Реликвии тамплиеров

Матерь Божья! Я уронил реликвию на стол, словно это был кусок раскаленного добела железа.

— Простите, капитан, — забормотал я. — Я же не знал…

Его хохот заглушил мои слова. Когда я наконец осмелился поднять глаза, он смеялся, и темно-красное вино стекало у него по подбородку и шее. Потом стукнул кулаком по столу, и резная непристойность подскочила.

— Извини меня, Петрок, я и впрямь виноват, — хрипло произнес он, когда наконец восстановил дыхание. — Не мог удержаться… Возьми эту штуку. Возьми его в руки, это сердце.

Я поколебался немного, потом припомнил собственные ощущения в соборе, когда представил себе Спасителя мясной тушей, повешенной там, чтобы я ей поклонялся. Что, в сущности, являет собой сердце этого бедняги? Мясо, сушеное мясо. Я взял коробочку и ничего не ощутил: ни трепета, ни силы и власти реликвии, какие почувствовал, когда снял с алтаря десницу святой Евфимии. Я присмотрелся повнимательнее. Реликвия и впрямь походила на крупный чернослив, правда, когда я ее осматривал, на ум мне пришло еще и сравнение с куском древесного угля. Я взглянул на капитана, который в этот момент достал из сумки еще одну бутыль вина.

— И как она здесь оказалась? — спросил я.

Он тронул длинным пальцем собственный нос, снова наполнил наши бокалы и поднял свой. Я сделал то же самое, стремясь подкрепить дух.

— За свободу сердца! — провозгласил он и выпил. Я последовал его примеру.

— Так как к вам попало сердце святого Космы? — снова спросил я, осмелев от крепкого вина. — Вы его украли?

Он серьезно посмотрел на меня. В глазах его ничего нельзя было прочесть. Протянув руку, он взял со стола ссохшееся сердце и поднес к лицу, вертя в пальцах, словно ростовщик, рассматривающий драгоценную безделушку.

— Украл? — переспросил он. — Украл? — Глаза его блеснули, и он впился в меня взглядом. — А что это такое, как ты думаешь?

— Сердце святого Космы, — тупо ответил я. Капитан продолжал пристально на меня смотреть. — Значит, это не сердце святого? — предположил я. Он покачал головой. — Но это же сердце, и оно очень древнее! — возразил я. — Чье же оно тогда?

— Оно еще древнее святого Космы, кто бы он ни был, — сказал капитан. И вдруг поднес высохшее сердце к моему носу. — Понюхай! — велел он. С большой неохотой я исполнил приказ и ощутил лишь запах пыли, пыли и чего-то еще — слабый намек на нечто терпкое или вяжущее и пряное. А капитан уже укладывал сморщенный кусочек обратно в шелковые покровы. — Я нашел его в Египте, — сообщил он. — И хотя это вовсе не часть тела святого Космы, это действительно сердце; я думаю, женщины времен Фараона [37]или одного из фараонов — египтяне уверяют, что их было множество. Древние умели использовать всякие мази, бальзамы и пряности, чтобы сохранять тела умерших, и именно их запах ты, видимо, сейчас почувствовал.

— Египет! — восхищенно произнес я.

— Вполне возможно, мы побываем и там, — заметил капитан. — Я всегда стремлюсь зайти туда, когда удается. Рынки Каира для меня место удачной охоты. А теперь, по-моему, тебе необходимо кое-что объяснить.

Он вновь наполнил наши бокалы, подбросил в огонь новое полено и начал свой рассказ:

— Однажды я сказал тебе, что мы купцы. Но ты догадался, что на самом деле мы контрабандисты. По правде говоря, мы отчасти и то и другое, понемногу. Да, мы торгуем. Торгуем странными, редкими, опасными и труднодоступными вещами и, как ты сам сейчас видел, вещами святыми и греховными. Везем овечьи шкуры и вино этим несчастным гренландцам, взамен берем у них медвежьи шкуры и моржовый клык, на которые имеется отличный спрос в Германии и других странах, южнее. Мы привозили отсюда даже кречетов — огромных белых птиц вроде ястребов, — ради обладания которыми многие принцы готовы зарезать лучшего друга. Из земли скрелингов мы везем бобровые, лисьи и соболиные шкурки. Продаем балтийский янтарь сарацинам, а сарацинскую розовую воду — нобилям в Гамбурге. А поскольку мы достаточно сильны и умеем хорошо сражаться, то не обращаем внимания на разные хартии и таможенные правила. Так что с этой точки зрения мы — контрабандисты, и в этом нет ничего особенного. Но наше истинное призвание, Петрок, совсем другое. Гораздо более значительное. Мы добываем вещи для тех, кто страстно желает их заполучить, — для властных персон с разнообразными и необычными вкусами, весьма широкими за счет странных интересов и большого опыта в таких делах, а также, вероятно, утонченных или извращенных привычек и предпочтений. Таких как епископ Гардара. Ты, наверное, недоумеваешь, как подобный человек мог оказаться в этой ссылке, в таком захолустье. Ответ на твой вопрос — в тех самых игрушках из слоновой кости, которыми ты любовался; дома, в Дании, он тоже играл в такие игры, только с живыми игрушками, а здесь, конечно же, вынужден довольствоваться имитациями. Он ждет от меня безделок такого рода, а также книг, которые поддерживали бы его слабеющее пламя, и я рад ему услужить. Эта игрушка, кстати, попалась мне в Каире. Она китайская — ты хоть знаешь, где находится Китай? На восток от Индии; дальше, чем земли пресвитера Иоанна [38].

Судя по этой вещице, люди в Китае и Индии просто купаются в том, что наш добрый епископ считает грехом. Я дал себе слово посетить однажды эти места и во всем удостовериться собственными глазами. В любом случае у нас в трюме есть вещи, которые заставили бы покраснеть даже Марию Магдалину.

Но это отнюдь не все, о чем просил меня наш добрый епископ. У него есть кафедральный собор, но он страдает от одного большого недостатка: в нем нет ни единой достойной реликвии. Собору нужны реликвии, сам знаешь, как огню нужны дрова: что-то такое, возле чего верующие могли бы согреть свои сердца. У них в Гардаре имеются несколько ниточек с одежды какой-то монашки, о которой никто и не слышал, а также старый гвоздь с креста святого Андрея, в подлинность которого никто не верит — и совершенно справедливо, потому что он, по всей видимости, был извлечен из какой-нибудь несчастной рыбацкой лодки. Епископу нужны достойные реликвии, и он поручил их поиски мне. Я продаю такие вещи любому — мужчине, женщине, аббату, епископу, королю или королеве, — любому, кто может за них заплатить. Я ищу и нахожу реликвии. Если не могу их купить — краду. То, что нельзя украсть, изготовляю сам. Епископ Гардара щедро заплатил мне за предметы, что теперь содержатся в хранилище собора в качестве истинных реликвий древних времен. Хотя вместо сердца какого-нибудь святого он нынче вполне может поклоняться частице женщины, которая молилась звероголовым демонам и имела столько же понятия о божественной благодати, сколько на берегах Гренландии растет финиковых пальм. Правду он никогда не узнает — да и как можно проверить подлинность святой реликвии? Бальзамы Древнего Египта придают вещи аромат святости, подтверждая, что она древняя, как вон те холмы. К тому же он имеет мое ручательство, что вещь действительно подлинная. Кроме того, я знаю, что он платил и за совсем иныебезделушки — не такие уж безобидные! — причем деньгами, вытянутыми с этих несчастных гренландцев, которым они достаются с таким трудом. Так что ему надо быть очень-очень осторожным и не раздражать меня. В сравнении с обычными делами нынешняя сделка пройдет легко.

А теперь подумай о руке святой Евфимии, от которой ты натерпелся столько страха. Несчастная старая засохшая фитюлька, не так ли? Но засунута в драгоценную перчатку. Но ты ведь верил, Петрок, и, насколько я знаю, веришь и теперь. Вот что я тебе скажу: это рука человека, точно, но принадлежала ли она святой? Может быть. Знаю только, что труп, похороненный в таком влажном месте, как Бейлстер, очень скоро разложится и сгниет. Так что могу заложить все, что у меня есть, но сама Евфимия уже тысячу лет, как обратилась в прах. А эта драгоценная клешня куплена или изготовлена позднее — я сказал, что она человеческая, однако не удивлюсь, если окажется обезьяньей. Доверчивость и жадность могут ослепить любого — и это святая истина, которая всегда поддержит мой «Кормаран» на плаву. Я многое могу тебе показать, дружок, но, боюсь, это с корнем вырвет из твоей души всю веру и втопчет ее в грязь. Мне было легче — я никогда не имел никакой веры, по крайней мере в том смысле, в каком ее воспринимаешь ты. А вот для тебя… ладно, подумай пока.