Странствия хирурга: Миссия пилигрима

— И все это ты сможешь продать в Танжере?

— Не я, а мой господин. Точнее, наш господин — Шакир Эфсанех. Каждый караван приносит ему прибыль, несметное количество золотых монет, и делает его еще богаче, если это вообще возможно.

У Рабии мелькнула мысль, и она осторожно начала:

— Ты ведь знаешь, хаджи Абдель Убаиди, что рабы, которые идут с нами, должны будут работать в фоггара. Ты думаешь, они действительно стоят заплаченных за них огромных денег? Помнишь, я тебе рассказывала?

Хабир насторожился. Потом внимательно посмотрел на девушку, словно желая убедиться, что может доверять ей, и наконец спокойно произнес:

— За этих шестерых рабов, по моему мнению, заплачено сверх меры. Физически они слишком слабы, а духом чересчур строптивы. Чего стоит хотя бы этот тщедушный рассказчик, который все время крутится возле тебя. Представь себе: раб, умеющий играть в шахматы! Другой, светловолосый, как мне сказали, лекарь, что также без надобности для работы под землей. Про нелепого горбуна я и вовсе молчу. Негры в принципе неплохо приспособлены для самой тяжелой работы, но от недостатка солнечного света быстро заболевают. Два последних раба производят довольно жалкое впечатление, к тому же у одного вырезан язык. В итоге чистый промах. Неудачная сделка, если хочешь знать мое мнение. Но не нужно забывать, что ее совершила госпожа, с господином такого бы никогда не случилось.

Рабия кивнула:

— Да, хабир, я считаю точно так же. Кроме того, я хотела еще раз поблагодарить тебя, что ты разрешаешь Магистру иногда приходить ко мне по вечерам поиграть в шахматы. Я понимаю, что это несколько необычно, но разве вся наша поездка обычна?

Хаджи Абдель Убаиди промолчал.

— Во всяком случае, я с большим удовольствием пью с тобой мятный чай, нежели играю с Магистром в шахматы.

Теперь хабир откашлялся, и лишь внимательный взгляд мог заметить тонкую усмешку в уголках его рта.

— Послушай, Рабия, служанка супруги моего господина, мне кажется, нерешительный ветер наконец решился: он ослабевает. Скоро трогаемся в путь.

Он поднялся и удалился.

Последовавшая за этим днем ночь была первой за все путешествие, когда Рабия не смогла заснуть. Допоздна у нее сидел хаджи Абдель Убаиди, наслаждаясь подслащенной мятой, которая ему так понравилась, что служанке пришлось трижды заваривать свежий напиток. При этом хабира потянуло на рассказы. Он поведал о себе и о своей семье — об отце, о братьях, дядьях, но в первую очередь, конечно, о хадже в Мекку, со времени которого прошло уже семь лет и который оставил неизгладимые воспоминания.

— Я бы тоже охотно совершила паломничество в священный город, — вставила Рабия.

— Ты? В Мекку? — Хабир удивленно поставил свою чашечку. — Не принято, чтобы женщина высказывала такое пожелание. Тем не менее это возможно, как возможно, будучи женщиной, войти в сады вечности — так следует из Тринадцатой и Семнадцатой сур.

— Я знаю, хаджи Абдель Убаиди. Я ведь умею читать и писать. — Она улыбнулась. — Я посещала школу в оазисе Уаргла, где изучала Коран.

— О, ты обучена чтению и письму? — В глазах хабира блеснула искорка уважения.

— Да, обучена. Но что толку в моих знаниях, если я не покидаю стен Танжера?

— Ну вот сейчас, например, Аллах ведет тебя в Фес. И, если на то будет Его воля, попадешь и в Мекку. Человек и все его деяния предопределены волей Аллаха.

— Да, хаджи Абдель Убаиди, Аллах велик.

Хабир сделал еще глоточек.

— Может, когда-нибудь Он повелит твоей госпоже разрешить тебе поездку.

— Ин шаʼа-лла.

— Правда, в долгом пути паломничества тебе будет необходима защита опытного мужчины. А еще лучше отправиться замужней женщиной — с одним из хаджи, который уже бывал в священном городе и знает его. Запомни мои слова. — Хабир пристально посмотрел в глаза Рабии. — Если Аллах захочет, все возможно.

С этими словами он резко поднялся и исчез.

А Рабия еще долго не могла заснуть. В сотый раз перевернувшись на другой бок, она снова и снова вспоминала слова хабира. То, что он сказал, очень походило на предложение выйти за него замуж и взволновало ее. Обычно родители решали, кто на ком женится или кто за кого выходит замуж, и сообща обсуждали размер калыма и затрат на свадьбу. Все это нередко случалось еще тогда, когда будущие супруги были малыми детьми. Но у Рабии больше не было родителей и у хабира тоже. Если они решат пожениться, он должен будет испросить разрешения у сиди Шакира, а она — у суровой, нетерпимой Амины Эфсанех. Или хабир совсем другое имел в виду?

Рабия опять повернулась на другой бок. Нет-нет, именно это. Ее женская интуиция не оставляла ни тени сомнения. Теперь многое в поведении хабира стало ей понятнее, в том числе недовольные взгляды, которыми он сверлил Магистра… Да, Магистр. Сегодня вечером он не пришел, словно почуяв, что хаджи Абдель Убаиди собирается обсудить с ней нечто чрезвычайно важное.

Ничто не помогало. Сон все не шел и не шел. Рабия встала, накинула на узенькие плечи козью шкуру, подаренную ей хабиром, и вышла из шатра.

Ночь была холодной и ясной. Она посмотрела на небо, туда, где ярким фонариком висела луна. На юге пролетела падающая звезда. Рабия загадала желание поскорее очутиться в Танжере, а там, если будет воля Аллаха…

Она сделала несколько шагов, поскольку холод пробирал до мозга костей. Впереди на голой земле, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, лежали рабы. Рядом стоял часовой, пробормотавший ей сонное приветствие. В нескольких шагах храпели погонщики, внешне не слишком отличавшиеся от невольников. Они тоже лежали темными островками, завернутые с головы до ног, словно личинки в коконе, даже во сне не выпуская из рук главное орудие своего труда — кнут, знак своего положения и значимости. У молодых парней были обтянутые кожей хлысты, более старшие и более опытные изготовляли себе кнуты из хвостов ската, с шероховатой, усеянной шипами кожей.

Рабия отправилась дальше и очутилась у шатра хабира. Она на миг замерла и хотела было двинуться дальше, как вдруг полог шатра откинулся и из него вышел хаджи Абдель Убаиди.

— Хочешь выйти за меня замуж? — невозмутимо спросил он.

Караван медленно полз по взгорьям Джебель-Сала, горы, ограничивающей достопочтенный город Фес с севера и северо-запада. Вдали уже показались высокие четырехугольные ворота и минареты. Хаджи Абдель Убаиди медленно подъехал к верблюду, на котором покачивалась Рабия.

— Сегодня вечером будем на месте, о орхидея Востока, — сказал он так тихо, что слышала только она. С тех пор как Рабия дала согласие выйти за него замуж, он был самым счастливым мужчиной во всем царстве Аллаха.

— Я сгораю от нетерпения, — вздохнула Рабия.

Она тоже светилась от счастья, ведь назначением любой девушки было замужество, и, поскольку ей стукнуло уже семнадцать, она в последнее время часто терзалась вопросом, достанется ли ей вообще мужчина. Конечно, она чуть было не начала строить глазки Магистру, ведь он был таким занимательным и умным, но в качестве мужа он ей никак не подходил. Неверный рядом с ней — абсолютно невозможно. С таким же успехом она могла добровольно прыгнуть в костер сатаны. И вот ее руки попросил хабир, благочестивый человек, которого все уважали, который много поездил по свету и даже имел собственный дом в Танжере. Он, правда, был не слишком молод — тридцать девять лет, но ведь каждый прожитый год добавляет мужчине солидности и достоинства.

— Надеюсь, Фес тебе понравится, — произнес хабир. — Это шумный, бурлящий город. Я там бывал много раз. Трудно поверить, но ты найдешь в Фесе абсолютно все, что знакомо тебе по Танжеру. Разве что порта там нет. Зато городские святыни ежегодно притягивают тысячи паломников, и уже хотя бы поэтому повсюду процветает торговля. К сожалению, правда, и воровство. Сейчас еще раз строго-настрого накажу погонщикам не спускать глаз с наших товаров. И самим руки к чужому добру не протягивать. Наказания, налагаемые кади [13], подчас суровы. За мелкое воровство отрубают левую руку, за повторное — еще и правую. Если у вора больше нет рук, очередь доходит до ног, и…