Изгнанники

— Ого! Полезайте-ка сюда! — возбужденно крикнул он. — Тут такое творится, что им всем не до нас.

Де Катина взгромоздился на чурбан, и оба стали с любопытством смотреть вниз, во двор. Там в каждом углу горело по костру, а вся площадь была заполнена людьми с факелами в руках. Желтый отсвет падал на угрюмые серые стены так причудливо, что самые высокие башни казались золотыми на черном фоне неба. Главные ворота были открыты, и, очевидно, только что въехавшая в них карета стояла у маленькой двери как раз против окон арестованных. Колеса и бока кареты были забрызганы грязью, а лошади дрожали, поводя ушами, так, будто они только что пробежали длинный путь. Человек в шляпе с перьями, закутанный в дорожный плащ, вышел из экипажа и, обернувшись, стал тащить из него кого-то еще. Непродолжительная борьба, крики, толчок, и обе фигуры исчезли в дверях. Когда двери захлопнулись, карета отъехала, костры и факелы потухли. Главные ворота снова закрылись, и все погрузилось в тишину, как и до внезапного переполоха.

— Ну, — задыхаясь, проговорил де Катина. — Уж не поймали ли они еще какого-нибудь королевского гонца?

— Скоро здесь освободится место для целых двух, — проговорил Амос Грин. — Если они только оставят нас в покое, недолго мы пробудем в этой комнате.

— Хотел бы я узнать, куда ушел тюремщик?

— Может убираться куда ему угодно, лишь бы не появлялся здесь. Дайте-ка мне прут. Эта штука поддается. Нам легко будет выломать ее.

Он усердно принялся за работу, стараясь углубить в камне канавку, рассчитывая таким образом вытащить прут. Вдруг он остановился и настороженно замер.

— Гром и молния! — прошептал он. — Кто-то работает снаружи.

Оба стали прислушиваться. Со двора донесся стук топора, визг пилы и треск дерева.

— Что это они делают?

— Понять не могу.

— Вы видите их?

— Около самой стены.

— Кажется, я могу ухитриться посмотреть, — произнес де Катина. — Я тоньше вас.

Он высунул голову, шею и половину плеча в промежуток между прутьями и замер в таком положении. Приятель уже подумал, что он застрял, и принялся тащить его за ноги. Но де Катина повернулся сам без малейшего затруднения.

— Они строят что-то, — шепнул он.

— Строят?

— Да, там четверо людей с фонарем.

— Чем же они могут быть заняты?

— Я полагаю, навесом. Я вижу четыре ямы в земле, куда врываются столбы.

— Ну, мы не можем бежать, если под окнами есть люди.

— Верно.

— Но все же мы в состоянии докончить начатое дело.

Тихий лязг железа заглушался шумом снизу, становившимся все сильнее и сильнее. Прут поддался, и Грин стал медленно тащить его на себя. Как раз в тот момент, когда ему удалось освободить прут, между окном и лунным светом внезапно выросла голова в виде копны спутанных волос, с красовавшейся на них вязаной шерстяной шапочкой. Это внезапное появление так поразило Амоса Грина, что он выпустил из рук прут, соскользнувший с подоконника

— Дурак! — раздался голос снизу. — Экий ты косолапый, на кой черт роняешь инструменты Гром и молния! Ты сломал мне плечо.

— Что там еще? — крикнул другой. — Право, Пьер, будь ты так же ловок на руку, как остер на язык, ты был бы первым столяром Франции.

— Как что, обезьяна? Ты уронил на меня инструмент.

— Я? Я ничего не ронял

— Идиот! Еще хочешь заставить меня поверить, что железо падает с неба? Говорят тебе, ты ушиб меня, глупый, косолапый обормот

— Ничего подобного! — возражала «копна», — но, клянусь святой девой, если ты еще поговоришь, я спущусь с лестницы и расправлюсь с тобой.

— Тише, бездельники, — строго вмешался третий голос. — Если к рассвету работа не будет закончена, кое-кому сильно достанется.

И снова послышались удары топора и визг пилы Голова то показывалась, то исчезала Очевидно, владелец ее ходил по какой то платформе, построенной под окном пленников, не видя и не думая о темном четырехугольном оконном отверстии над собой Было уже раннее утро, и первые холодные отблески утренней зари уже начали прокрадываться во двор, когда рабочие ушли, окончив работу. Тогда только заключенные решились взобраться на окно и посмотреть, что те строили ночью Оба невольно вздрогнули от неожиданного зрелища. Перед глазами высился эшафот.

Он представлял собою платформу из темных, грязных досок, только что сколоченных, но, очевидно, употреблявшихся и ранее для той же цели Платформа была прислонена к стене замка и тянулась еще футов на двадцать дальше, а с более отдаленной стороны от нее спускалась вниз на землю широкая деревянная лестница В центре размещалась плаха с верхушкой, изрубленной и покрытой ржавыми пятнами

— Мне кажется, пора уходить, — промолвил Грин

— Весь наш труд пропал даром, Амос! — печально промолвил де Катина. — Какова бы ни была поджидающая нас участь, — а она, по-видимому, не из привлекательных, — нам остается только ей покориться и вынести все с достоинством мужественных людей.

— Ну, ну, окно-то ведь открыто. Раз-два и выскочили.

— Бесполезно. Вон глядите, там, на дальнем конце двора, уже строй вооруженных людей.

— Целый отряд. В такую рань.

— Да, а вот движутся и еще. Взгляните на средние ворота. Господи боже мой, что там такое?

Дверь замка на противоположной стороне отворилась, и оттуда вышла странная процессия. Впереди, попарно, шли две дюжины лакеев, с алебардами в руках, в одинаковых коричневых ливреях. За ними выступал громадный бородатый человек с засученными по локоть рукавами, с большим топором на левом плече. Затем, с открытым молитвенником в руках, бормоча молитвы, шел кюре; в тени виднелась женщина в темной одежде, с обнаженной шеей. На голове ее была черная вуаль, спадавшая на склоненное лицо. Сразу за ней выступал высокий, худой человек с красным, свирепым лицом и грубыми чертами. На голове у него была плоская бархатная шапочка с орлиным пером, прикрепленным бриллиантовой застежкой, сверкавшей при утреннем свете. Но темные глаза его горели еще ярче и светились из-под густых бровей безумным блеском, отражавшим и угрозу и ужас. Ноги его дрожали, черты лица конвульсивно подергивались; он производил впечатление человека, с трудом сдерживавшего торжество, наполнявшее его душу. Женщина нерешительно остановилась у подножия эшафота, но шедший за ней человек толкнул ее с такой силой, что она споткнулась и упала бы, не ухватись за руку священника. Поднявшись на верх лестницы, она увидела роковую плаху, страшно вскрикнула и отшатнулась в ужасе. Но мужчина снова толкнул ее, а двое из слуг, схватив за кисти рук, потащили дальше.

— О, Морис, Морис! — кричала она. — Я не готова к смерти. О, прости меня, Морис, если желаешь сам быть прощенным. Морис, Морис!

Она пыталась приблизиться к нему, схватить за руку, за рукав, но он стоял, положив руку на эфес шпаги, и все лицо его сияло злобной радостью. При виде этого ужасного насмешливого лица мольба замерла на ее устах. Молить было так же бесполезно, как просить милостыню у падающего камня или мчавшегося потока. Женщина отвернулась, откинув с лица вуаль.

— Ах, король, — продолжала она. — Если бы вы могли теперь взглянуть на меня!

При этом восклицании и при виде прекрасного бледного лица наблюдавший из окна эту сцену де Катина почувствовал, как сжалось у него сердце. Перед ним, у плахи, стояла самая могущественная, самая умная и самая прекрасная из женщин Франции — Франсуаза де Монтеспан, еще так недавно фаворитка короля Людовика XIV.

Глава XIX. В КАБИНЕТЕ КОРОЛЯ

В ту ночь, когда королевским гонцам пришлось испытать столько необычайных приключений, король сидел один в своем кабинете. С разрисованного потолка над его головой опускалась изящная лампа, поддерживаемая четырьмя маленькими крылатыми купидонами на золотых цепях, и разбрасывала по комнате яркий свет, отражавшийся в бесчисленных зеркалах. Мебель черного дерева с отделкой из серебра, роскошные ковры, шелка, гобелены, золотые вещи и тонкий севрский фарфор — все лучшее, что производила промышленность Франции, сосредоточилось в этих стенах. Каждая вещь представляла собою художественную редкость. А владелец всего этого богатства и блеска, мрачный и угрюмый, сидел опустив подбородок на руки, опершись локтями на стол и устремив рассеянный взгляд на противоположную стену.