Морская дорога (ЛП)

Но всё изменилось. Мы вошли и разожгли огонь, и на следующий день дома стали наши. Мы с Карлсефни выбрали себе самый южный дом у реки, в котором жил сам Лейф. У нас была своя комната в дальнем углу, ближе к реке, а наша команда разместилась в зале, поблизости от нас. Снорри и его люди заняли два других дома, которые также служили мастерскими. Первую зиму было очень тесно, поэтому следующей весной мы соорудили больше сараев: один на берегу, для постройки корабля, и два для других мастерских, рядом со складом, построенным Лейфом. Той же весной, сразу через реку, напротив нашего дома, мы соорудили кузницу. У нас был кузнец, и Лейф сказал, что на окрестных болотах можно найти болотное железо, но, несмотря на все наши усилия, нам так и не удалось получить железо, на которое мы рассчитывали. Кузница оказалась сплошным разочарованием. Снорри потерял всякое терпение и больше не хотел связываться с производством железа, но Карлсефни упорствовал. Но об этом позже.

Наша первая зимовка должна была быть намного лучше, чем оказалась на самом деле. Мы охотились в течение трёх месяцев, и, хотя Лейф упоминал, что видел неподалёку оленей, но нашим охотничьим партиям не повезло. Они обнаружили лишь старые оленьи тропы, по какой-то причине животные не зашли так далеко на север в этом году. Птичий сезон мы тоже пропустили, хотя успели запастись лососем и треской. Ягоды были настоящим чудом, — столько разных ягод я никогда не видела, хотя по большей части мы собирали калину, бруснику и морошку. В половине дня плавания южнее мы нашли тёмные ягоды, они были такого же цвета, как и вино, которое сделал Тюркер. Карлсефни сказал, что они выглядят как виноград, хотя он никогда не видел свежего винограда, а только высушенные ягоды. Нам недоставало свежего мяса, у нас не было скота на убой, и когда тюлени начали выходить на берег, уже близилась зима. Карлсефни провёл несколько дней на островах, где удачно поохотился на тюленей, а Снорри, который отправился вдоль побережья, вернулся почти с пустыми руками. Первая метель пришла в начале октября, на стеблях увяли последние ягоды, пропали ужасные кусачие насекомые, которые донимали нас в Винланде каждое лето. Затем похолодало и тепло уже не вернулось. Скотина с каждым днём давала всё меньше молока. Лейф сказал, что зима начнётся не раньше Йоля, и, хотя нам тогда везло, как не везло за все три года, проведённые в Винланде, несомненно, самая первая зимовка оказалась самой худшей. Такова судьба, её не назовёшь щедрой, если конечно, не полагаться на её милость.

В середине ноября лёг снег, а меня начали преследовать призраки, затаившиеся в наших полупустых кладовых. Все мы переживали трудные зимы, но, возможно, у меня одной были причины бояться изоляции и нехватки еды в ближайшее время. Я молилась, как и все мы, но, Господь, казалось, был очень далёк от этой земли, где до этого не прозвучало ни одной молитвы. Я чувствовала, как мой ребёнок становился в утробе всё более сильным и активным, и как только он начал двигаться, то едва ли надолго затихал. Я не могла смириться с мыслью, что он родится в голодное время, и вырастет слабым, ведь мне хорошо знакомы все эти страхи. Поэтому однажды я поднялась к пирамидам из камней, чтобы произнести заговор. Это было недалеко, но подъём дался мне трудно, потому что в моём состоянии я с трудом переносила горшок с углями от очага. Земля застыла и покрылась снегом. Красная и жёлтая осенняя листва пожухла и стала хрупкой, голые ветви царапали меня, когда я проходила мимо. Я взобралась наверх между камней и можжевельника и встала на каменистом плато, поросшем лишайником. Сверху я видела струйки дыма, поднимающиеся от наших крыш, я разглядела Хельгу и остальных женщин, которые переворачивали треску, разложенную на берегу для просушки. Мужчин не было видно, ведь хорошая погода выпадала слишком редко, чтобы зря терять время, и все они отправились на охоту. В тот день было ясно, на горизонте тонкой полоской виднелся остров Бьярни.

Я произнесла заговор, разведя огонь из веточек мирта и можжевельника, пахнуло сладким дымом, стоя на морозе, я просила тепла, богатства и изобилия. Я не была уверена, что меня услышат. Эта земля казалась пустынной, бояться некого, но, тем не менее, она ничего нам не обещала. Если Господь создал этот мир, то позабыл о нём на исходе шестого дня, страна казалась безлюдной. Не думаю, что из Винланда можно попасть в преисподнюю или на небеса, и порой меня удивляла правота Тьёдхильд, которая хотела, чтобы тело Торвальда привезли домой. Возможно, нам также следовало привезти тело Торбранда домой. Его смерть казалась такой несправедливой: юноша погиб напрасно. Через несколько лет после того, как мы уплыли, Фрейдис оставила тела убитых ей людей в домах Лейфа, так что никто не сможет отмстить за них. Думаю, теперь в Винланде есть призраки, и они самые беспокойные из всех. Но, когда мы жили там, никто не умер, и мне хотелось бы надеяться, что мы оставили то место таким же пустынным, каким оно было до нас. Хотя, я не уверена. Когда я произносила заговор, то была слишком беспечна потому, что это место казалось мне безопасным, но мы, конечно же, изменили его навсегда.

Тем же вечером мы заметили, что куда-то подевался Торхель Охотник. Каждая из охотничьих партий посчитала, что он отправился с другой группой, но, когда все вернулись по домам из-за начавшейся бури, Торхеля среди них не оказалось. В течение трёх дней мы сидели в домах, тем временем буря не стихала, и все подумали, что, скорее всего, Торхель погиб. На третью ночь мне приснился сон, я увидела его, он лежал на плоском камне, вглядываясь в небо, его глаза, рот и ноздри широко открыты. Он обнимал себя руками и что-то бормотал. Там же оказался Карлсефни, он спросил Торхеля, что тот делает, и тогда Торхель ответил: "Не твоё дело. Я не ребёнок, мне не нужна нянька. Оставь меня в покое".

Я проснулась в кромешной темноте и почувствовала, даже находясь на лежанке, как от порывов ветра дрожат стены дома. Я разбудила Карлсефни и рассказала ему свой сон. Он сказал, что это очень похоже на Торхеля, так что он склонен считать этот сон вещим. Я поёжилась, и он спросил из-за чего.

— Если Торхель цел, — сказал он, — это хорошие новости. Не могу представить, как скажу Эрику, что потерял его человека, тем более, Торхель оказался нам полезен. Ты должна радоваться.

— Я не люблю, когда меня используют.

— Используют?

— Особенно в собственной постели.

Я услышала в своём голосе нотки истерики и перешла на шепот.

— Когда кто-то проникает в мои мысли. Даже когда я хочу прекратить это. Почему я не властна даже над своими собственными снами?

Он обнял меня и успокоил, тогда я почувствовала, как ребёнок в утробе лягнул его в твёрдый живот. Я была больше напугана, чем сердилась, и, хотя в руках Карлсефни чувствовала себя в безопасности, в то же время я знала, что он не сможет защитить меня от того, с чем никогда не сталкивался. Мои сны были лишь моей трудностью, откуда бы они ни приходили. Он любил меня, ведь любовь — это в каком-то роде могущественный заговор против злых сил, но я заразила его своими подозрениями, и впредь я его больше не будила.

На следующее утро ветер поутих, а солнце повисло, словно серебряная монета в туманном небе. Холмы покрывал снег, а ветер крутился как волчок. Я как раз возвращалась от выгребной ямы, когда увидела Торхеля, спускающегося с гребня хребта. Нехотя я пошла навстречу. Выглядел он дико — глаза покраснели, а куртка мехом наружу задубела от мороза. Казалось, обычный человек не смог бы пережить эту бурю, от него разило чем-то чужим, может, волком или медведем, или ещё каким-то неведомым зверем, обитающим в Винланде. Он подошёл ко мне, и мы встретились взглядами.

— Значит, ты читаешь заговоры, а не молитвы, Гудрид, а я вот тоже... ночевал в глуши, — сказал он. — Хорошо, что кто-то из нас решился сделать что-то действительно нужное.

— Я не понимаю, о чём ты.

— Говори, что хочешь, или смотри сны о том, чего не хочешь, — сказал он. — Ты поверишь, если я скажу, что штормом выбросило кита, длиной в шестьдесят футов, целую кучу отличного мяса, и этот кит лежит всего через пляж отсюда?