Центурион Траяна

Так невесело текла супружеская жизнь Адриана в Сирмии до того дня, как приехал Филон.

– Как же здесь холодно! – Сабина демонстративно повела плечами.

В столовой-триклинии в самом деле было не жарко, но и незачем было надевать платье из тончайшего виссона с открытыми плечами на скромный семейный обед. Вполне бы подошла туника с длинными рукавами и поверх – стола из толстой добропорядочной шерсти.

Адриан велел служанке принести дорогую крашенную пурпуром ткань и окутать юную матрону, но та капризно надула губы:

– Какая колючая! Шерсть нынче не в моде, дорогой… Вот шелк и лен… О, да…

Она закатила глаза.

– Знаешь, в здешних местах холодновато щеголять зимой в шелках, – зло заметил Адриан.

Триклиний в снимаемом доме был не самый пышный, а штукатурить и заново раскрашивать было уже некогда – потому стены завесили тканями и шкурами да расставили повсюду статуи. Обеденные ложа застлали тканями и уложили подушки, набитые мягкой шерстью.

Подавали тетрафармакон – любимое блюдо Адриана. Каждую порцию повар сооружал из кусочков фазана, свиного вымени, окорока и укладывал все это на хрустящий пирожок.

– Это кто? Он не певец? – Юная матрона ткнула пальчиком в Филона.

– Он сочинитель. Но сочиняет научные трактаты о механике, – тактично обошел скользкую тему Адриан.

– А развлечения? Неужели не будет никаких развлечений? Уж раз мы обедаем дома, могли бы чуточку повеселиться. Но ты совсем обо мне не думаешь… Когда ты бываешь у Траяна, то напиваешься как испанец… – Сабина презрительно фыркнула.

– Сегодня я ничем не могу помочь прекрасной госпоже, – расплылся в сладкой улыбке Филон. – Но если госпожа соизволит подождать два или три дня, я бы мог соорудить для госпожи занятную игрушку.

– Какую? – Сабина расковыривала пальчиками выложенные на блюде яства, превращая изысканное творение повара в кучки отбросов.

– Механический театр с деревянными раскрашенными акробатами…

– Хочу! – взвизгнула Сабина.

В тот же миг Филон перехватил яростный взгляд Адриана – казалось, императорский племянник собирается испепелить его взглядом.

– Ну, или механического поющего дрозда! – живо постарался уменьшить притязания юной красавицы Филон.

– Хочу дрозда! И театр! Дрозда и театр! – Сабина от волнения вся раскраснелась.

– Дорогая, не сегодня, – проговорил Адриан, сжимая в руке серебряный бокал так, что он превратился в нечто бесформенное и плоское. – Игрушки надо еще изготовить. А на это понадобится много времени, очень много времени…

– Так всегда! – обиженно надула губки Сабина. – Всегда! Всегда! Всегда! Стоит мне попросить о какой-нибудь малости, как ты тут же говоришь мне: нет! Много времени! А разве у нас его мало? Да тут с ума сойти сколько времени! И оно все тянется и тянется… ужас! Я иногда сижу и смотрю на клепсидру: жду, когда вытечет вся вода… А ты – нет времени!

Адриан ничего не ответил – серебряный кубок он уже сминал двумя руками, не замечая, что поцарапал кожу, и теперь на серебре сверкали алые капли.

– Я осмелюсь предложить небольшое развлечение, – сказал вольноотпущенник Зенон.

– Какое? Мимы? – оживилась супруга Адриана.

Она была поклонницей дешевых пантомим, ее бы воля, с утра до вечера сидела в театре.

– Актер будет декламировать стихи Энния.

Старомодного Энния любил Адриан, а Сабина терпеть не могла и тут же сделалась мрачнее прежнего.

– Нет и нет. Никакого Энния. Я умру от скуки. Хочу поющего дрозда.

– Через три дня… – Филон явно не обладал стойкостью Адриана.

– Дрозд будет в Риме, – отрезал Адриан. – У механика есть дела поважнее.

– А я хочу!

– Нет.

– Тогда я ухожу. Слушай в одиночестве своего Энния! – Сабина вскочила и выбежала из триклиния, уверенная, что супруг помчится за нею следом.

Но Адриан не двинулся с места.

– Катись! – сквозь зубы прошипел он.

Горестный вопль Филона Адриан услышал прежде, чем грек ворвался к нему в таблиний.

– Они исчезли! Зевс Тучегонитель! Ис-чез-ли! – выкрикнул он в отчаянии. Кричал он немного театрально. И уж совсем театрально воздел к потолку руки.

– Что? Кто исчез? – переспросил Адриан.

– Детали будущих машин. Все мои труды пошли прахом! Их украли.

– Украли?

Как раз в это Адриан не поверил. Кому здесь, в Сирмии, понадобились загадочные медные крючки, упоры, кусочки еще не собранной цепи? Скорее уж их спрятали. И он даже знал – кто это устроил.

Адриан отложил очередной отчет о заседании сената и невольно вздохнул с облегчением. Поразительно, как обожают эти люди, от мнения которых уже больше ничто на свете не зависит, говорить, говорить и говорить. Иногда для речи закажут себе аж четыре клепсидры. И пока не вытечет из последней последняя капля воды, ни за что не смолкнут. А потом писцы строчат и строчат, переписывая их заранее заготовленные тексты, и все это шлют Адриану, а он должен читать…

Но глухое раздражение сменялось злостью, когда в донесениях встречалось имя Лициния Суры или – что еще больше приводило Адриана в ярость – упоминался зятек Сервиан. Их обоих – Суру и Сервиана – Траян сделал консулами в этом году. Второе консульство и для того, и для другого. Какой почет! Адриан понимал, что сам он в силу ненадлежащего возраста еще не может претендовать ни на что подобное, но это понимание мало его утешало. Ревность-зависть жгла огнем и грозила выплеснуться в самый неподходящий момент приступом неконтролируемого гнева.

– Так что делать? – спросил Филон, обескураженный реакцией патрона.

– Спросить, где они, у того, кто их спрятал. Иди за мной.

В покоях Сабины, как всегда, царил беспорядок. И она, как всегда, занималась тряпками. Она просто становилась безумной от этих переливов оранжевого и пурпурного шелка, как какой-нибудь фанатик в восточном храме, одурманенный воскурениями.

– В чем дело? – холодно спросила Сабина, отстраняясь и не позволив Адриану себя поцеловать.

Да он и не стремился. С утра ее лицо было натерто дорогими милосскими белилами, а поверх на щеки нанесены румяна. Так что женушка напоминала раскрашенную статую из местного храма. К вечеру часть краски обсыплется, и тогда Сабина станет чуть более похожей на живую женщину. Правда, не менее сварливую, чем утром.

– Где детали из сундука Филона? – спросил он напрямик.

Сам грек притащился следом за Адрианом, но в спальню Сабины не вошел, топтался на пороге.

– О чем ты? – Она приложила ткань к груди. – Вчера мне нравился этот цвет… А сегодня… – Она выпятила губу. – Ужасно… – Она бросила на пол ткань и принялась рыться в шкатулке. Две служанки стояли не шелохнувшись, любой центурион позавидовал бы их выучке. – А вот это… я обожаю… – Золотой браслет был так густо усыпан жемчугом и самоцветами, что золота почти не было видно.

– Где детали машин? – повторил свой вопрос Адриан.

– Не знаю я ни про какие машины! – не оборачиваясь, проговорила Сабина.

– Знаешь. Ты велела их спрятать.

– Нет! – Она тряхнула головой. Вычурная прическа качнулась, выбился локон – ну все, служанке придется попотеть, исправляя досадную порчу. – Ничего не знаю.

В ее капризном «нет» открыто звучал вызов, «нет» – в том смысле, что ничего не получишь, дорогой супруг.

– Отдай.

– Нет. – Капризность избалованного ребенка и обиженной женщины слились в одном слове.

– Что хочешь взамен? – Он готов был на торг, но только до определенного предела.

Пока они спорят и ссорятся, Зенон и рабы рыщут повсюду: железо – не золотая безделка, в шкатулке не спрячешь.

Он подхватил ткань с полу, потом прибавил столу, разложенную на кровати, вырвал паллу из рук служанки, стал засовывать ткани и украшения, что попадались под руку, в сундук.

– Что с тобой, Публий? – Кажется, Сабина растерялась.

– Верну, когда вернешь железо. Обмен. Я тебе твой сундук – ты мне мой.