атаман, — подтвердил один из чеченцев, сопровождавших гонца. — Мы уже знаем о разговоре, который произошел в штабе русских войск в Пятигорской.

Панкрат перевел взгляд на говорившего, но ничего не сказал, он понимал, что у русских языки свисают до земли, а кавказцы с азиатами не стесняются на них наступать. На высокое крыльцо хаты вышла Софьюшка, она приложила ладонь ко лбу и посмотрела в сторону распахнутых ворот. За последнее время она крепко сдала, под глазами появились новые морщины, а волосы совсем стали седыми. Но женщина старалась не показывать виду, что ее одолевает хворь от потери сразу нескольких близких людей.

— Что там происходит? — обратилась хозяйка подворья к снохе и дочери. — Почему Панкрат до сих пор не погрузил походные саквы в коляски, он хочет, чтобы мои дети отправились в путь на ночь глядя?

— Мамука, он ведет переговоры с каким-то абреком, — нервно покусывая губы, постаралась объяснить Аннушка задержку с отъездом. Она оглянулась на Ингрид и Сильвию, показавшихся в дверях вслед за матерью, и добавила. — Я только расслышала, что чеченец настаивает на каком-то выкупе.

— Какой выкуп? За что он его требует? — развернулась к дочери Софьюшка. — За мою Марьюшку и моего внука Павлушку, украденных этими разбойниками?

— Ничего не слышно, мамука, дети на базу раскричались, а до ворот далеко.

Между тем Панкрат оставил в покое рукоятку шашки и перекинул в правую руку нагайку, он понимал, что абрек говорит правду. Но известие о том, что Павлушка с Марьюшкой живы, давало надежду на то, что из плена их еще можно будет вызволить. Постучав по ноговице жгутом, скрученным из сыромятных ремней, полковник бросил раскаленный взгляд на посланца:

— Передай Руслану из тейпа Дакаевых, своему хозяину, что я определяю ему на раздумья три дня, — он с шумом всосал в себя воздух. — Если к этому времени мюрид не отпустит на волю моего сына с моей сестрой, я не доведу пленных абреков до штаба в Пятигорской. И никакой русский начальник мне не будет указ, ты понял?

Некоторое время горец старался сдержать ярость, овладевшую им, затем взялся за луку седла и с места вскочил на спину своего коня. Его примеру последовали двое его сопровождающих.

— Я так и передам, — огрызнулся гонец. — Но знай и ты, Панкрат Дарганов, если хоть один волос упадет с головы наших джигитов, тебе тоже не жить.

Полковник взорвался испариной, будто его окатили ушатом кипятка, чеченский абрек посмел угрожать ему в его собственном доме. Подобного презрения к незыблемым законам гор не мог позволить ни один кавказец, уважающий себя, за это можно было поплатиться жизнью прямо на месте. Атаман развернул нагайку и со всей силы полоснул ею по плечам наглеца, затем еще раз и еще:

— Пош-шел вон, бирючья твоя морда, пока живой, — приговаривал он, стараясь ударить с оттяжкой. — Гони к своим чакалкам с наказом, что пощады вам больше не будет…

Атаман стегал абрека до тех пор, пока тот, перекосивший лицо от боли, не рванул уздечку на себя и не ударился с места в карьер. Его провожатые уже давно пританцовывали возле другого куреня.

— Панкрат, ты пожалеешь об этом, — обернувшись на скаку, крикнул чеченец. — Меня никто еще так не унижал.

— А я об унижениях отродясь не ведаю, — умеряя дыхание, буркнул себе под нос атаман. — Еще каждая чакалка посмела разевать на человека слюнявую свою пасть.