Западня для леших

Прошедшей ночью в Москве произошел очередной крупный разбой. Шайка, как всегда, неизвестная и весьма многочисленная, напала на усадьбу князя Щербицкого. Убит был сам князь, все его чада и домочадцы, дворовые люди. Двух дочерей князя так и не нашли, судя по всему, разбойники увели их с собой. Вся золотая и серебряная посуда, драгоценная рухлядь соболья да песцовая, ковры и ткани парчовые также были унесены в неизвестном направлении. Ближайшей к усадьбе была застава московской стражи. Заставы леших, как всегда, оказались весьма отдалены от места нападения. Стражники не отреагировали на ночной шум, который, надо признать, был не слишком сильным. Разбойникам удалось проникнуть за высокий частокол, окружавший усадьбу, порезать сторожей, а затем они лютовали уже за толстыми стенами терема и надворных построек.

Большинство присутствующих слушали доклад подьячего, понуро опустив глаза. Они знали, что и это кровавое дело, скорее всего, заглохнет без следа, как и множество предшествующих. Один лишь Коробей грозно стучал кулаком в железной рукавице по дубовому столу и сулил неизвестным злодеям всяческие страшные кары. Своих стражников он ни в чем не обвинял, поскольку они честно отсидели всю ночь за кострами и рогатками в том самом месте, куда их ввечеру и определили, а не сбежали к тещам на блины, как частенько случалось.

Однако когда в докладе речь пошла о похищении княжон, Разик, присутствовавший на разводе как начальник отряда, заступающего в дозор, подчеркнуто резко и зло выпалил в лицо стражницким десятникам:

– Проспали, глухие тетери! Не можете разбои пресечь, так шли бы лапти плести!

Разик, влюбленный в Катьку, почитывал по вечерам франкоязычные рыцарские романы, и известие о похищении благородных девиц переполнило его гневом и негодованием. Поэтому ему легко было сымитировать несдержанность, как приказал на утреннем инструктаже дьякон Кирилл. Не только Степа, но и лешие начали действия по обнаружению переметчика в руководстве московской стражи. Разик, как один из наиболее хладнокровных десятников, выполнял сейчас соответствующий замысел особников.

Коробей резко поднялся и грозно выпрямился во весь свой немалый рост.

– Ты говори, да не заговаривайся, дружинник! То, что вы побили молодецки одну шайку залетную, числом немалую, да всякую мелкоту поразогнали, не дает тебе права стражу московскую срамом срамить! Чай, мои-то стражники поболее твоего злодеев и душегубов всяческих поймали-покарали! И вовсе не уверен я, что если бы вблизи твоей заставы разбой случился, то сумел бы ты проведать вовремя и защиту оказать. Втихаря ведь душегубы действовали. Обманом, видать, в усадьбу проникли да порезали челядь сонную.

Степа, при всем своем уважении к поморам, в душе не мог не согласиться со своим начальником.

– Мои бы точно не проспали. Да вот только ставят наши заставы на ночь Бог знает куда, кроме тех мест, где разбойники промышляют, – вполголоса, но явственно произнес Разик.

Коробей с грохотом отодвинул тяжеленный стол, стоящий у него на дороге, шагнул к Разику.

– Ты что этим хочешь сказать, молодец? – пророкотал он.

– Сожалею, что никак со злодеями лицом к лицу встретиться не можем, – спокойно ответил леший. – Надеемся на ваш опыт в делах охранных, ждем, что сумеете вы замыслы лихие разгадать да в верное место бойцов наших направить.

Коробей, тяжело дыша, мерил Разика суровым взглядом, но явно не знал, что ему ответить. Наверняка он ранее намеревался проучить наглеца, посмевшего делать ему замечания в присутствии подчиненных, но теперь был слегка сбит с толку миролюбивым и деловым тоном десятника, казалось, вовсе не желавшего ссоры, а озабоченного, как и все, лишь усердием к службе.

В этот момент из-за стола, стоящего в глубине горницы, заваленного пергаментными свитками, заставленного чернильницами и песочницами, раздался пронзительный и уверенный голос подьячего Якушки:

– Не гневайся, воевода, позволь мне слово молвить.

Коробей нарочито медленно, как бы нехотя, отступив на полшага от Разика, повернулся к подьячему.

– Говори, Якушка, – разрешил он и не спеша прошествовал на свое место во главе стола, легко, одной рукой вернув тяжелую столешницу на прежнее место.

Якушка машинальным жестом пригладил двумя руками реденькие белобрысые волосы, стриженные под горшок, и, не вставая из-за стола, чтобы лишний раз не демонстрировать маленький свой росточек, произнес:

– Ежели десятник дружинников поморских, молодой и пылкий, полагает, что мы по бестолковости своей али еще почему-либо… – он произнес последние слова неожиданно резко, сделал паузу и буквально впился в лицо Разика пристальным взглядом блекло-серых, чуть навыкате глаз, затем продолжил прежним миролюбивым тоном, – …направляем заставы их в места неважные, от разбоев сторонние, то пущай он сам и определит, где встать и что охранять.

Коробей недоуменно взглянул на Якушку из-под нахмуренных бровей, обдумывая его слова, затем, вновь закипая яростью, обратился к нему и одновременно ко всем присутствующим:

– Это что ж получается, абы кто подумать может, будто мы нарочно заставы поморские от разбоев отдаляем?

Стражники возмущенно зароптали.

– Погоди, воевода, и вы, стражи московские! – опять перекрыл шум пронзительный голос Якушки. – Конечно же, никто так и думать не думает, но чтобы и тенью сомнения недоброжелателям нашим, злодеям государевым воспользоваться не дать, пусть поморы-молодцы, усердием своим перед нами гордящиеся, наметят сегодня сами места застав и дозоров своих.

Коробей некоторое время сидел в суровой задумчивости, затем, пристукнув ладонью по столу, бросив косой взгляд на Якушку, скромно ссутулившегося над свитками, нехотя произнес:

– Ну, что ж, пусть будет по-твоему, подьячий! Рознь и недоверие мы должны в зародыше душить, посему давай, дружинник, определяйся первым по месту и времени своей засады.

Разик молчал. Он сидел, глядя нарочито мимо всех присутствующих куда-то в пространство. Коробей пожал плечами и невольно бросил взгляд на Якушку. Тот усмехнулся и пояснил:

– Дружинник подозревает, что кто-то из присутствующих доносит злодеям о расположениях сих.

Стражники вскочили со своих мест и разразились гневными криками. Степа тоже поднялся вместе со всеми, но не кричал, а лишь задумчиво теребил длинный запорожский ус. Коробей, от удивления раскрыв рот, обалдело уставился на Якушку. Один лишь Разик не изменил позы, и взгляд его по-прежнему был подчеркнуто отсутствующим.

– Спокойно, молодцы! – неожиданно гаркнул Якушка, и в этом восклицании обнаружилась та внутренняя сила и чувство превосходства изощренного ума, благодаря которым он и занял немаленькую государственную должность в стольном граде. – Не в бирюльки играем, с кровью и коварством людским дело имеем. Пусть дружинник мне одному поведает, в каком месте он заступить в дозор желает, чтобы я мог остальные заставы развести. А потом, чуть что, меня предателем и окрестит!

Повисла тяжелая напряженная тишина.

– Будь по-твоему, Якушка, – ни на кого не глядя, глухо промолвил Коробей. – Может, и меня в чем заподозришь? – с плохо скрытой угрозой обратился он к Разику.

Разик, как бы очнувшись от оцепенения, легко вскочил с места.

– Ну кто ж позволит так клеветать, воевода? – как ни в чем не бывало ответил он, отдавая честь Коробею четким наклоном головы.

Затем, поднеся ладонь к берету жестом, все еще сбивающим с толку непривычного наблюдателя, он приблизился к столу Якушки и вместе с ним склонился над пергаментами.

Разик расположил заставу, вернее – засаду, в чрезвычайно удобном во всех отношениях месте: на окраине Москвы, на пригорке, огибаемом небольшим ручьем. Вдоль ручья протянулась вереница богатых боярских усадеб, представляющих лакомый кусок для любого разбойника. Единственная дорога в усадьбы пролегала под пригорком и хорошо просматривалась лешими днем и прослушивалась ночью. Хотя ко дворам и палатам было много скрытых подходов по топким берегам ручья, а также из соседних перелесков, налетчики обязательно должны были пройти в усадьбы по дороге, чтобы убедиться в безопасности отхода с тяжелой добычей, которую не потащишь по кустам и трясинам. Тут бы им на головы и свалился с пригорка десяток леших, умеющих вести ночной бой не хуже, чем дневной. Разик действительно был талантливым командиром, прекрасно усвоившим и теорию, и практику военной науки.