Казачий дух

— Я тоже узнал чеченского мюрида, — спокойно кивнул головой атаман. — А напрасно только вороны каркают, да их никто не слушает.

— Откуда этот джигит вырвался? — невольно осмотрелся Захарка. — Улица только одна, и сакли кругом низкие, как на подбор.

— Крепость квадратная, она застроена ихними хатами как попало, а эта улица главная, — пояснил Николка, не переставая терзать на поясе мешочек с зарядами. — Наши терцы уже побывали здесь, когда возили Шамилю штабную цидулку, — он снова обернулся к атаману. — Панкрат, пока абреки в молитвенном своем дурмане, надо с ними кончать.

Но атаман застыл на месте, превратившись в каменное изваяние, лишь глаза у него уперлись двумя железными костылями в абрека в белой черкеске, не отрываясь от него ни на мгновение. Он тоже чего-то выжидал. И когда мюрид встал во главе горского войска, от которого осталась едва половина, чтобы повести всадников за собой, он поднял руку. Сотни ружей что с одной, что с противоположной стороны улицы, где сгрудились червленцы с ищерцами, примкнули прикладами к казачьим плечам, дула замерли на вертлявых фигурах абреков. Но было еще рано отдавать команду на уничтожение врага, да и противник не торопился ввязываться в новый бой или признавать свое поражение бегством. Из-за угла ближайшей сакли показались несколько верховых в белых черкесках и с зеленым знаменем в руках знаменосца. Возглавлял процессию сам имам Шамиль, он сидел в седле согнувшись, по сухощавому его лицу пробегали гримасы боли. За ним следовали телохранители и только после них покачивались в седлах самые приближенные мюриды. Их было много, в передних рядах переваливалась уткой бессмертная фигура Мусы, кровника семьи Даргановых. Как и Шамиль, он скрутился в три погибели, едва не касаясь конской гривы белым лицом. Петрашка уже слез с башни, вместе с Буалком они пристроились позади Панкрата с Захаркой. Завидев Мусу, студент вскинул ружье и направил дуло на кровника, палец привычно лег на спусковой крючок.

— Охолонь, еще успеется, — покосился на него старший брат. — Сначала посмотрим, что они нам предложат, а потом поступим по обстоятельствам.

— Я же в Мусу попал, — растерянно проговорил Захарка. — Часовые на своих руках вносили Шамилева прихвостня за ворота крепости.

— Кто в него только не попадал, — криво усмехнулся атаман.

— Панкрат, этого Мусу надо застрелить, иначе кровная месть между нашими семьями никогда не закончится, — не желал успокаиваться Петрашка. Буалок, пристроившийся рядом с ним, тоже нервно повел дулом по передним рядам абреков. — У него же двое сыновей подрастают, и у его сестры Кусамы еще есть парочка бирючат.

— Я сказал охолонь, один твой выстрел может погубить сотни казаков, — еще упрямее сдвинул брови на переносице Панкрат. — Убийство Мусы не положит конец кровавому обряду, у этого бирючины еще все впереди…

Между тем Шамиль подъехал к своему войску и по подсказке Садо развернулся лицом по направлению к башне, возле которой остановился Панкрат с братьями и станичниками. Рядом с ним пристроился Ахвердилаб, протиснувшийся из середины общей лавы, вид у него был не лучше, чем у раненного имама правоверных кавказцев. Черкеска во многих местах была порвана, на правой щеке чернел длинный шрам с запекшейся кровью. Но джигит продолжал расправлять плечи и гордо вскидывать подбородок, заросший черной бородой. Он был дагестанцем, поэтому не красил волосы на лице в красный цвет. Лишь один Садо из всех мюридов выглядел начищенным пятиалтынным, не принимавший участия в битве, он сумел сохранить первоначальный лоск. Но даже в трудном для абреков положении, он оставался всего лишь одним из помощников вождя горцев.

Шамиль тронул поводьями своего белого арабчака с коротким туловищем и с высокой холкой, проехав половину расстояния до казачьего войска, он остановился. Ни один из мюридов не осмелился пуститься вслед за ним, все они остались на своих местах.

— Атаман, тебе предлагают прибыть на переговоры, — перевел Николка молчаливые действия имама. — Ружье закидывай за спину, чтобы не вызывать у абреков лишних подозрений, остальное можешь оставить при себе.

— На переговоры ходят без оружия, — передавая ружье и саблю подъесаулу, проворчал полковник. — У Шамиля на поясе всего один кинжал.

— Еще бы не стараться быть благородными, — ухмыльнулся Захарка. — Мы у абреков, почитай, в их собственном доме, в который они запускают только гостей.

Но Панкрат уже не слушал, он направил своего кабардинца по середине улицы, чтобы быть у всех на виду. Когда он приблизился к Шамилю, то вскинул на вождя горских народов глаза, надеясь разглядеть на его сухощавом лице ответы на многие вопросы, и натолкнулся на абсолютно черные зрачки, похожие на зерна четок, вырезанных из агата. Они светились таким-же тусклым, словно отшлифованным, светом и лишь в глубине их бились отблески неугасимого пламени, бушевавшего внутри сухопарого тела. Казалось, что этим зрачкам мало топлива, они просили его еще, затягивая стоящего напротив них в огнедышащую утробу. Панкрат едва не сморгнул веками, магнетизм этого человека был безграничен, как и власть, которой он обладал, перед ним можно было только ползать на карачках, выказывая свою преданность и позволяя делать над собой все, что он захочет. Скорее всего, у кавказцев так оно и было, но Панкрат родился вольным казаком, начальников над ним не было отродясь. Полковник скрипнул зубами и взял себя в руки, в серых зрачках появился тот самый стальной блеск, который перешибал черные высверки глаз противника как пустотелые трубки от прибрежного чакана. Широкие плечи его развернулись еще больше.

— Зачем ты сюда пришел, атаман? — спросил Шамиль.

Он усмехнулся краями волевых губ и выпрямил свое поджарое тело в седле, покрытом золотым персидским ковриком. На голове у него серебрилась завитками каракулевая папаха из шкуры трех месячного ягненка. На тонком ремне на поясе, украшенном золотыми бляшками, покачивался кинжал в золотых ножнах и с золотой ручкой, отделанных драгоценными камнями, самым крупным из которых был рубин. На среднем пальце правой руки играл огнями в лучах утреннего солнца золотой перстень с вправленным в него большим бриллиантом необыкновенной красоты. На других пальцах тоже светились разноцветными огнями золотые перстни с камнями. Он повторил вопрос по русски с тягучим акцентом, как у всех кавказцев, для которых этот язык стал средством общения:

— Что тебе здесь надо, казак?

— А что нужно было тебе на левом казачьем берегу, что там до сих пор никому нет покоя? — насмешливо хмыкнул и Панкрат, он уже освоился и теперь выискивал во внешности врага слабые стороны, чтобы не промахнуться с отпором. — Кто тебя гонит на нашу сторону? Своей вотчины перестало хватать?

— На левом берегу Терека я бываю очень редко, — приподнял одно плечо Шамиль.

— Зато твои абреки гуляют по нашим станицам день и ночь.

— Я их туда не посылаю, я защищаю свою землю от московских царей, — лицо имама нахмурилось, он сдвинул черные брови. — А вот вы, казаки, этим русским служите, кормите их, поите, квартиры предоставляете, своих женщин господам офицерам отдаете.

— У нас нет различий по национальностям, кого наша скуреха выберет, того мы к себе и примем. Хоть кривоногого калмыка, хоть криворукого ногая, хоть злого чечена, — в свою очередь насупился и полковник. — Жилье мы русским предоставляем потому, что вера и язык у нас одни, мы служим русскому царю с его народом верой и правдой.

— А где же ваша казачья гордость? — презрительно сощурился Шамиль. — Какие вы русские, когда давно отмежевались от них, и сами называете их москалями, кацапами и сип-сиповичами?

— Они тоже не остаются в долгу, мы для них пугачи, разинцы, разбойники с большой дороги, да голь перекатная.

— Посмотри на себя, атаман, разве ты русский? — продолжал увещевать Панкрата влиятельный собеседник. — У москалей носы сплошь татарские — картошкой, характер плаксивый и трусливый, а ты вылитый горец, только говоришь по ихнему. Даже одежда на тебе горская, даже кинжал ты нацепил, подражая нашим джигитам.