Дочь огня

После плова ели дыню, затем казикалон долго молился и наконец произнес аминь. Это означало, что он отпускает гостей. Один за другим они поднялись с места и попросили разрешения уйти. А казикалон, пригласив своего сына-раиса и миршаба, уединился с ними в другой комнате.

— Ну, — сказал он, — что у вас нового?

— По милости его высочества и вашими заботами, — подобострастно начал миршаб, — всюду царят мир и тишина.

— Это нам известно, — проворчал казикалон, — дайте что-нибудь посвежее!

— Вы, кажется, были у этого мудреца-шиита, — вступил в разговор раис. — Что же он изрекает?

— Говорит, есть жалобы на нас…

— Вы поосторожней с этим иранцем, — прервал раис. — Нетрудное дело самому сочинить жалобы или попросить кого-нибудь написать… Ваш иранец — мастер на такие дела.

— Да, да, — воскликнул казикалон, — наш кушбеги-иранец очень хитрый! Слова не скажет понапрасну, без задней мысли. Вы поэтому изложите нам все, что он говорил.

Лишь тогда мы поймем его истинные намерения.

— Ваша милость… — начал миршаб.

— Ну так о чем же вы сегодня беседовали? — настойчиво повторил казикалон.

Припертый таким образом к стенке, миршаб рассказал обо всем, кроме того, что касалось Гани-джан-бая.

— Какое ему дело до учащихся медресе? — гневно вскрикнул казикалон. — Это не его забота и не ваша! Они, как и духовенство, касаются только меня.

— Удивительное дело, — снова вмешался в разговор раис, — его милость кушбеги надумал поднести эмиру красавицу! А где поставщики русских женщин, они что, не работают уже?

Миршаб не понял, что тот хочет сказать, и вопросительно посмотрел на казикалона. Тот объяснил:

— Этот иранец служил шпионом у русского царя! Они теперь в интересах России строят козни внутри Бухарского эмирата. Всем известна его связь с русским политическим агентом, даже его высочеству. Но это не смущает иранца, он подбирается к самому эмиру.

— Да, да, — согласился раис, — все начинается с дворца его высочества.

Миршаб снова недоумевал. Тогда, понизив голос, заговорил казикалон:

— До нас дошел слух, что во дворце его высочества появились русские женщины. Это удар по религии, по государству, ничего хорошего из этого не получится. А кто, кроме иранца, мог привести его высочество на этот путь? Ведь он — приверженец русских! Говорят, что его высочество уделяет много внимания этим женщинам, прибывшим из Фетербурга. — Так произносил казикалон название русской столицы. — Если и дальше так пойдет, все дела уплывут из наших рук, а религия будет раздавлена!

Обращаясь к миршабу, он сказал:

— Наш долг повлиять на его высочество.

— А как мы можем добиться этого, ваше святейшество?

— Взяться как следует, горячо за дело — всего добьемся! Можно и попугать немного. Начнем с того, что вы, разговаривая как-нибудь с иранцем, между прочим намекнете, что вам известно о связях его высочества с русскими и что вы беспокоитесь, как бы не узнало об этом духовенство и прочие столпы государства. Иранец должен будет призадуматься. Одновременно надо найти очень красивых девушек из наших — таких, чтобы красота их пленила его высочество. Их надо подготовить к встрече, это должны быть не только красивые, но и умные девушки. Уж я знаю — одна умная девушка в таком деле стоит десяти мужчин.

— А где же найти такую умную девушку?

— Ну, это уже ваше дело!

Мало у вас поставщиков, что ли? Одна Мухаррама Гарч чего стоит! Да и вы сами весьма опытны. Когда найдете девушку, доложите, а мы уж вас научим, что делать.

Помолчав немного, миршаб сказал:

— Слушаюсь, ваше святейшество! Почту за честь выполнить данное поручение.

— Расходы по делу будут оплачены нами.

— Благодарю, ваше святейшество!

Беседа, по всей видимости, была закончена, и миршаб попросил разрешения удалиться.

После его ухода отец и сын сидели несколько минут молча. Вдруг раис забеспокоился:

— Таксир, этому глупому толстяку не очень-то можно верить… Вдруг он донесет своему высокопревосходительству?..

Казикалон, беспечно улыбаясь, махнул рукой, подумав при этом, что сын его глуповат.

— Ну что, если и донесет? Даже хорошо. Я нарочно все ему выложил. Пусть Остонакул-бек знает, что нас не проведешь. И мы в политике кое-что смыслим, бездействовать не будем. Но миршаб вряд ли осмелится рассказать. Ему лишь бы теплое местечко да чин, а до политики дела нет.

— Но, может, именно ради своей должности…

— Действуя с умом, всего добьешься!

— А все же Остонакул сильный и наглый враг. С ним нужна большая осторожность, таксир!

— Да, да, — раздраженно сказал казикалон и замолчал, что-то обдумывая.

Он хорошо изучил характер своего сына: злой, мстительный, но неумный, он все делал невпопад: если мстил, то неудачно, приказы отдавал несвоевременно…

— Я очень опасаюсь, — снова заговорил казикалон, что скоро умру и вся моя семья останется без защиты под властью этого выскочки.

— Не приведи господь! — воскликнул раис. — Даст бог, и вы одолеете всех своих врагов, а сами сто лет проживете.

— Как говорится, сынок: на бога надейся, а за куст держись!

Шамсия вышла из школы. С головы она закутана паранджой и лицевой сеткой, под мышкой — книги. Обычно за ней посылали из дому служанку или она шла в компании подруг. Сегодня, как нарочно, никого не было. Шамсия не торопилась, она думала о себе, о Фирузе, о счастье, повторяла про себя стихи Хафиза:

Не относилось ли это и к ней?

Стихи Хафиза так очаровали ее, что она унеслась мечтой куда-то вдаль, парила в мире нежных чувств. Совсем не похожая ни на отца, ни на мать, она была мягкой, удивительно чуткой и впечатлительной, с сердцем, открытым для любви. Шамсия горячо любила свою учительницу, раскрывшую ей всю прелесть искусства, поэзии, воспитавшую в ней лучшие чувства — человечность, искренность, чистосердечие…

Как хорошо, что она попала в эту школу, нашла там истинный путь к знаниям. Не то прожила бы всю жизнь слепой, с чем пришла в этот мир, с тем и ушла из него. Вот как ее родители. Хорошо, что они не посмотрели на то, что школа в другом квартале. Родители любят свою Шамсию, все отдать ей готовы… но они ее не понимают и никогда не поймут. Они вечно живут в страхе, что поставщики девушек могут потребовать Шамсию для эмира. А что они сами ей готовят? Просватают за чуждого ей человека, которого она и в глаза не видала. В этом ли счастье?!

Они и не подозревают, что сердце Шамсии уже принадлежит одному человеку, что только с ним она может быть счастлива…

…Это произошло ранней весной. Шамсия пришла в школу позже, чем обычно. В проходе, ведущем на женскую половину двора, она увидела красивого юношу. Он сидел перед Тахир-джаном и с воодушевлением читал стихи. Шамсия сделала еще несколько шагов и остановилась, точно завороженная, — ее очаровал голос юноши, его лицо, стихи, которые он прочитал:

— Хорошо! — восхищенно сказал ювелир. — И стихи хорошие, и читаете вы хорошо.

— Если я буду учиться у такого мастера, будет толк, как вы думаете? — спросил молодой человек.

— Ваш учитель — настоящий мастер слова, но надо посмотреть, что вы сами умеете…

Тут раздался чей-то голос на женской половине, и Шамсии пришлось уйти, она сгорела бы от стыда, если бы увидели, что она подслушивает.