Охотник на тигров (ЛП)

Упомянутые люди были представителями двух рас — индейской и негритянской. Индеец был высокого роста и крепкого, мускулистого телосложения. В противоположность порабощенным мексиканским индейцам, лица и вид которых выражают тупую покорность, этот индеец, очевидно, принадлежавший к свободным сынам родных лесов и степей, смотрел и держался смело и независимо.

На нем была длинная, серая с черными полосками, шерстяная блуза с короткими, доходящими лишь до локтя, рукавами, подпоясанная широким кожаным кушаком. Бурого цвета, широкие, но такие же короткие, до колен, панталоны были из дубленой козьей шкуры. На ногах были красновато-желтые кожаные полусапоги, стянутые тонкими ремешками. Тростниковая плетеная шляпа с широкими полями покрывала голову, с которой ниспадали на плечи длинные и густые пряди черных как вороново крыло волос, по одной с каждой стороны. Из-за его плеча выглядывало дуло короткой, массивной винтовки, а за кушаком было воткнуто излюбленное местное холодное оружие, нечто среднее между большим ножом и саблей, так называемое мачете.

Спутник индейца, типичный негр, был примечателен разве только лохмотьями, которыми он прикрывал или, скорее, подчеркивал свою наготу, да крайним легковерием, с которым он слушал слова индейца. Временами по его черному лоснящемуся лицу пробегало выражение сильного страха.

Индеец, сопровождаемый по пятам негром, медленно подвигался вдоль реки, у самого края воды, там, где почва была мягкая и зыбкая. Он шел с наклоненной вперед головой и внимательно всматривался в почву, как бы отыскивая на ней какие-то следы. Наконец он остановился.

— Вот! — воскликнул он, обращаясь к негру. — Не говорил я тебе, что найду тут их следы? Видишь?

В голосе индейца звучало торжество. Но негр вовсе не был склонен разделять это торжество, судя по испугу, выражавшемуся в его широко открытых глазах. И, надо правду сказать, то, на что указывал ему индеец, могло не напугать разве только охотника на диких зверей. На мягком влажном песке были ясно отпечатаны десятка два следов, в которых знаток сразу мог узнать очертания когтистых лап свирепого ягуара, называемого испано-американцами тигром.

— Они прошли здесь не более получаса тому назад, — продолжал индеец. Нет, — поправился он, взглянув на воду, — вода еще взбаламучена, стало быть, нет еще и десяти минут, как они перешли.

— Уйдем и мы скорее отсюда! — взмолился негр, весь посеревший от ужаса. Зачем нам тут оставаться? Вон сколько следов, и все разной величины… Господи помилуй! Тут этих тигров, должно быть, было видимо-невидимо… И не сочтешь…

— Вздор! — перебил индеец. — Их отлично можно счесть… Вот: раз, два, три, четыре. Самец, самка и два детеныша. Всего четыре штуки. Вот раздолье-то для хорошего охотника на тигров!

— Да, только для охотника, — уныло вымолвил негр.

— Ну, сегодня мы, пожалуй, оставим их в покое, — сказал индеец. — Сейчас у нас с тобой есть более важное дело.

— А не лучше ли оставить и это дело до завтра и вернуться в гасиенду? Хоть мне и очень хотелось бы видеть те чудеса, о которых ты столько наговорил, Косталь, но я, право…

— Да разве можно откладывать такое дело до другого дня? — прервал негра индеец, которого тот назвал Косталем. — Нет, друг Клара, этого никак нельзя. Возможность видеть и делать то, о чем я тебе говорил, бывает только один раз в месяц, а через месяц нас уже здесь не будет, и мы все потеряем… Нет, нет! продолжал он, видя нерешительность негра. — Задуманное мною должно быть сделано в эту же ночь и на этом самом месте. Садись и слушайся меня.

С этими словами индеец первый уселся на густую траву, на некотором расстоянии от воды. Негр волей-неволей последовал его примеру.

Невзирая на привычное подчинение авторитету индейца, Клара — так звали негра — не переставал терзаться страхом. Сжавшись в комок, он тревожно крутил головой во все стороны, видимо, ожидая, что вот-вот откуда-нибудь появятся тигры и набросятся на него.

— Напрасно ты так трусишь, дружище, — пробовал успокоить его индеец. — К услугам тигров вся река, и им ни к чему сейчас возвращаться сюда.

— Но они могут быть голодны, а я слышал, что они больше всего любят мясо чернокожих, — робко возражал негр.

— Ха-ха-ха! — звонким смехом залился индеец. — Ты можешь этим гордиться. Но, по правде сказать, едва ли во всей стране найдется хоть один тигр, который был бы настолько глуп, чтобы предпочесть твое тело, положим, очень черное, зато тощее и жесткое, мясу молодой телки или козы. Думаю, если бы ягуары услыхали твои слова, они лопнули бы со смеху!

— Тебе хорошо смеяться насчет меня и тигров: ведь ты их не боишься, а я страшно боюсь, — ребяческим тоном говорил негр.

— Еще бы мне-то, цапотеку, бояться кого или чего-нибудь на свете! — гордо произнес индеец, выпрямляясь и любуясь на обнаженные части своих мускулистых бронзовых рук и ног. — Руки и ноги мои крепки, как те стальные пружины, которые продаются в больших городах. Зрение мое остро, прицел мой верен, а дух не знает страха, — словом, я — цапотек, и этим все сказано!.. Что же касается тигров, то, повторяю, не будем думать о них до завтра. В эту ночь, когда будет светить новый месяц, мы должны дождаться сирены с распущенными волосами. Она показывается в пене водопада и на поверхности пустынного озера…

— И она может указать, где есть золото? — встрепенулся негр, с жадностью ловивший теперь каждое слово индейца.

— Не только может, но и действительно указывает золотоискателям самые лучшие залежи золота, а водолазам — самые крупные жемчужины на дне океана, убежденно пояснял индеец.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил с легким оттенком неверия негр.

— От моих отцов, цапотеков, — торжественным тоном ответил индеец. — А они узнали это от Тлалока и его супруги Матлакуэцки, богов, которые так же сильны, как силен Бог бледнолицых. Как было моим отцам не знать всего…

— Ой, не говори так громко, друг Косталь, — боязливо прошептал негр, снова оглядываясь, — христианские монахи везде имеют уши и могут счесть твои слова за богохульство, а их святая инквизиция, ты знаешь, не щадит ни черных, ни красных, ни белых.

Напоминание об инквизиции заставило и смелого индейца понизить свой звучный голос, так чтобы его мог слышать один его собеседник, и он продолжал:

— Отцы мои говорили мне, что сирена никогда не является человеку одинокому. Необходимо, чтобы было двое, и они оба должны быть людьми мужественными, потому что водяное божество иногда бывает очень разгневано вызовом, и тогда оно страшно в своих действиях. Нуждаясь в товарище, я выбрал тебя. Неужели ты этим не польщен, Клара?

— М-м? — промычал негр, с видом сомнения покачивая своей курчавой головой. — Могу сказать, положа руку на сердце, что человека я не боюсь, тигра, признаться, побаиваюсь, а твоя сирена, которая, судя по всему, что ты о ней рассказываешь, в близком родстве с дьяволом, начинает сильно меня пугать.

— А чего пугаться хотя бы и самого дьявола, если с его помощью можно сделаться богатым, иметь сколько хочешь золота и быть важным господином? соблазнял своего товарища индеец.

— А это можно и негру? — осведомился чернокожий.

— Можно и негру, — подтвердил индеец.

— Эх, не ошибаешься ли, Косталь? — продолжал негр, все еще не решавшийся вполне верить тому, что казалось ему чересчур уж большим счастьем. — Мне кажется, золото не может помочь ни тебе, ни мне, потому что мы оба — рабы, и наши господа тотчас же отнимут его у нас.

— Ну, что касается меня, то моему рабству… вообще рабству всех индейцев скоро придет конец, — сказал Косталь. — Разве ты не слыхал, что на севере явился священник, который провозгласил свободу и равенство всех племен?

— Нет, не слыхал, — откровенно обнаружил негр свое полное невежество в политических делах страны.

— Ну, так узнай, что скоро наступит день, когда негр и индеец будут равны белолицему, креол — испанцу, а индеец-цапотек, как я, сделается господином и тех и других, — говорил Косталь, в своем увлечении вновь возвышая голос. — Да, — продолжал он, — скоро вновь вернутся дни нашей славы. Это так же верно, как то, что мы с тобою сидим тут. Ради этого великого будущего я и хочу добыть как можно больше золота. До сих пор я не старался иметь его, потому что понимал, не хуже твоего, что его у меня, жалкого раба, сейчас же отнимут. Теперь же, когда мне улыбается свобода, я знаю, что золото останется при мне, и с его помощью мне удастся восстановить былую славу моих отцов.