Дитя бури

Таким образом, не имея выбора, я отправился в Нодвенгу. Очевидно, мне было суждено увидеть финал драмы.

Глава XV. Мамина требует поцелуя

По прибытии в Нодвенгу я захворал и пролежал в моем фургоне около двух недель. Какая у меня была болезнь, я в точности не знаю. Вероятно, это была нервная лихорадка, которая явилась результатом переутомления от сильных переживаний и волнений. Болезнь эта осложнилась еще странными головными болями, вызванными раной, полученной мною в битве.

Когда я начал поправляться, Скауль и мои приятели зулусы, приходившие навещать меня, сообщили мне, что во всей стране происходили страшные беспорядки и что за приверженцами Умбелази все еще охотились и их убивали. Некоторые из партии узуту даже настаивали, чтобы и я разделил их судьбу, но на этот счет Панда был непреклонен. Оказывается, он публично заявил, что тот, кто поднимет оружие против меня, его друга и гостя, тем самым поднимет его против него, короля, и что это будет причиной новой войны. Таким образом узуту оставили меня в покое, считая, может быть, более благоразумным довольствоваться достигнутыми ими результатами.

А результаты были большие. Сетевайо был теперь верховной властью, а его отец представлял собою нуль. Хотя он и оставался главой нации, но было объявлено публично, что Сетевайо был ногами его, а вся сила была в этих подвижных «ногах», а не в склоненной «главе». У Панды осталось так мало власти, что он не мог защитить даже собственного домашнего очага. Однажды я услышал сильный шум и крики, доносившиеся, по-видимому, из королевского краля. Как потом выяснилось, Сетевайо объявил Номантшгали, жену короля, колдуньей. И, несмотря на мольбы и слезы отца, он заставил ее казнить на его глазах. Так много времени прошло с тех пор, что я не помню, была ли Номантшгали матерью Умбелази или одного из других убитых королевичей.

Несколько дней спустя, когда я был уже опять на ногах, Панда прислал мне в подарок быка. Гонец, который привел его мне, поздравил меня с выздоровлением и сообщил, что я не должен опасаться за свою жизнь. Он прибавил, что Сетевайо поклялся, что ни один волос не упадет с моей головы.

– Если бы я желал убить Макумазана, – сказал Сетевайо королю, – за то, что он сражался против меня, то я мог бы это сделать у Индондакусаки. Но в таком случае я должен был бы убить тебя, отец мой, так как ты назначил его начальником своего полка и послал против меня. Но я люблю его, потому что он храбр и принес мне хорошую весть, что мой враг Умбелази умер от разбитого сердца. Кроме того, я не желаю ссориться с англичанами из-за Макумазана, а потому пошли ему сказать, что он может спать спокойно.

Гонец сказал далее, что на следующий день был назначен суд над Садуко и Маминой и что желательно было мое присутствие.

Я спросил, в чем их обвиняют. Он ответил, что против Садуко выставлено два обвинения; во-первых, что он был виновником гражданской войны; во-вторых, что, натолкнув Умбелази на войну, в которой погибло много народа, он сам играл роль предателя, покинув его посреди боя со всеми своими полками – гнусный поступок в глазах зулусов, к какой бы партии они ни принадлежали.

Против Мамины были выдвинуты три пункта обвинения. Во-первых, что это она отравила ребенка Садуко, а не ее первый муж Мазапо, который невинно пострадал за ее преступление. Во-вторых, что она бросила Садуко, своего второго мужа, и пошла жить с другим мужчиной. В-третьих, что она была колдуньей, опутавшей Умбелази своим колдовством и заставившей его добиваться трона, на что он не имел никакого права.

– Это такие западни, что Мамине придется идти очень осторожно, чтобы не попасть в одну из них, – сказал я.

– Да, инкузи, в особенности если западни вырыты во всю ширину дороги и на дне каждой из них вбит кол. О, Мамину можно уже считать мертвой, и она заслуживает этого, так как, несомненно, она самая большая преступница во всей стране.

Я вздохнул, так как мне невольно стало жаль Мамины. Гонец продолжал:

– Черный владыка (т. е. Панда) послал меня к Садуко сказать ему, что он разрешит повидаться перед судом с тобой, Макумазан, если ты этого пожелаешь, потому что король знает, что ты был его другом и можешь дать свидетельство в его пользу.

– А что на это сказал Садуко? – спросил я.

– Он сказал, что он благодарит короля, но ему не о чем говорить с Макумазаном, чье сердце бело как его кожа и чьи уста говорят только правду. Королевская дочь Нэнди, которая все время с ним – она не хочет покинуть его в беде, как все другие это сделали, – услышав эти слова Садуко, сказала, что он прав и что по этой причине и она считает, что нет необходимости видеться с тобой до суда.

Я подумал, что настоящая причина нежелания меня видеть заключается в том, что Садуко стыдился меня, а Нэнди боялась услышать от меня о каком-нибудь новом вероломстве ее мужа, о котором она еще не знала.

– С Маминой же дело обстояло иначе, – продолжал словоохотливый гонец. – Как только ее привели сюда с Зикали Мудрым, где она скрывалась, и она узнала, что ты, Макумазан, в Нодвенгу, она попросила разрешения повидаться с тобой…

– И ей разрешили? – испуганно прервал я, потому что я вовсе не желал видеться с Маминой наедине.

– Нет, не бойся, инкузи, – с улыбкой ответил гонец, – король отказал ей. Он сказал, что стоит ей раз тебя увидеть, и она околдует тебя и вовлечет в беду, как всех мужчин. По этой причине ее сторожат только женщины и ни одному мужчине не разрешают даже близко подходить к ней. На женщин ее чары не действуют. Но говорят, что она весела, поет и смеется. Она рассказывает, что у старика Зикали ей было очень скучно, но что теперь она попадет в такое место, где так красиво, как на поле весной после первого теплого дождя, и где будет много мужчин, которые будут оспаривать ее друг у друга и сделают ее счастливой и великой. Вот что говорит она, и, может быть, она, как колдунья, знает, как выглядит обиталище духов.

Я промолчал, и гонец ушел, сказав, что вернется на следующий день проводить меня к месту суда.

На следующее утро, как только подоили коров и выпустили скот из кралей, он действительно пришел с конвоем из тридцати человек. Все это были воины из полка амавомбов, оставшиеся в живых после великой битвы. Когда я вышел из фургона, они встретили меня громкими криками «Инкузи!», и их восторг, при виде меня, на которого они смотрели как на товарища, был трогателен. По дороге их начальник рассказал мне, что после того, как третий полк атаковал их и прорвал кольцо, небольшому отряду амавомбов, от восьмидесяти до ста человек, удалось пробиться сквозь ряды неприятеля и спастись, бежав не по направлению к Тугеле, где погибло столько тысяч, а к Нодвенгу, где они явились с рапортом к королю.

– А теперь вы в безопасности? – спросил я начальника.

– Да, – ответил он. – Видишь, мы были солдаты короля, а не Умбелази, и Сетевайо к нам не питает злобы. Он даже нам благодарен, что мы дали возможность узуту по горло насытиться настоящим боем, не то что эти коровы – воины Умбелази. Он питает только злобу к Садуко потому, что никогда не надо вытаскивать утопающего из воды, а это-то и сделал Садуко – не будь его измены, Сетевайо погрузился бы в реку смерти. Но, может быть, Садуко и останется жив, потому что он муж Нэнди, а Сетевайо боится своей сестры. Поживем – увидим.

Между тем мы прошли во внутреннюю ограду королевского краля, снаружи которого собралось очень много народа, и все они шумели, кричали и ссорились. Обычная дисциплина в эти смутные дни отсутствовала. Внутри же ограды, вход которой строго охранялся, находилось только десятка два членов королевского совета, король, Сетевайо, сидевший по правую руку короля, Нэнди, несколько слуг и два огромных молчаливых парня, вооруженные дубинами. Я сразу догадался, что это были палачи. В тени, в углу, я заметил еще старого карлика Зикали, хотя каким образом он попал сюда, не знаю.

Я смело подошел к Панде и поклонился ему. Он был так же толст, как всегда, но выглядел осунувшимся и сильно постаревшим. Он пожал мне руку и справился о моем здоровье, Сетевайо тоже протянул мне руку и сказал, что ему передавали, будто я в какой-то стычке при Тугеле получил удар в голову и что он надеется, что это не имело плохих последствий.