Империя (Под развалинами Помпеи)

Не трудно догадаться, что тот день, в который Деций Силан получил от Юлии приглашение на свидание, показался ему бесконечным: медленно идут часы для страстно влюбленного, ожидающего минуту свидания. К этому свиданию молодой патриций приготовился с особенной заботливостью. Он надел тунику из самой нежной и тонкой материи, тщательно завил свои волосы, обул ноги в самые изящные сандалии, опрыскал себя лучшими духами и, когда ночная темнота легла на семихолмный город, окутал себя белоснежной тогой и направился в Целиум, где возвышался храм Венеры и Купидона, окруженный густыми миртовыми рощицами, и где ежегодно устраивался народный праздник в честь Миртовой Венеры.

Громадная была толпа народа в священных рощах, освященных смолистыми факелами. Мужчины и женщины всех классов общества встречались, разговаривали и бродили там по всем направлениям и трудно было счесть любящие парочки, мелькавшие между миртовыми кустами. Молодые женщины, явившиеся сюда на свидание, были закутаны в строгую паллу, под которой виднелась соа vestis, [115] туника из такой нежной и тонкой ткани, что. сквозь нее ясно обозначались формы тела, соблазняя взоры, а сильный и возбуждающий запах духов, которыми была надушена эта туника, опьянял чувства и вместе с прочим давал возможность и самому близорукому догадываться, с какой целью явились сюда эти женщины.

Деций Силан с трудом пробился тут между густой толпой, когда какой-то невольник, подойдя к нему, попросил его следовать за ним. Пройдя темными извилинами в лесу мирт, от которых богиня получила свое имя, Силан очутился перед храмом Венеры и Купидона, ярко освещенным множеством двойных факелов из воска. Здесь приказано было ему дождаться той, которая прислала за ним невольника, успевшего скрыться, прежде нежели Деций заметил его отсутствие.

В эту ночь апрельских календ, которой начинался месяц, посвященный богине Венеры, праздновался канун Венерина дня, Pervigilium Veneris, праздника, установленного в честь Матери Любви, охватывающей собой, с наступлением весны, все существующее в мире.

Овидий в четвертой книге своих воспоминаний (Fastor., lib. IV, vv. 155–156), оставил нам прекрасное описание этого праздника Венеры и его кануна, где указывает, между прочим, и на причину, побудившую древних избрать для этого весеннее время года. В этой книге он рассказывает и о том, как среди прочих церемоний матери и жены отправлялись в миртовую рощицу, где стояло изображение богини; как, сняв с ее беломраморной шеи золотую цепь и другие драгоценные украшения, мыли и чистили их и вытирали своими руками; затем надевали их вновь на богиню, убирая ею и венками; после этой церемонии они мылись сами, в воспоминание того, что когда-то красавица богиня, выйдя из моря голой и застигнутая в таком виде толпой сатиров, укрылась в миртовый лесок. Сама купальня находилась близ храма фортуны, прозванной «мужественной», так как она в это время защищала купающихся от нескромных взглядов мужчин. После купанья, в воспоминание другой легенды о Венере, будто бы пожелавшей пить перед тем, как ее отвели к ее мужу, поклонницы этой богини пили молоко с маком и медом. Всеми этими обрядами и молитвами, с какими они обращались при этом к Венере, они надеялись приобрести красоту, хорошие нравы и добрую о себе славу в обществе.

Как извратили римлянки смысл этих праздников и совершавшихся при этом церемоний, долженствовавших служить символом женской чистоты, это мы увидим, последуя за Децием Силаном.

Все обряды вокруг изображения Венеры были уже окончены, когда к нему подошел наш пылкий юноша. Латинские матери и жены совершили уже омовение, чаши с священным молоком обошли всех поклонниц и двери храма в эту минуту отворились настежь.

С того места, где стоял Деций Силан, его взгляд проникал во внутрь храма, и он видел в нем целую толпу девушек и матрон, увенчанных цветами. Разделившись на отдельные хоры, он своими звонкими голосами запели бодрый гимн Венере-Родительнице, покровительствовавшей деторождению, отчего она называлась также Gamelia Diva. [116]

Столько красавиц, собранных в одном месте, очаровали взоры юноши, а сладкое пение, раздававшееся в ночной тишине, приводило его в экстаз.

Но вдруг эти женские хоры, повернувшись к дверям храма, стали медленно приближаться к ним правильными рядами.

Процессия девушек и матрон торжественно выходила из храма, обходя его по окружавшим его аллеям.

Хор продолжал петь гимн Венере, оканчивая каждую строку следующими стихами:

И подобно прелестным и фантастическим обитательницам Олимпа, проходили мимо молодого патриция красавицы-певицы, скрываясь тотчас же в извилинах темных аллей; за ними следовали другие, продолжая пение гимна, в котором вспоминались чудеса, совершаемые богиней любви; и гимн этот разносился далеко вокруг.

– Деций! – прошептал вдруг женский голос, и чьято рука тихо ударила по плечу Деция Силана.

– Божественная Юлия! – отвечал молодой человек, оборачиваясь и хватая ее правую руку, которую тут же страстно прижал к своему сердцу. Он тотчас узнал ее, хотя она была закутана в паллу, а на голове имела покров, который, подобно sufiibulum у весталок, спускаясь с головы ниже лба, закрывал собой большую часть лица.

– Эту ночь, – шептала Децию жена Луция Эмилия Павла взволнованным от страсти голосом, – я буду для тебя пламенной розой, воспеваемой в этом гимне Катуллом; но Подожди немного, пока окончится процессия.

Проговорив это, она положила свою дрожавшую руку в руку молодого патриция.

А хоры продолжали воспевать «Мать Венеру, всесильным дыханием которой животворится все в мире, ею обольщается, и где все существующее послушно велению любви».

– Слышишь? Слышишь? – шептала Юлия Децию в страстной экзальтации.

доносилось к ним из последних рядов, выходивших из храма.

При этих словах Юлия, подобно Менаде, обезумевшей от страсти, [118] увлекла за собой Деция Силана, и они скрылись во мраке священной рощи.

Между тем звуки религиозной песни замирали вдали, среди густых миртовых кустов, где в это время толпа, опьяненная сладострастием, предавалась бесстыдным мистериям, отличавшим этот праздник. Другие же при свете импровизированных факелов, расположившись на траве, ели, пили, обнимались и обменивались страстными поцелуями; словом, все предавалось оргии вокруг храма богини любви. Вот каким образом древний Рим встречал наступление весны.

И не один только народ отдавался таким оргиям накануне праздника Венеры; в них принимал участие весь Рим, начиная с самого высшего и кончая самым низшим классом его населения, мужчины и женщины, свободные и рабы.

«Самый шумный из праздников Венеры, – пишет один из новых историков, – происходил в апреле месяце, посвященном богине любви, так как в течение этого месяца все, существующее в природе, пробуждается к жизни и кажется, что сама земля открывает свою грудь весне для поцелуя.

Апрельские ночи проводились за банкетами, вином, танцами, пением и прославлением Венеры на зеленых лугах и среди ветвей, украшенных цветами. Вся римская молодежь принимала участие в удовольствиях этих ночей со всем пылом своего возраста, между тем как старики и старухи оставались дома, под покровом своих пенат, чтобы не слышать этих криков радости, этих песен и не видеть этой пляски. Иногда, по поводу таких апрельских празднеств, в некоторых нескромных домах устраивались свободные танцы и пантомимы, в которых изображались выдающиеся эпизоды из мифологической истории богини Венеры, так, например, суд Париса, сети Вулкана, любовные похождения Адониса и другие сцены из этой нескромной, но поэтической мифологии. В этих пантомимах действующие лица, являясь голыми, с такой свободой изображали все жесты и действия влюбленных богов и богинь, что Арнобий, упоминая об этих пластичных забавах, говорит, что Венера, мать царственного народа, является тут пьяной Вакханкой, предающейся всякого рода бесстыдствам, свойственным низкой публичной женщине». [119]