Чингисхан. Пенталогия (ЛП)

Горло багатура стиснул комок. Прежде чем перевести взгляд обратно на костер, он какое-то время смотрел на Бату ясными тоскующими глазами. А тот снова заговорил голосом тихим, чуть подрагивающем от благоговения:

– Вместе с Чингисханом и другими детьми он прятался от своих врагов. Терпел голод и страх, которые его закалили. От этой семьи, от этих братьев происходим все мы. Я понимаю это, орлок. И ты тоже был существенной частью всего этого. Ты видел

рождение

нашего народа и державы. Мне такое даже представить сложно. – Бату со вздохом потер переносицу, отгоняя усталость. – Надеюсь, что когда лечь на костер настанет мой черед, про меня тоже будет что рассказать.

Сказал, повернулся и под взглядом Субэдэя побрел прочь. Шаталось под ветром пламя костра. Ветер задувал с ледяной сыростью. Значит, снова быть снегу.

Часть третья

1240 год

Глава 25

Танцовщицы остановились. Лица их лоснились от пота, умолкли бубенцы на лодыжках и запястьях. В воздухе стоял аромат благовоний из изливающихся белым дымом кадил, что курились у подножия мраморной лестницы. Все во дворце указывало на влияние античности – от рифленых колонн с кудрявыми капителями до полупрозрачных, сугубо символических туник танцующих дев, которые сейчас выжидательно замерли с опущенными очами. Возле стен чередой тянулись мраморные бюсты короля Белы и его предков. Тонкий золотой лист для облицовки стен был завезен из далекого Египта, синий лазурит дворцового свода – с предгорий Кафиристана

[26]

. Величавый купол дворца виднелся издалека, главенствуя над всем Эстергомом – городом, что раскинулся на берегу Дуная. Стенная и потолочная роспись дворца восславляла воскресение Христа, а также, разумеется, и личность славного короля Венгрии.

Весь плиточный пол устелили своими одеяниями придворные и просители, что сейчас простирались ниц. Вдоль стен остались стоять лишь высшие военные чины, поглядывающие друг на друга с плохо скрытой неприязнью. Среди них находился и Йозеф Ландау, магистр Ливонских братьев. Он исподтишка посматривал на своего собрата-рыцаря, у которого формально с некоторых пор оказался в подчинении. Конрад фон Тюринген был человеком могучим во всех отношениях: его сложение позволяло ему свободно орудовать здоровенным двуручным мечом, который он носил, не снимая. Проседь в черной бороде не умаляла в нем грозности ни на йоту. Фон Тюринген был великим магистром рыцарей-тевтонцев – ордена, созданного в Акре, близ Галилеи. В соответствии со статусом он склонял голову только перед высшим духовенством. А потому, что значат блеск и помпезность двора короля Белы для человека, который трапезничал с императором Священной Римской империи, и не только с ним, а даже с самим папой Григорием?

Перед своим предводителем Йозеф испытывал вполне понятное благоговение. Если бы тевтонские рыцари не согласились объединиться, братьям-ливонцам после потерь в войне предстоял бы неминуемый роспуск. А сейчас такой же черный двуглавый орел, что и у Йозефа Ландау, красовался на груди Конрада. Вместе их земельные владения могли почти сравняться с владениями короля, а монарх заставлял доблестных рыцарей себя ждать, как каких-нибудь вассалов. Они здесь ради служения высшей цели, а это промедление изрядно действует на нервы.

Наконец появился королевский сенешаль и взялся перечислять титулы своего монарха. От Йозефа не укрылось, что тевтонский магистр при этом утомленно закатил глаза. У того же императора Святой Римской империи владений сотни, от Италии до самого Иерусалима. Венгерский король в сравнении с ним смешон. Йозефу Ландау импонировало, что людское тщеславие вызывает у великого магистра раздражение. Действительно, мирская слава бренна, в то время как взор Тевтонского ордена устремлен к небесам, будучи выше всяческих земных потуг на величие, граничащих с греховной гордыней. Йозеф притронулся к своему черному с золотом нагрудному кресту, гордый тем, что Ливонские братья слились со столь благородным орденом. Если бы такого не произошло, Йозеф, наверное, отложил бы свои доспехи и меч, став странствующим монахом, служа Христу рубищем и кружкой для подаяний. Во времена, когда дух политики становится по угарности подобен фимиаму, такая жизненная стезя видится даже отрадной.

Наконец сенешаль закончил свою литанию из титулов, и толпа в дворцовой зале заерзала, предвкушая прибытие своего сюзерена. Йозеф с улыбкой отметил, как Конрад скучливо почесывает бледный шрам на подбородке. По городу разнесся басовитый звук рога, возвещая о прибытии короля. А вот интересно, не полагается ли сейчас пасть ниц еще и крестьянам на рынке? От такой мысли губы ливонца насмешливо дернулись, но он вовремя сдержался: в залу размашистым шагом наконец вошел король Бела. Поднявшись по тронной лестнице, он сделался выше всех ростом.

У короля были волосы до плеч и белокурая борода. Из-под сидящей венчиком короны взирали светло-голубые глаза. Поймав на себе его взгляд, Йозеф Ландау и Конрад фон Тюринген сдержанно поклонились под тщательно выверенным углом. На их приветствие король Бела едва отреагировал и занял место на троне из тех же золота и лазурита, что и стены. Эти цвета переливались у него за спиной, в то время как он сам принял от слуг церемониальные регалии монаршей власти, включая массивный золотой скипетр. На глазах у рыцарей король трижды мерно поднял его и стукнул об пол. Сенешаль отошел назад, и вперед к толпе вышел какой-то другой слуга, разодетый почти с такой же роскошью.

– Судебные тяжбы на сегодня отменяются! – возгласил он. – Так сказал король! Пусть те, кто пришел по подобным делам, уйдут прочь! Пускай в полдень обратятся к судебному распорядителю.

На лицах многих из тех, кто поднялся из коленопреклоненных поз, Йозеф заметил гнев и разочарование. Имея благоразумие не показывать королю свое неудовольствие, они предпочитали смотреть себе под ноги. Можно представить, как эти люди ждали той минуты, когда попадут в саму тронную залу, как надеялись, прибегали к разного рода хитростям и подкупу, – и тут им вдруг велят уходить, а об их делах и чаяниях не произнесено ни слова. Одна молодая женщина смахивала слезы, вызвав у Йозефа что-то похожее на сочувствие. Тронная зала быстро освобождалась. Наконец в ней осталось лишь с дюжину человек, все больше вельможи или рыцари.

– Половецкий хан Котян! – объявил сенешаль.

Некоторые из дворян посмотрели друг на друга искоса, но Конрад вроде как вздохнул свободнее. Встретившись глазами с ливонцем, магистр чуть заметно пожал плечами: единственное, что он мог сделать под чутким взором короля.

Двери отворились, и в залу вошел приземистый человек, во многом представлявший собой противоположность королю. Кожа Котяна была темна, почти как у иерусалимских мавров. Лицо осунувшееся, а тело жилистое, как у аскета, который ест ровно столько, чтобы поддерживать в себе жизнь, – черта при дворе прямо-таки редкостная. Недобро сверкнув глазами, перед монархом он склонил голову лишь чуть ниже, чем это сделали Ландау с фон Тюрингеном.

Король Бела поднялся с трона и впервые за все время произнес:

– Господа почтенные рыцари и свободное дворянство! Имею вам сообщить, что татары перебрались через горы.

Свою речь он, демонстрируя ученость, повторил на русском и на латыни.

Конрад с Йозефом при этих словах перекрестились, а тевтонец еще и поцеловал свой массивный перстень, который носил на левой руке. Йозеф знал, что в нем хранится крохотная частица Святого креста с Голгофы (вот бы ему такой талисман силы, успокоить нервы).

Котян на сказанное по-птичьи дернул головой и яростно плюнул себе под ноги. От такого поступка король с придворными застыли. У Белы на лице проступил гневливый румянец. Но прежде чем он что-либо сказал (например, велел наглецу слизать с пола свой плевок), Котян заговорил: