Вместе с Россией

— Извольте, господин пацифист! — продолжал Соколов, иронически произнеся слово «пацифист». — Сто лет назад Наполеон Бонапарт утвердил аксиому: для того чтобы победить, нужно в известном месте, в известное время быть сильнее противника. Он же добавил: большие силы всегда себя оправдывают… Ежели обратиться к японской войне, то мы в ней проигрывали сражения только потому, что надеялись на храбрость русского солдата и на русское авось. У нас не хватало пулеметов, пушек. Из рук вон плохо велось интендантство. Что касается тактики, то мы вели бой батальонами, а надо было наваливаться корпусами… Другое правило оставил нам Петр Первый — начатую победу надо довершать неутомимым, непрерывным преследованием. Пускать кавалерию и дорубать врага до конца. Батюшка Петр Великий так, высказался по этому поводу: «Недорубленный лес вырастает скоро».

— Ну и наука — убивать и рубить! — взвизгнул белоподкладочник.

Барышни около самовара заохали, но в разговор вмешался Василий:

— Правильная наука. Ее надо изучать для революции, для классовой борьбы…

— Оставьте свои классы в покое, — накинулся на него эсер, — только индивидуальным террором можно воздействовать на власть…

— Никакой террор не поможет реформам! Только парламентская борьба, только Государственная дума должна выражать мнение населения! Только свободным волеизъявлением следует добиваться перемен! — ринулся в бой меньшевик Саша.

Незаметно для большинства гостей у самовара вновь появилась хозяйка дома. Ее, вероятно, озаботил откровенно политический ход дискуссии, и на правах самой старшей за столом она прервала говоривших словами:

— Господа, довольно! Вы уже зашли слишком далеко. Поспорили, подрались, и довольно! Пойдемте в гостиную к роялю…

Соколов прикинул, не уйти ли ему, воспользовавшись моментом, но, когда он через плечо советницы бросил беглый взгляд в гостиную, у рояля, приготовясь петь, стояла Анастасия. Не колеблясь более, он решил остаться. Тут же ему нашлось свободное местечко неподалеку от рояля…

— Я спою вам, — Соколову казалось, что Анастасия обращается к нему одному, — романс Ивана Тургенева на музыку Абазы «Утро туманное…».

Татьяна тряхнула косой и медленно, выразительно взяла несколько аккордов. Низкий грудной голос заполнил всю гостиную.

Зачарованный звуками этого голоса, Соколов незаметно для себя оказался далеко за пределами уютного дома, где так покойно мерцали керосиновые лампы и люстры, где замерли, затихли молодые люди, тоже захваченные талантом и обаянием певицы.

И снова Соколов поразился, как эти слова накладываются на его воспоминания. О, не зря он тогда, на дороге к Флоренции, в Альпах, вспоминал «пепельную головку», озарившую его победу на конкур-иппике, и всю свою одинокую жизнь после смерти жены, и свои негласные поездки во вражеский стан, когда никто не ждал его дома.

— Какой сильный у вас талант, — сказал он Анастасии, когда романс был окончен. — Вы поете на сцене?

— Вы находите, что я уже могу? — с удивлением ответила она. — Ведь я еще только учусь в консерватории…

— Вы вполне зрелая певица… — отвечал Соколов, но тут же заметно смутился, подумав, что эпитет «зрелая» скорее подходит для хозяйки дома, чем для цветущей девушки. — Хотя, быть может, я не совсем точно… э-э-э…

Анастасия была вынуждена прийти ему на помощь.

— Вы… не хотите ли проводить меня до дому? Я буду рада! — просто сказала она.

— Я… я буду счастлив!.. — задыхаясь, выговорил Соколов банальную салонную фразу и, сам того не замечая, ухватился левой рукой за рукоять шпаги, так что побелели костяшки пальцев. Чуть прищуренными лукавыми глазами смотрела Анастасия на Соколова: с чего бы это начал заикаться отчаянный гусар, покоривший ее своей храбростью и ловкостью во время конноспортивных состязаний в манеже?

Соколов и Анастасия шли по ночному городу, одетые легко, но не замечали холода. Они вышли к Неве. Река была пуста, ее замело снегом, по нему в разных направлениях в лунном свете чернели нахоженные тропки и санные колеи. Небо вокруг луны было чистым, тускло сверкал шпиль Петропавловского собора. Ангел на куполе казался живым существом, бог весть зачем воспарившим так высоко. Ветер нес по реке поземку, и только здесь, под холодным светом луны, в неверном сиянии которой словно плыла колоннада Зимнего дворца, Анастасия почувствовала, что продрогла.

На счастье, они издалека услышали цоканье копыт по торцам мостовой, почти чистой от снега. Вскорости подкатил лихач, на всякий случай завернувший ко дворцу в надежде перехватить поздних гостей самого батюшки-царя. Соколов усадил в легкие санки свою спутницу, заботливо укрыл ее медвежьей полостью, а сам притулился с краю.

Лихач помчал так, что встречный ветер не давал им говорить. Соколов только смотрел и не мог насмотреться на девушку. Мигом пролетели санки набережную и мост, промелькнули сфинксы у Академии художеств, поднялись громады домов Большого проспекта. Свернули с него на линию и остановились на углу, напротив госпиталя Финляндского полка, как сказала Стаси.

— Дальше не надо, а то папа будет волноваться… — прошептала она и выпорхнула из-под полости. — Я совсем согрелась…

— Где я смогу увидеть вас? — отошел от лихача Соколов на несколько шагов вслед за девушкой.

— Приходите как-нибудь на четверг к Шумаковым, я бываю у них почти каждую неделю… — Анастасия подняла на Соколова ясные глаза и лукаво добавила: — Буду рада видеть вас! Там так редко бывают лихие гусары…

Альтшиллер и Манус деловито удалялись в кабинет хозяина.

— Сдается мне, что вас, милостивый государь, совсем не интересует, о чем я говорил здесь с полковником? — начал беседу Манус, не скрывая ехидного самодовольства.

— Зачем же так, драгоценный Игнатий Порфирьевич! Я уверен, что вы блестяще, как и все остальные дела, провернули и это, — пыхнув сигарой, спокойно ответствовал Альтшиллер. — Итак, вы что-то хотите предложить его величеству кайзеру германской империи?

— Вот именно, Александр. Мне нужен подряд на два миллиона железнодорожных шпал и плюс скидка в семьдесят пять процентов с ввозной пошлины германской империи.

— Вы уже знаете имя предателя?

— Нет, но я знаю, как его можно найти…

— Так быстро? — изумился Альтшиллер. — А ведь это очень серьезно, Игнатий!

— Как видно, не случайно я получил при крещении имя отца-основателя ордена иезуитов, — благодушно захихикал Манус. — Сам Лойола не смог бы быстрее меня исповедать этого грешника Энкеля! Раз это так серьезно, то я хочу еще для своей Владикавказской железной дороги тысячу километров крупповских рельсов по отпускной цене для Германии…

— Будет, будет тебе все, не томи только! — перешел на «ты» Альтшиллер. — Что же я могу передать в берлинскую ложу для его высочества принца Генриха?

— Итак, брат Александр, — перешел на язык масонов Игнатий Порфирьевич, —теперь слушай! У русского Генштаба есть действительно важный агент в Вене, и, по-видимому, не один. Ему или им через особого курьера передается вознаграждение на одну из железнодорожных станций в Германии, расположенную, очевидно, неподалеку от русской границы. Оттуда в немецком конверте с германской маркой деньги идут по почте в Вену до востребования. Полагаю, что сыщики в почтовом ведомстве его величества Вильгельма Гогенцоллерна работают по-прежнему исправно, так что установить персону получателя — дело мелких чиновников!