Восемь

Я ретировалась из здания ООН и помчалась по ступенькам в сторону улицы. Я понимала, что должна сразу же отправиться к властям, но пребывала в ужасе от случившегося. Сол был убит в комнате через минуту после того, как я покинула ее. Фиске был убит через несколько минут после начала перерыва. Оба убийства произошли в общественных местах, и рядом находились ничего не подозревающие люди. Оба раза на месте преступления был Соларин. У него имелось оружие, верно? И он был там. Оба раза.

Итак, мы играем в игру. Хорошо, но если так, я хочу знать ее правила. Направляясь по холодной улице к своему безопасному, теплому офису и обдумывая произошедшие события, я чувствовала, как страх и растерянность уступают место решимости. Я должна поднять завесу таинственности, окружающую эту игру, установить правила и игроков. И быстро. Потому что фигуры двигались слишком близко от меня, чтобы я могла спать спокойно. Я не подозревала, что совсем недалеко от меня скоро будет сделан ход, который перевернет всю мою жизнь…

— Бродский в ярости, — нервно сказал Гоголь.

Едва завидев, как в двери отеля «Алгонкин» вошел Соларин, телохранитель вскочил с мягкого кресла в фойе и, забыв про свой чай, кинулся навстречу шахматисту.

— Где вы были?

Бледная кожа Гоголя была белее простыни.

— На улице, дышал воздухом, — спокойно ответил Соларин. — Здесь вам не Россия. В Нью-Йорке люди ходят гулять, не уведомляя перед этим власти о своих перемещениях. Вы думали, я собираюсь перебежать?

Гоголь не ответил на улыбку Соларина.

— Бродский не в духе.

Он нервно огляделся вокруг. В фойе никого не было, только на другом конце помещения пила чай какая-то старуха.

— Германолд уведомил нас этим утром, что турнир, возможно, перенесут до окончания расследования смерти Фиске. У Фиске была сломана шея.

— Я знаю, — сказал Соларин.

Он взял Гоголя под локоть и повел к столику, где остывал чай. Там Соларин кивком показал телохранителю, чтобы тот садился и допивал чай.

— Я ведь видел тело. Вы что, забыли?

— В этом-то и проблема, — сказал Гоголь. — Вы были с ним наедине незадолго до того, как все случилось. Это плохо. Мьт не должны были привлекать к себе внимание. Если начнется расследование, вас наверняка начнут допрашивать.

— Это мои трудности. Вам-то чего переживать? — спросил Соларин.

Гоголь взял кусок сахара, зажал его между зубами, а потом принялся цедить через него чай.

Старуха, сидевшая в конце фойе, встала из-за стола и направилась к их столику. Она была одета во все черное и двигалась с трудом, опираясь на палку. Гоголь взглянул на нее.

— Извините, — вежливо сказала она, подойдя к мужчинам. — Боюсь, мне не подали сахарина к чаю, а сахар мне нельзя. Нет могли бы вы, джентльмены, поделиться со мной?

— Конечно, — сказал Соларин.

Взяв сахарницу с подноса Гоголя, он достал несколько розовых пакетиков и вручил их пожилой женщине. Она тепло поблагодарила его и отошла от стола.

— О нет…— простонал Гоголь, глядя на лифты. Бродский шагал через комнату, прокладывая путь мимо столиков и цветастых кресел.

— Я должен был отвести вас к нему сразу, как только вы пришли, — вполголоса сказал Соларину телохранитель.

Он вскочил, чуть не свернув поднос. Соларин остался сидеть.

Бродский был высоким мужчиной с хорошо развитой мускулатурой и загорелым лицом. В темно-синем деловом костюме в тонкую полоску и шелковом галстуке он выглядел как европеец-бизнесмен. Бродский подошел к столу, двигаясь уверенно и напористо, словно прибыл на деловые переговоры. Остановившись перед Солариным, он протянул ему руку. Соларин пожал ее, не вставая. Бродский сел рядом.

— Я доложил секретарю о вашем исчезновении, — начал он.

— Но я ведь не исчез, а просто вышел прогуляться.

— По магазинам, да? — усмехнулся Бродский. — Милый портфельчик. Где вы его купили? — спросил он, указывая на портфель, стоявший на полу за креслом Соларина.

Гоголь его даже не заметил.

— Итальянская кожа, — продолжал Бродский. — То, что нужно советскому шахматисту, — добавил он с сарказмом. — Не возражаете, если я загляну внутрь?

Соларин пожал плечами. Бродский положил портфель на Колени, открыл и принялся исследовать его содержимое.

— Да, кстати, кто была эта старуха, которая отошла от стола когда я появился?

— Просто какая-то старая леди, — сказал Гоголь. — Просила отсыпать ей сахарина.

— Не так уж он был ей и нужен, — проворчал Бродский, копаясь в бумагах. — Она ушла сразу, как только я появился.

Гоголь посмотрел в ту сторону, где сидела женщина. Она ушла, и на столике осталась одинокая чашка.

Бродский положил бумаги обратно в портфель и вернул его Соларину. Затем он со вздохом взглянул на Гоголя.

— Гоголь, ты кретин, — обыденным тоном, словно речь шла о погоде, констатировал он.—Наш драгоценный гроссмейстер трижды обвел тебя вокруг пальца. Сначала — когда допрашивал Фиске незадолго до его смерти. Затем — когда вышел, чтобы забрать этот портфель, в котором теперь ничего нет, кроме пустого блокнота, нескольких пачек чистой бумаги и двух книг по нефтяной промышленности. Очевидно, все ценное оттуда уже изъяли. А минуту назад он под самым твоим носом передал эти записи агенту, прямо здесь, в фойе.

Гоголь покраснел и поставил на стол свою чашку.

— Но уверяю вас…

— Не нужны мне твои заверения, — отрывисто бросил Бродский и повернулся к Соларину. — Секретарь сказал, что мы должны установить контакт в течение двадцати четырех часов, или нас отзовут в Россию. Если этот турнир отменят, наша легенда полетит к чертям. Рисковать нельзя. Вряд ли нам, поверят, если мы скажем, что решили задержаться в Нью-Йорке, чтобы походить по магазинам и купить портфели из итальянской кожи, — усмехнулся он. — У вас двадцать четыре часа, гроссмейстер, чтобы выйти на вашего человека.

Соларин посмотрел Бродскому прямо в глаза. Затем холодно улыбнулся.

— Можете доложить секретарю, уважаемый, что я уже получил нужные сведения, — сказал он.

Человек из КГБ молча ждал, что Соларин продолжит. Когда тот больше ничего не сказал, Бродский вкрадчиво поторопил его:

— Ну же? Не томите нас неизвестностью.

Соларин посмотрел на портфель у него на коленях. Потом на самого Бродского. Лицо шахматиста напоминало бесстрастную маску.

— Фигуры в Алжире, — сказал он.

К полудню я вся была на нервах. За это время я предприняла еще несколько попыток дозвониться до Нима, но тщетно. Мертвое тело Сола, лежащее на плите, постоянно стояло у меня перед глазами. Я вся извелась, ломая голову над тем, что означают последние зловещие события и как они связаны между собой.

Я сидела взаперти в своем офисе в «Кон Эдисон», окна которого выходили на здание ООН, слушала новости и смотрела, не появятся ли на площади полицейские машины, когда тело обнаружат. Однако ничего подобного не происходило.

Я позвонила Лили, но не застала ее. В офисе Гарри мне объяснили, что он уехал в Буффало проследить, чтобы при погрузке не попортили меха, и не вернется до поздней ночи. Я думала о том, чтобы позвонить в полицию и, не называя себя, сообщить о теле Сола, но они и так скоро должны были обнаружить его. Сколько может труп пролежать незамеченным в здании ООН?

Сразу после полудня я послала свою секретаршу за сэндвичами. Когда позвонил телефон, я ответила. Это был мой босс Лайл. Его радостный голос вызвал у меня отвращение.

— Пришли твои билеты и маршрут следования, Велис, — сказал он. — В парижском офисе тебя будут ждать в следующий понедельник. Переночуешь там, а утром отправишься в Алжир. Твои билеты и документы сегодня доставят к тебе на квартиру. Итак, все в порядке?

Я сказала ему, что все просто прекрасно.

— Что-то у тебя голос не слишком радостный, Велис. Неужели поездка на черный континент тебя не прельщает?

— Напротив, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал искренне. — Мне как раз не помешает сменить обстановку. Нью-Йорк начинает действовать мне на нервы.