Кутящий Париж (сборник)

При этих словах госпожа Деварен подняла голову и посмотрела строго на дочь.

— Полно, без фраз, говори прямо!.. Он увозит тебя?

— Но, мама, — вскричала Мишелина, смущенная такой резкостью, — уверяю тебя, что ты ошибаешься. Только одна забота о моем здоровье заставляет моего мужа…

— Твоего мужа! — разразилась госпожа Деварен. — Не говори о своем муже! Уходи лучше! Если ты останешься здесь, то я не удержусь и наговорю тебе насчет него таких вещей, что ты мне не простишь. Если верно, что ты больна, то это уважительная причина для перемены воздуха. А я одна останусь здесь, без тебя, привязанная к своему делу, чтобы зарабатывать деньги, пока ты будешь далеко. Уходи! — И, схватив за руку свою дочь с судорожной силой, она резко толкнула ее, обращаясь грубо с ней в первый раз в жизни, повторяя с расстроенным видом: — Уходи! Оставь меня одну!

Мишелина, принужденная уйти, вернулась к себе озадаченная и испуганная.

Как только вышла молодая женщина, то страшное волнение, которому подверглась госпожа Деварен, сказалось на ней. Ее нервы ослабли, она упала на кушетку, оставаясь без движения, с горькой думой в мыслях. Возможно ли, чтобы ее дочь, это обожаемое создание, покинуло ее только из–за неприязненного отношения своего мужа к матери? Нет, Мишелина, вернувшись к себе, рассудит, что увезет с собою всю радость дома, а мать, оставшись без нее, лишится всего, что составляет счастье ее жизни.

Немного успокоившись, госпожа Деварен пошла в контору. Когда сходила она по ступенькам маленькой лестницы, то увидела, что слуги князя вносили на верхний этаж чемоданы своего хозяина. Сердце ее сжалось. Она поняла, что план отъезда был заранее обсужден и решен; ей казалось, что все кончено. Ее дочь уедет навсегда, и она ее больше не увидит. Первым ее движением было идти к Сержу и умолять его остаться, предлагая ему какую угодно сумму взамен отъезда Мишелины, но вдруг мелькнуло у нее перед глазами надменное и язвительное лицо князя, с каким совал он ей в руку банковые билеты, и она поняла, что ничего не достигла бы. Угрюмая и полная отчаяния, она вошла в свою контору и принялась работать.

На другой день с наступлением вечера князь и княгиня отправились в Ниццу со всей своей свитой. Отель на улице Св. Доминика остался молчаливым и пустым.

XIV

В конце Английского бульвара, на веселой дороге, идущей по берегу моря и обсаженной тамариндами, под тенью душистых кедров и других деревьев стояла белая вилла с розовыми жалюзи. Пять лет тому назад она была построена русской графиней Варесовой, прожившей тут только одну зиму. Ей надоел однообразный шум волн, омывающий подножие террасы, и вечно голубое небо, и она скоро вернулась в Петербург с его постоянными туманами. Ее очаровательная вилла, построенная как бы по заказу для влюбленных, стала отдаваться в наем.

Вот там–то, среди цветущих рододендронов, и поселились Мишелина с Сержем. До сих пор княгиня никогда не путешествовала. Ее мать, постоянно занятая делами, никогда не покидала Париж, а Мишелина была всегда с нею. Теперь, во время долгого переезда, обставленного всевозможными удобствами полной роскоши, она совсем превратилась в ребенка, все ее приводило в восторг и малейшая неожиданность радовала. На нее так сильно влияло путешествие, что она не могла даже спать. Целыми часами она просиживала у окна вагона в ясную прекрасную зимнюю ночь и смотрела на мелькавшие перед нею, как тени, деревни и леса. Вдалеке в деревнях мелькали огоньки; она воображала себе семью, собравшуюся вместе: дети спали, а мать молча работала.

Ах, как часто мысль о детях приходила ей в голову! Каждый раз она глубоко вздыхала, что мечты ее сделаться матерью пока не осуществлялись, хотя она давно уже была замужем. Какое счастье было бы для нее держать у себя на коленях малютку ее и Сержа, любоваться его белокурой головкой, осыпать его поцелуями! Мысль о детях напоминала ей ее мать. Она думала, как глубока должна быть любовь к этим дорогим созданиям! И она видела свою мать, печальную и одинокую, в огромном отеле улицы Св. Доминика. В сердце к ней явилось смутное угрызение совести. Она чувствовала, что дурно поступила с матерью, и думала про себя: «Что, если Бог накажет меня за это и не даст мне дитяти?». Она заплакала, но мало–помалу ее страх и горе улетучивались вместе со слезами. Успокоившись, она тихо заснула, и когда проснулась, то они уже были в Провансе.

С этой минуты восторгам ее не было конца. Прибытие в Марсель, дорога вдоль берега моря, приезд в Ниццу — все служило поводом к восторгам. Когда же карета остановилась перед решеткой их виллы, то молодая женщина пришла в полное восхищение. Она не могла насмотреться на дивную картину, открывшуюся перед ней: совершенно голубое море, безоблачное небо, белые дома, громоздящиеся друг над другом по холму и утопающие в зелени, а вдали высокие снежные вершины Эстерелли, совсем розовые от блестящих лучей солнца. Эта могучая и отчасти дикая природа, ослепляющая пестротой и яркостью красок, удивляла парижанку и приводила в восторг. Ослепленная светом, опьяненная благоуханиями, она поддалась сначала чувству какого–то томления. Теплый климат сначала как бы ослаблял ее, но затем, быстро оправившись от первоначальной слабости, она почувствовала в себе какую–то новую могучую силу. Счастливая нравственно и физически, она вполне наслаждалась.

Князь и княгиня начали вести такую же жизнь в Ницце, как и в Париже в первое время их брака. Начались посещения: все, кто были тут из высшего парижского и иностранного общества, явились к ним на виллу. Началось веселье. Три раза в неделю Панины принимали у себя, а остальные вечера Серж проводил в клубе.

Два месяца продолжалась такая увлекательная жизнь. Было начало февраля. Природа уже приняла совсем новый вид под влиянием весны. Однажды вечером к решетке виллы подъехали в карете двое мужчин и одна дама. Только что они вышли из экипажа, как очутились лицом к лицу с господином, пришедшим пешком. Двое их них вскричали в одно время:

— Марешаль!

— Господин Савиньян!

— Вы в Ницце? Каким чудом?

— Чудо это — скорый поезд из Марселя, делающий пятнадцать миль в час и везущий вас за сто тридцать три франка в первом классе.

— Извините, мой друг, я не представил вас господину Герцогу и его дочери…

— Я имел уже честь встречаться с мадемуазель Герцог у госпожи Деварен, — сказал Марешаль, кланяясь молодой девушке и делая вид, что не замечает отца.

— Вы направляетесь в виллу? — спросил Савиньян. — Мы также. Но как поживает моя тетя? Когда вы оставили ее?

— Я ее не оставлял.

— Да что вы говорите?

— А то, что она здесь.

Савиньян опустил руки с видом глубокого отчаяния, как бы не будучи в состоянии понять, что такое могло случиться. Затем он спросил особенным голосом:

— Моя тетя в Ницце? На Английском бульваре? Ну, это гораздо поважнее телефона и фонографа! Если бы вы сказали мне, что Пантеон в одну прекрасную ночь перемещен на берег Средиземного моря, то я не больше бы удивился! Я был уверен, что тетя так же твердо укоренилась в Париже, как все наши памятники. Но скажите же мне, какая причина этого путешествия?

— Одна фантазия.

— А когда она явилась?

— Вчера утром за завтраком. Пьер Делярю пришел проститься с госпожой Деварен, уезжая в Алжир покончить дела, чтобы затем поселиться окончательно во Франции. При нем принесли письмо от княгини. Она начала читать, как вдруг остановилась и воскликнула: «Кейроль с женой уже два дня как в Ницце!» Пьер и я были очень удивлены выражением, с каким были сказаны эти слова. Она с минуту о чем–то глубоко думала, затем сказала Пьеру: «Ты сегодня вечером едешь в Марсель? Хорошо! Я поеду с тобой. Ты проводишь меня до Ниццы. — Затем, повернувшись ко мне, она прибавила: — Марешаль, приготовьте ваш чемодан, я вас возьму с собой».

Разговаривая, они прошли через сад к подъезду виллы.

— Ничего нет легче объяснить этот отъезд, — сказала мадемуазель Герцог. — Узнав, что господин и госпожа Кейроль в Ницце вместе с княгиней, госпожа Деварен еще живее почувствовала свое парижское одиночество. У нее явилось желание провести несколько дней в семье, и вот она отправилась.