Суд волков

Ошеломляющие открытия следовали одно за другим, совершенно опустошив Жанну.

Половину обнаженного тела Жозефа освещал голубой свет луны, другую половину – золотистое пламя свечей. Казалось, он принадлежит двум мирам.

Жозеф был копией Жака, каким тот был, когда они встретились.

Он предложил только спать вместе. Но сон, увидев их обоих в постели, сбежал, словно вор.

Жанна едва не вскрикнула, когда рука Жозефа легла ей на грудь. Но губы Жозефа, прильнувшие к ее губам, принудили ее к молчанию. Реальность его тела казалась ей настолько непостижимой, что она спросила себя, не притворялся ли Жозеф все это время и по какой причине. Впрочем, это была ее последняя мысль, ибо разум оставил тело, полностью отдавшееся ощущениям. Волны огненного моря перекатывались в лунном свете. Мир пришел в движение. Она больше не была одна. Ее руки, ноги и губы нашли свое отражение.

У Жозефа были такие же шелковистые волосы, как у Жака.

При первых проблесках зари, а затем в солнечном свете последующих дней ему пришлось давать ей бесконечные объяснения. Неужели все эти годы он не испытывал потребности в любви?

– Разве ты не задавалась подобным вопросом относительно Анжелы? – ответил он.

– Конечно. Я думала, что она закончит жизнь старой девой или монашкой.

– Монашкой! – удивленно повторил он. – Разве ты не знаешь, что Жак после смерти своей первой жены долгие годы оставался один?

– Жак был моим первым возлюбленным, – сказала она, вспомнив внезапно о его необычной манере заниматься с ней любовью.

Новые вопросы смущали ее покой. Она не смела задать их ему и порой даже самой себе. Он так и не объяснил причины своего долгого воздержания. Разговор состоялся в саду, в беседке, увитой виноградными лозами. Жужжали пчелы, собиравшие мед.

– Значит, я первая женщина в твоей жизни?

– Да.

Ему было двадцать девять лет. Возможно ли такое? Она настолько удивилась, что он заметил это и улыбнулся.

– Нас воспитывали необычным для этой страны образом, впрочем, то же самое можно сказать и о других странах. Мы все должны жениться или выходить замуж в силу предписаний нашей религии. Мой отец был чрезвычайно строг в этом вопросе. Но до вступления в брак нам надлежало хранить целомудрие, что мы с Анжелой и делали. Моей сестре предложили на выбор двух женихов, оба были ей противны. Мне предложили три партии, ни одна не вызвала у меня восторга. Нам объяснили, что брак подчиняется разуму, а не безумству страстей. Анжела просила время подумать, я ссылался на занятия. Потом ты вошла в жизнь Жака.

– Не понимаю.

– Ты убедила Жака обратиться в католичество. Он был любимым сыном нашего отца. Горе Исидора оказалось настолько сильным, что он умер. Нас же ты, сама того не зная, избавила от брака по обязанности.

– И что же?

Она пристально всматривалась в это тонкое лицо, белые изящные руки, безупречные жесты.

– Наши первые чувства, у меня и у моей сестры, были двойственными. К глубокому горю, ибо мы любили отца, примешивалось облегчение. Мы освободились! Нам уже не нужно было отдавать свое тело ради обязанности, существующей несколько тысячелетий, – обязанности приумножать наш народ. Мы больше не принадлежали к этому народу. Так что тебе не понять нашей страстной любви к свободе.

– Ты говоришь, как девственница: отдавать свое тело. Такие слова больше подходят женщине.

– Нет. Если я соглашаюсь на брак с женщиной, которую не люблю, я приношу свое тело в жертву. Отдаю его во имя долга. Не распоряжаясь собой, я был подобен рабу. То же самое чувствовала и Анжела.

Она задумалась. Эти представления разительно отличались от ее собственных! И все же она начинала понимать Жозефа.

– Но потом Анжела увидела мужчин, ты увидел женщин… Разве не ощутили вы оба желание?

– Мы сначала ощутили опасение. Та ли это женщина? Тот ли это мужчина? Мы тогда слишком сильно ценили свободу и власть над своим телом, чтобы уступить первому же соблазну. Нет, мы не отдались бы задешево.

Жанна была изумлена. Она недоверчиво рассмеялась.

– Но восемь лет у Анжелы! Десять лет у тебя! Ты отдаешь себе в этом отчет? Даже наши священники не живут так, как вы!

Он пожал плечами.

– Что мне до священников! У нас с Анжелой было чувство, что самым ценным даром нашим избранникам будет девственное тело, и это высшее сокровище достанется лишь тому, кого мы сочтем достойным и кто сумеет его оценить. Мы не желали опускаться до случайного соития.

Этот аристократический язык постоянно приводил Жанну в смущение. У нее защемило сердце при воспоминании о Матье, который повесился, когда узнал, что она не девственница: он думал, что она по доброй воле отдалась другому. На свой манер он тоже был аристократом.

Легкий ветерок встряхнул глицинии и ломоносы, которые боролись за господство в беседке.

– А Феррандо? Каким образом Анжела поняла, что любит его?

– Она и не поняла. Ее взволновал голос и взгляд. Когда в первый же вечер он пришел и запел, она убедилась, что он не забыл ее. Вспомни, он ведь ухаживал за ней месяца три, прежде чем она уступила.

– В особняке Дюмонслен.

– Она тебе рассказала? Вот доказательство ее невинности.

Жанна вспомнила слова Анжелы о теле Феррандо, и мелькнувшее было у нее подозрение тогда растаяло: значит, Анжела не видела тела Жозефа. Изяществом он не уступал Жаку. В этой странной семье необыкновенный ум сочетался с телом, которого не постыдился бы архангел.

– Анжела уступила ему, потому что он красив? – спросила она.

– Я знаю свою сестру. Она уступила ему из-за его изящества.

– Его изящества… – повторила Жанна.

– Изящества, да. Она угадала в нем мужчину, не похожего на тех, кто видит в любви одно лишь спаривание и в постель идет как к столу.

– Что же делает мужчин другими?

Он на мгновение задумался.

– Сознание, что им не угрожают постоянно голод и смерть. Две эти опасности делают мужчину примитивным и грубым. Впрочем, и женщину тоже. У таких мужчин нет времени для тонких чувств. Они бросаются на женщину так, словно составляют завещание перед петлей или плахой.

Она засмеялась. Да, подумала она, это точно относится к Монкорбье, вечно голодному, словно ободранный волк.

– А я? – спросила она.

– Как супруга Жака ты была наполовину моей, – сказал он лукаво.

– Что? – вскричала она почти с негодованием.

– Я знал мнение Жака о тебе: если ради тебя он отрекся от своей веры, значит, считал, что ты обладаешь необыкновенными достоинствами. Мне очень повезло, что и я смог убедиться в этом.

– И ты ждал все это время?

Она вдруг вспомнила, что Жозеф не покидал ее ни на один день с того момента, как уехал Жак, и отправился с ней в Анжер, хотя у него не было таких причин, как у нее, искать убежище.

– Я подумал, что тебе будет легче, если рядом окажется преданный друг, – сказал он.

– И ты не испытывал потребности признаться раньше?

Он помолчал. Затем ответил очень серьезно:

– Жанна, ты принадлежишь миру, где принято навязывать свою волю. Навязывать идеи. И навязывать свое тело. Где начинают войну с целью что-то навязать. Это не мой мир И это не был мир Жака.

Она вспомнила его речи у Рене Анжуйского, которые так удивили и развеселили короля: он не желал навязывать свои идеи. И самого себя. Он был полной противоположностью Франсуа де Монкорбье, который взял ее силой.

Но Монкорбье исчез из ее жизни. А Жозеф был с ней, как и память о Жаке.

– Я не верю, что судьбу можно принудить, – сказал он задумчиво, словно размышляя вслух. – Но, видя, как ты бесконечно терзаешь себя, я подумал, что надо тебя попросить взглянуть на меня.

Нежная доброта, которую она так ценила в Жаке, у него достигла крайних пределов. Его деликатность пронзала душу.

– Штерны и в самом деле необыкновенные люди, – сказала она.

Впервые она произнесла прежнюю фамилию мужа.

– Они стараются быть цивилизованными, – отозвался он. – Один из наших мудрецов, Маймонид, цитируя Аристотеля, написал, что нам следовало бы стыдиться чувства осязания, поскольку им обладают и животные. Я не хотел быть животным с тобой.