Морской дьявол

— Деньги поступили на наш счет?

— Поступили. И немалые. Да только тратить их без согласования с нами не положено. Есть Устав банка…

— Сколько денег?

— Много. Но банк свои операции держит в секрете.

Марголис смерил презрительным взглядом Курицына и двух начальников цехов, стоявших у стола директора.

— Хорошо. Мне нужно десять миллионов. Вы можете нам их выдать?

Марголис снова оглядел присутствующих. Заговорил небрежно с чувством превосходства над собеседником:

— Это, извините, несерьезно.

— Почему несерьезно. Деньги–то — наши.

— Да, ваши, но большие деньги — большие заботы. Их надо получать, куда–то везти, где–то хранить.

— Вы, кажется, плохо меня понимаете. Если я говорю: можете ли выдать деньги, это не значит, что мы вот втроем придем к вам в банк и заберем мешки с деньгами. Я хочу знать, можем ли мы в ближайшее время выбрать из банка десять миллионов?

— Разумеется, но только с соблюдением правил, и очень строгих.

И Барсов, и Курицын, и другие начальники цехов смотрели на Марголиса и немало дивились разительной перемене, которая произошла с этим человеком. Все они знали его давно, и никто не видел в нем будущую важную персону. Но он такой персоной стал. Для него теперь и директор завода — всего лишь проситель. Такую власть и всегда имели над людьми банкиры, а в наше время, да еще в России, где все богатства украдены и захоронены в стальных подвалах, банкиры превратились в бесплотные и вместе с тем могущественные существа.

Один только Курицын смотрел на Марголиса с чувством жалости и даже снисходительного желания погладить Юрочку по головке и сказать ему отечески нежные слова.

— Ну, ладно, хорошо, — заговорил Барсов. — Для начала возьмем у вас пять миллионов. За несколько дней их потратим. Мы ведь два месяца не выдавали зарплату.

Марголис задумался, но затем хотя и неохотно, но согласился:

— Приезжайте в любое время, но только транспорт и охрана — за вами. Сегодня меня уж в банке не будет, а завтра утром я вас жду.

Зарплату решили выдать за три месяца — в счет погашения задолженности, но только рабочим, не порывавшим связь с заводом. В цехах и у проходных ворот вывесили объявления: «Станочники высших разрядов, мастера, бригадиры, техники и инженеры, возвращайтесь на завод. Будем платить зарплату».

В приемной начальника ракетного цеха возле стола секретарши и здесь появился банкир Юра Марголис. Курицын, завидя его, взял за руку, завел в кабинет.

— Вам, я вижу, моя племянница понравилась. Я ее замуж выдавать не собираюсь.

— Дарья — ваша племянница?

— Да. А вы разве не знали? Теперь вот она еще и моя секретарша. Вы там побольше денег нам давайте, я ей зарплату аккуратно платить буду.

— А сколько же вы ей платите?

— Полторы тысячи рублей. Станочнику выдаем три тысячи, а ей — полторы. У нас не то, что у вас — во всем справедливость.

— А если я ей десять тысяч платить буду? И даже — двадцать?

— Вы, конечно, можете и тридцать тысяч платить. Ворованных денег не жалко. И я бы отпустил ее к вам; девчонке–то деньги нужны, но народ вы больно уж ненадежный. А я человек крутой. За малейшую обиду любому банкиру, и даже олигарху, шею сверну. А не то трубой железной по башке… А?.. Хорошенькая перспектива?

Банкир сел в кресло, задумался. Человек он был молодой, неженатый. Из–под золотых очков недобро и пытливо смотрели глаза. Пальцы на руках все время были в движении. Нервный он был субъект. Внутри у него будто работал мотор, и оттого все тело подрагивало.

Заговорил серьезно, глуховатым голосом:

— Понравилась мне ваша племянница. Я, как увидел ее, так и покой потерял. Я ведь еще не женат. Говорят, у нее мать сильно пьет. А вы, значит, заместо отца будете: отдайте Дашу за меня замуж. Жить она будет, как в раю: виллы, яхты, роскошные отели…

— Откуда же у вас денег столько? Вы, как я понимаю, получаете зарплату, а на нее, какая бы она ни была, не распрыгаешься. А если у вас другие деньги есть, значит, украли, а вор — он сколько ни воруй, а все равно тюрьмой кончит. Вашего главного вора Гусинского вон как по тюрьмам гоняют. Ну, ладно: положим, что денежки у вас законные, но такое чудо природы, как моя племянница, она ведь полюбить вас должна. Мы, как вам, очевидно, известно, люди русские, а русские без любви не женятся и замуж не выходят. Вы за ней поухаживайте, а она уж потом решит, принять ваше предложение или нет. Вот вам моя визитная карточка, она живет у меня. Звоните. А сейчас уходите из цеха, не мешайте ей работать.

Марголис ушел, а Курицын пригласил Дарью.

— Я вас племянницей своей назвал, — так что, если спрашивать будет, и вы говорите: да, я племянница Курицына. Кстати, и всем говорите, пусть знают, что у вас дядя есть, и дядя этот не кто–нибудь, а я, начальник ракетного цеха Тимофей Курицын.

— Спасибо, — сказала Дарья. — Мне это лестно, племянницей вашей быть.

— И жить ко мне переходите.

Ехали по Литейному проспекту, и, как всегда, Курицын держал малую скорость, разглядывал прохожих, витрины магазинов.

Повернулся к Дарье:

— Буду называть тебя на ты. Ладно?

— Ладно, — с радостью согласилась Даша.

А Курицын продолжал:

— Мамочку забудь!

В зеркало видел, как Дарья при этих словах закраснелась и глубже вжалась в сиденье.

— С Мамочкой я ходила два раза и от клиентов убегала. Я… я… не позволила к себе прикоснуться. Противно. Никаких денег не надо.

— Ну, и хорошо! — обрадовался Курицын. — А я эту Мамочку пришибить хотел. Но если так, то и ладно. Поживи у меня, а там видно будет, как нам дела твои устроить. Только я бы не хотел, чтобы ты и с родной матушкой общалась. Одна комната, дружки ее, пьянки — не для девушки такая карусель. Матери твоей мы тоже попытаемся помочь, но это потом, а пока хотел бы твою жизнь наладить. У меня скрипач жил, да сегодня он домой пошел. У него жена и двое детей.

— А зачем же он у вас жил?

— Мужик с круга сошел, пил сильно, так его жена и прогнала. Музыкант он хороший, первая скрипка в оркестре, а как бомжом заделался, тут я его и приютил. В группу трезвости направил, — есть у нас в цеху такая. Там его на ноги поставили. А теперь вот видишь: в Париж на гастроли летит.

— Там он снова запьет.

— Как запьет? Ты что это говоришь? Он такой курс прошел, где уж никто не пьет. Капли в рот не берут.

— Мама моя тоже к Довженке ходила. И тоже полгода не пила, а потом снова началось.

— Довженко — одно дело, там гипнотизеры шаманят, а тут метод научный. Ученый его придумал, Геннадий Шичко.

— И к Шичко ходила. С год потом не пила. Еще хвасталась: там и Соловьев — Седой был, и поэт Горбовский… Они будто бы долго не пили, по несколько лет.

Курицын приуныл. Вдруг как и Владислав сорвется, и мастер его не навсегда отрезвился?..

Заговорил строго и фамильярно, по–свойски, будто Дарья и впрямь была ему племянницей:

— А ты не каркай, беду не зови. Мы тут поверили, а она… запьет! Не говори так.

— Ладно. Не буду.

Дарье нравилось, что этот большой и такой важный человек, а еще будто бы и великий изобретатель, говорит с ней так просто, как родной. Давно не слышала она таких речей и хотела бы, чтобы Курицын и все время говорил с ней вот так же — по–свойски и по–отечески строго.

Дарью он поселил на третьем этаже, а сам спустился на второй, где и жил раньше. Здесь у него был кабинет с большим письменным столом, кульман для работы над чертежами, стеллажи с технической литературой. Была тут и спальня, и кухня c двумя холодильниками, и большая гостиная.

Примерно так же располагались помещения и на третьем этаже, только там была еще и библиотека. Дарью Тимофей поместил в комнате жены. И научил, как закрывать дверь в коридоре, чтобы никто не проник с уличного входа.

В этот первый день они ужинали в гостиной у хозяина — по–семейному, и так, будто действительно были близкими родственниками и давно жили вместе.

Прошел месяц, наступил Новый год. Три женщины хлопотали на кухне Тимофея, накрывали праздничный стол. И нельзя было понять, кто из этих женщин занимал тут главенствующую роль. Полина была старшей по возрасту, и большинство блюд приготовлялись по ее рецепту, но Дарья, жившая в доме Курицына, знала, где и что лежит из посуды, а Варвара Барсова, успевшая сдружиться с Дарьей, выказывала изобретательность в сервировке стола.