Харагуа (ЛП)

Диего Мендес, еще не оставивший попыток найти корабли, на которых смог бы вывезти адмирала с Ямайки, прекрасно видел, что Овандо не торопится к ним на помощь. Не слишком надеясь на полные негодования проповеди брата Бернардино де Сигуэнсы, он принялся рассказывать о несметных богатствах страны Верагуа, лежащей, по словам туземцев, в десяти днях пути вглубь материка от Москитового берега, и люди действия, причисляющие себя к мифической расе конкистадоров, изнывали от вынужденного безделья.

Но единственное, что сейчас заботило губернатора — кого из своих верных приближенных наградить землями, индейцами и титулами, и он без промедления казнил бы всех тех, кто бы осмелился его критиковать.

Эта политика, мелочная и близорукая, единственной целью которой было заполучить плантацию сахарного тростника и с полдюжины работников, ставила личные интересы отдельных людей выше интересов молодой нации, стремившейся стать гигантской империей, и превращала жителей острова в сонных лентяев, как это происходит с горячим и резвым конем, если держать его в тесной конюшне.

С наступлением темноты таверна «Четыре ветра» становилась центром общественной жизни города.

По одну сторону сидели все те «кабальеро в потертых плащах», просиживая долгие часы в призрачной надежде, что кто-нибудь наймет их для исследования неведомых земель. Помимо бесспорного лидера, губернатора Алонсо де Охеды, среди них выделялся некий Хуан Понсе де Леон, которого здесь ласково называли просто Старик. Ему и в самом деле было больше сорока лет; но он обладал звонким певучем голосом и был преисполнен энтузиазма, свято веря, что избран самой судьбой, чтобы отыскать сказочный остров Бимини с его волшебным «источником вечной молодости».

Увы, Понсе де Леону так и не суждено было найти пресловутый источник; зато, после бесконечных скитаний он смог завоевать соседний остров Пуэрто-Рико и основать на нем город, названный его именем, а также исследовать Багамские острова и, наконец, открыть полуостров Флориду, став, таким образом, первым испанцем, чья нога ступила на землю нынешней Северной Америки.

У противоположной стены большого зала сидели все те, кто променял сумасшедшую мечту о счастье и свободе на известный принцип: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», и чьи стремления были направлены на учреждение рабства и распределение земель на Эспаньоле.

Во главе этой когорты стоял молодой и умный Бартоломе де лас Касас, человек неплохо образованный и весьма красноречивый, всегда умевший найти ответ на самые каверзные вопросы. Единомышленники прочили его на один из ключевых постов в правительстве колонии.

Нетрудно предположить, что постоянные перепалки между носителями противоположных мировоззрений стали для завсегдатаев таверны ежедневным развлечением.

К счастью, словесные поединки почти никогда не оканчивались рукоприкладством, поскольку здесь присутствовали прославленные мастера клинка, и среди них — знаменитый капитан Охеда, наводивший ужас одним видом своей шпаги.

Несправедливая казнь Анакаоны, без сомнения, нарушила тонкое равновесие, и когда де лас Касас позволил себе замечание о распущенном нраве принцессы, и в результате Охеда забыл о своем обещании больше не устраивать дуэли и угрожал выпотрошить противника, как свинью в день святого Мартина.

И лишь вмешательство Писарро, ставшего верным оруженосцем губернатора Кокибакоа, позволило избежать кровопролития. Он схватил де лас Касаса за плечо и вытолкал его на улицу.

Там он усадил его на низкую ограду, окружающую раскидистое дерево, чья обширная крона покрывала своей тенью едва ли не всю площадь.

— Имейте в виду, — заявил он. — Я бы ради вас и пальцем не шевельнул, если бы не дон Алонсо. Уж я-то знаю, ему ничего не стоило убить вас даже с закрытыми глазами, держа одну руку за спиной. Но Овандо только этого и ждет, чтобы как ястреб вонзить в него когти.

— Он убийца, — угрюмо ответил де лас Касас. — Грязный убийца. Ну ничего, рано или поздно он за все заплатит.

— Вы ошибаетесь, — заметил Писарро. — Именно потому, что ему слишком много приходилось убивать, он научился уважать чужую жизнь. И жизнь последнего из дикарей для него столь же священна, как и жизнь самого высокородного дворянина. И он, не задумываясь, убьет любого маркиза, если тот посягнет на жизнь индейцев или попытается превратить их в рабов.

— Как вы можете сравнивать?

— Могу, потому что я такой же аристократ, как и он — и по крови, и по духу, — Писарро немного помолчал, с жалостью оглядев собеседника. — Вы еще слишком молоды, — добавил он. — Надеюсь, со временем вы поймете, что когда эти несчастные люди бросаются на нас с оружием в руках, мы имеем полное право относиться к ним как к врагам и защищаться до последней капли крови, силой или хитростью добиваясь победы. Но когда они уже побеждены, мы должны быть к ним милосердны. Пока люди, подобные Охеде, сражались с ними, такие как вы благополучно отсиживались в Испании; и вот теперь, когда война закончилась, вы явились сюда, чтобы превращать их в рабов.

— Без рабства этот остров никогда не достигнет процветания.

— Остров или честолюбцы? Этот остров всегда был истинным раем без всякого рабства, а теперь он на глазах превращается в настоящий ад, в котором никто не может чувствовать себя счастливым, — с этими словами он вновь направился в таверну, давая понять, что разговор окончен. Напоследок все же обернулся и добавил: — Я молю Бога лишь об одном: если я чего-нибудь достигну, пусть он наградит меня пониманием, как у Охеды и избавит от вашего упрямства.

Пройдет немало времени, прежде чем молодой Бартоломе де Лас Касас поймет слова слуги таверны, позже превратившегося в одного из самых ловких и жестоких конкистадоров. Но сейчас ему не оставалось ничего иного, как проглотить обиду и начать обдумывать план, как бы избавиться от этой «голи перекатной», не прибегая к кровопролитию и применению силы.

Внешне город сильно переменился. Вновь отстроенные улицы были красивыми, широкими и прямыми, однако по ним по-прежнему шатались бродяги и авантюристы, способные лишь убивать, от которых действительно было необходимо как можно скорее избавиться.

Три дня спустя Бартоломе де лас Касас добился аудиенции у губернатора Овандо и представил ему свой план отправить назад в Севилью неугодных.

— Одно дело — солдаты, которые подчиняются воинской дисциплине, — заявил он. — И совсем другое — шайка расхристанных оборванцев, больше похожих на разбойников, чем на приличных людей. Нам прислали самые негодные отбросы, какие только удалось выгрести по всем тюрьмам, и пока мы от них не избавимся, нечего даже думать о том, чтобы построить процветающее и безопасное общество.

— О том, чтобы вернуть их в Испанию, не может быть и речи, — ответил губернатор. — Те, что и впрямь провинились перед законом, именно потому и здесь, что для короны желательно держать их подальше от Европы, и я не могу препятствовать желаниям их величеств. Что же касается остальных, как, например, тот же Охеда, принадлежат к знатным семьям, да и сам я состою в родстве с молодым Кортесом.

— В таком случае, отправьте их на Кубу или на Твердую Землю, — настаивал де лас Касас. — Разве они не мечтали завоевать новые земли? Так пусть завоевывают!

— И как вы себе это представляете? — спросил Овандо. — У нас уже есть Охеда, губернатор целого королевства — ну и что толку? Он даже не может установить в нем свою власть из-за отсутствия денег. А ведь он — лучший из всех!

— Ну, если все упирается в деньги — так найдите их. Воспользуйтесь вашим влиянием при дворе. Их величества охотно поддержат ваше желание освоить Твердую Землю и велят банкирам помочь Охеде. Вот увидите, как только он уберется отсюда, вся эта сволочь потянется следом.

— Банкиры не слишком любят рисковать, а последние экспедиции Охеды закончились настоящим крахом, — заметил губернатор. — Кто может обещать, что новая не завершится тем же?

— Адмирал рассказывал о сказочном королевстве Верагуа, где, по его словам, «золота больше, чем в Испании железа», — хитро намекнул де лас Касас. — Диего Мендес все уши прожужжал о невероятных богатствах этого королевства, а столь жирная приманка привлечет не одного банкира.