Зеленые холмы Винланда

– Добыча богатая. Охота добрая, – ответствовали возвращенцы, потупясь. И не соврали как бы. Вот она, добыча – богаче некуда. Насчет же доброй охоты – они ж не сказали допрежде, на кого, а вернее, на что охотиться отправились.

А справное оружие завсегда лучшая добыча из всех добыч. Хотя бы потому, что с его помощью можно добыть столько всего…

2

Так вот, когда Сивел и Ленок вывалили все оружие у костра, Торм из любопытства поднял из всей груды меч, пальцем по лезвию провел – порезался. Капля крови выступила. Торм ее слизнул машинально.

Видать, не весьма усердно чистили песком да обмывали Сивел с Ленком. Спешили весьма, чтобы к вечеру поспеть. Через час заплохело Торму. Зелен лицом стал, как те мертвяки на разрытых могилах. Упал, скорчился. Немощен стал.

Две недели выхаживала его старица Берит, от немощи избавляла. Травой заветной кормила, кровь отворяла, корешками натирала. Сам виноват. Не хватайся за что ни попадя. И в рот всякую гадость не тащи – не маленький, чай.

А за две недели, хочешь или не хочешь, подчинишься предводителю, ведьмой провозглашенному. Ибо иного не дано. Свой, исландский, одной ногой на тот свет шагнул. И, кстати, от той же ведьмы горбатой зависит, отшагнет Торм от края или, наоборот, прыгнет туда очертя голову – насовсем.

В общем, выходила старица Торма Гудмундссона. Но тот еще с месяц слаб был, на ветру качался, ходя до ветру.

За то время Белян утвердился среди ватажки главным – просто по жизни повседневной, просто иначе-то и никак. И когда совсем оправился Торм от яда трупного, то признал верховенство новогородское беспрекословно. В конце концов, своя выгода очевидна. Теперь когда что худое приключится, отвечать не ему, а верховоде.

Ну, от совсем худого пока боги миловали, если забыть о том, что уже случилось, а живя днем сегодняшним…

* * *

Живя днем сегодняшним, надо думать о дне завтрашнем.

Оружие боевое, доспехи у них теперь есть. Еще раз как следует в речке отмыли, еще раз песком отдраили, на солнце припекающем прожарили – вся зараза ушла.

Теперь – кнорр. Хорошо, на мелководье. В низкую воду почти целиком – на песке. Понятно, что восстановить его невозможно. Сгорел почти дотла. Остов, который в воде сидел, уцелел по форме, но не по содержанию. Доски обуглены изрядно, наступишь ногой – проламываются. Зато многое другое с кнорра можно и нужно снять, выдрать. То, что в огне не горит. Железо всякое. Пригодится… Тащили гвозди, скобы, крючки. Пуда три набрали. Сколько стрел с наконечниками смастерить можно, да и копья наделать!

Теперь – где обосноваться? Прежний лагерь, пусть даже в миле от него, – не самое надежное место. Если тот же Аульв снова нагрянет, чтобы добить, – вряд ли они устоят, мало их. Надо бы подальше куда податься. Решили спуститься к югу, на один-два дневных перехода, а там углубиться в лес.

– Может, все-таки на север? Все-таки ближе к своим… – говорил Гру, торговец с замашками исправного корсара.

– К своим? От таких своих, как Аульв, лучше быть подальше! – хмыкал Ленок.

– Оно так, – кивал степенный Гуннар с глубоко запрятанной хитринкой. – Но подальше даже от таких своих, значит поближе к склерингам. От них, от краснокожих, чего ждать?

– Задружимся с ними, – убежденно говорил Ленок, – может быть… А вот с кем точно не задружимся, так это с Аульвом и его сворой.

Довольно спорить. Как Белян скажет, так и будет. Да они, в общем-то, не спорили. Так, разговоры разговаривали, присев на дорожку. Белян-то сказал уже: на юг двинемся.

Двинулись. Вереницей. Неспешно. Груженные тяжело. Два дневных перехода – а если б налегке, то и за один столько бы прошли.

* * *

От добра добра не ищут. Как наткнулись на новую речушку, так и порешили – здесь и будем. Чтоб за водой далеко не бегать.

Вот и поляна тут обширная. Будет где ячмень высеять.

И лес справный – знай, руби.

Передохнули на пригорке, овеваемые ветерком, осушающим дорожный пот. Ну, за работу, что ли? Теперь до седьмого пота уже. После в речке обмоемся.

Застучали топоры. Валили сосну, ясень, клен, дуб. Дом ставить надо, с пристройкой и кладовыми. От речки прикатили большие валуны – на них и первый венец сруба утвердили.

Старица бродила по ближнему лесу, травы и корешки выбирала.

Еще колодец копать вблизи дома, да оградой-частоколом все обнести.

– Зачем колодец? – пыхтел кругленький Тили, избегавший лишней работы, кроме работы челюстями. – Речка же вот она.

– А затем, – поучал Сивел, – что если склеринги нагрянут, к речке уже не сбегаешь, за частоколом придется хорониться, осаду сдерживать. Воду из колодца черпать станем.

– Никаких туземцев что-то не видать. Как высадились на берег, ни одного не видать.

– Если их не видать, то не значит, что их нет, – рассудительно вставлял Ленок. – Может, нам их не видать, а они за нами да-авно следят.

* * *

Лето покатилось к осени. Листья на деревьях побурели, травы осыпали семена. Ночи стали темнее и холоднее.

Колодец закончили ладить. Частокол возвели. Дом стоял уже под крышей, подслеповато взирал оконцами-бойницами, затянутыми пузырем. По настоянию Беляна над крышей водрузили башенку в сажень высотой, с бойницами на все стороны. Чтоб поверх частокола все окрест видеть.

На охоту ходили недалече, Сивел с Ленком и Ньялом, – в пределах видимости с башенки. Если тревога – успеть вернуться под защиту частокола. Белян караул установил на башенке – денный и нощной. По очереди заступали – сам Белян, Торм-молчальник, Гру-корсар… Ну да и недалече охота справная. Край непуганых оленей! Мяса насушили вдосталь. Да и рыбы набрали немало про запас. Степенный Гуннар был всецело занят рыбалкой – с берега. Низки вяленой рыбы желтели, облепленные мухами. Рукастый Свен с кряжистым Канутом-кубарем лодку мастерили – неспешно, основательно. Куда торопиться?

Старица Берит неустанно бродила окрест, забираясь и поглубже – иной раз только через сутки возвращалась, а то и через двое-трое. Одна из всех, за зону видимости уходила. Торба ее всегда была полна. Связки дикого чеснока, лука, щавеля не иссякали в подклетях.

– Не боязно ль тебе, старица Берит? – спрашивал Белян.

– Чего бояться?

– Зверя дикого, медведя да рыси…

– Со зверем всегда управлюсь. Слово заветное скажу, усмирю.

– А человека? Вдруг склеринги…

– С человеком сложней, но можно. Хоть бы и со склерингами…

– Тоже слово заветное?

Не ответила, глазом шальным сверкнула.

– Я к чему говорю, – поправлялся Белян. – Если тебя нет и нет, то когда нам идти искать? На третьи сутки? На четвертые?

– Не ищи. Сама всегда вернусь.

– А если ноги вдруг откажут? Так ведь и сгинешь в глуши!

– Даже если ноги вдруг откажут, все равно вернусь.

А ведь и впрямь колдунья. Наперед видит…

* * *

Солнце распарило лес, он пряно благоухал поздними цветами и прелью затененной земли.

Старица Берит спиной почувствовала взгляд. Взгляд человека. Она встала, забормотала себе под нос, вскинула руки, каркнула хрипло, снова присела. Ветер внезапный ударил по кронам деревьев и стих. Только тогда обернулась. Кто тут?

Тут – с полдюжины полуголых краснокожих с луками и топориками. Склеринги! Стояли в остолбенении. Никто из них не шелохнулся. Или от природы столь невозмутимы? Или старица заворожила?

Она приблизилась к ним вплотную. Пощелкала скрюченными пальцами перед глазами каждого. Зрачки расширенные, но не реагируют. Пот мелкими бисеринками выступил на лбу у всех. Будто силились сдвинуться, рукой-ногой шевельнуть, но не получалось. Может, и от природы они невозмутимы, но здесь и сейчас их неподвижность явно по другой причине. Сильна ведьма! Заворожила!

Старица Берит протянула сухонькую, костлявую лапку к колчану одного из склерингов, выдернула оттуда стрелу. Потрогала пальцем острие. Удовлетворенно ухнула. Потом цепко перехватила стрелу в середине древка. Замахнулась, как маленьким копьем. Легонько ткнула острием в грудь, где сердце, одного из склерингов. Потом второго, потом третьего. И так – всех. Никто опять же не шелохнулся. Могла ведь таким манером всю окаменевшую полудюжину поколоть по одному – насмерть. Но даже и царапины не нанесла, просто обозначила: дескать, а могла бы ведь. Потом взяла стрелу в обе ладони, сжала, переломила пополам. Обломки на землю уронила и снова руки к небу воздела, снова каркнула. Снова ветер ударил и стих тут же. А старица Берит обессилела, ноги отказали. Мягко упала в траву навзничь. Глаза остекленели. Замерла. А склеринги, избавившись от наваждения, наоборот, обрели способность двигаться. Ну все! Теперь они могут сделать с этой жуткой старухой все, что им вздумается.